Школа счастья Эпикура

 

 

Сын учителя

 

-         Глянь, как парус триремы мачту раскачивает и корпус судна к воде наклонил! – Показал рукой напарнику старый раб, прикованный цепью к сидению у весла. – Если ветер не переменится – будем к полудню в Эфесе и грести почти не придется.

-         Хвала покровителю моряков, Посейдону! – Отозвался невысокий худощавый юноша, в потертом плаще и штанах до колен, перевязанных у пояса веревкой вместо ремня.

-         Повезло тебе, Эпикур! Скоро своих увидишь, - гремя цепью, вздохнул сосед. – Мне-то уж, видно, здесь подыхать суждено. А ты свободный, сойдешь на берег и гуляй, куда хочешь!

-         Надо еще дойти пешком до Колофона. Может до вечера и доберусь, Лео.

-         Доберешься! Конечно! Там всего часа три-четыре хода. Я бывал когда-то в Колфоне. Хороший город. Кто у тебя там?

-         Отец с матушкой и три брата помоложе. Уже два года не виделись.

-         А я думал, что ты с Самосы.

-         Прежде мы проживали на этом острове в качестве военных поселенцев. Я там и родился. Хотя родители потомственные афиняне. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, отец послал меня в Афины, чтобы получить гражданские права, положенные для совершеннолетних. Для этого ведь полагается пройти личную прописку. Так называемую – «Докимасию».

-         И как? Удалось все оформить? – Поинтересовался собеседник.

-         Документы получил, - кивнул на лежавшую у его ног кожанную котомку Эпикур. - Теперь я полноправный афинянин. Не знаю только доведется ли там жить

-         А почему семья ваша покинула Самосу?

-         После установления власти македонцев, те прогнали всех поселенцев с острова и роздали возделанные нами участки своми солдатам. Так что сейчас мы почти такие же неимущие, как и вы. Только числимся свободными.

-         Чем же кормится твоя семья?

-         Мать обслуживает рожениц, ходит по домам, как акушерка-повитуха, умеющая останавливать кровь и читать заговоры, а отец обучает желающих грамоте. Он учитель словесник. И я порой помогал ему как калиграф-переписчик.

-         Так ты из ученых. В Афинах это ценится. Там много разных известных школ. – Заметил Лео. – Раньше я тоже увлекался философией. Читал Платона и Аристотеля. Но гораздо больше мне нравился Демокрит. Если бы все мудрецы были такими, как он – люди давно бы перестали грабить и убивать друг друга.

-         Как ты попал в рабство? – Спросил пожилого напарника Эпикур.

-         Еще в первые годы царствования Александра, когда македонцы захватили мятежные Фивы, они продали в рабство не только пленных, случайно уцелевших от резни защитников города, но и всех его жителей с мала до велика. Всех отдали перекупщикам, а те развезли нас по невольничьим рынкам соседних стран.

-         И с тех пор тебе приходится быть гребцом на триреме?

-         Нет, сперва я работал строителем в разных городах. Потом несколько лет у хозяина землевладельца. А когда дважды неудачно бежал, то попал на галерную цепь. Отсюда уж не вырваться. Разве что пираты помогут!

В этот момент на верхней палубе послышался топот ног и громко захлопали поспешно сворачиваемые на мачтах паруса.

-         Кажется – подходим к берегу. – Знающе произнес Лео. – Вон и скалы, торчащие в устье реки Кайстер. Я помню эти места. Сейчас развернемся и пойдем против ветра на веслах. Здесь нужна осторожность. Можно посадить судно на подводные рифы.

С кормы долетела четкая барабанная дробь, помогающая гребцам работать в такт веслами. Раздалась команда рулевого-кибернетоса: «Весла на воду! Не зевай!» Надсмотрщики защелкали бичами, готовые карать нерадивых гребцов за мелейшие ошибки. Через час трирема благополучно вошла в порт Эфеса и пришвартовалась к одному из свободных причалов пристани. Простившись с Лео и поблагодарив хозяина корабля за бесплатный проезд, в качестве помошника гребца, Эпикур поднял на плечо кожанную котомку с документами и сошел на берег. Расспрашивая по пути прохожих, юноша вскоре выбрался из города на дорогу, ведущую к Колофону, и бодро зашагал по ней, радуясь предстоящей встрече с родными.

Два года он не видел близких, дорогих сердцу людей, не слышал их голосов. Как-то там устроились на новом месте отец с матерью и трое его младших братьев. Доля бездомных скитальцев везде нелегка. Недаром, отправляя его, старшего сына, в Афины, отец словно предчувствовал, что впереди их всех ждут трудные испытания. Нежданная ранняя смерть грозного покорителя мира Александра Македонского, скончавшегося тогда всего на тридцать третьем году жизни в далекой Вавилонии, означали, что на его место придут другие не менее алчные и жестокие правители, которым надо будет чем-то расплачиваться с многочисленной солдатней их победоносной армии. Так что жизнь подданных великой империи, и тем более граждан некогда свободных городов Греции, неизбежно будет меняться к худшему. Как удивительно прав оказался отец. Последние годы наглядно подтверждали такой прогноз.

Перед взором путника вдруг возникло худощавое постоянно озабоченное лицо его матери Херестраты, частенько не ведавшей чем накормить мужа и четверых сыновей. Не от сытой зажиточной жизни пришлось ей, дочери знатного, богатого когда-то землевладельца, бегать повитухой по окрестным селениям, помогая роженицам в муках производить на свет детей. И ему любимому первенцу нередко случалось принимать участие в ее нелегких хлопотах знахарки-акушерки. Пользуясь тем, что он обладал хорошей памятью и знал наизусть много священных текстов, мать часто брала сына с собой и заставляла его произносить нараспев стихотворные строфы вместо целебных колдовских заговоров. Ко всеобщему удивлению кому-то это помогало и труд их приносил неплохой доход.

Правда, его отец Неокл, считавшийся видным грамматиком-философом, последователем Ксенофана и Анаксагора, не очень-то верил в священные писания и нередко высмеивал жену за суеверия. Но, так как зарабатывал он своим учительством крайне скудно и денег в доме постоянно не хватало, то мать предпочитала не обращать внимания на его добродушные насмешки. При воспоминании об отце, Эпикур невольно улыбнулся. Он искренне уважал и горячо любил этого человека. Особенно теперь, когда за последнее время, на собственном опыте узнал, что-почем, и научился ценить людей не за богатство и положение в обществе, а за стремление к знаниям и справедливости, отличающим человека от остальной животной природы.

Вспомнил юный путник и о младших братьях своих Неокле, Хередеме и Аристобуле. Неокл, названный так в честь отца, отличался отменным здоровьем и добрым спокойным нравом. Он не боялся физического труда и никогда не затевал ссор. Хередем был красив тонкими, как у матери, чертами лица и славился своей рассудительностью. А самый младший Аристобул, весельчак и проказник, был всеобщим любимцем, хотя постоянно попадал в разные передряги из-за чрезмерного любопытства и любви к спорам.

Представив свое многочисленное семейство в их большом каменном доме, где они собирались в горнице у очага и мать приучала их есть из общего котла так, чтобы всем доставалось поровну, он с горестью подумал о том, что теперь им долго еще придется тесниться по чужим углам, прежде чем удасться обзавестись собственным надежным жилищем. Грустные размышления о неизвестном будущем и незавидном положении семьи заставляли идущего ускорять шаг.

За себя он не тревожился. Искусство калиграфа, умеющего красиво и грамотно писать, помогало ему повсюду находить достойный приют и пропитание. И в Афинах, и на острове Родос в Линде, и в других городах, куда забрасывала его судьба,  он не плохо устраивался и находил время и возможность знакомится с учениями известных мудрецов и их школами, знаменитыми далеко за пределами тех мест.

Еще когда он жил в доме с родителями ему посчастливилось сблизиться со знакомым отца платоником Памфилием. Позже он подружился с последователями математика Пифагора и стратега Мелисса, бывших некогда славой и гордостью Самосы. В Афинах он слушал лекции руководителя Академии Ксенократа, а также Феофраста, возглавлявшего тогда Ликей, после отъезда Аристотеля в Халкиду. Там же в Афинах он познакомился с демокритовцем Навсифаном Теосским, автором нашумевшей недавно книги «Треножник». А в Линде на острове Родос ему удалось прослушать курс перипатетика Праксифана. У каждого из них он почерпнул немало полезных знаний и уже подумывал о том, не пора ли создать собственную особую школу, потому что все другие казались ему недостаточно совершенными.

Однако для осуществления столь далеко идущих планов нужны были деньги и не малые. Ведь Платон мог использовать для своей Академии огромные средства, унаследованные от знатной семьи, Аристотель, как учитель царя Александра, получил от того на организацию Ликея целую тысячу талантов серебра, награбленного в войнах. Даже величайшему из учителей Демокриту в этом крупно повезло. Ему случайно помогли коварные происки его многочисленных врагов-завистников.

Затеянный против него судебный процесс, за якобы бесполезно растраченное на путешествия отцовское наследство, он умудрился неожиданно выиграть, благодаря своей замечательной книге «О мироздании», которой пленились Гиппократ и большинство ознакомившихся с ней судей. Признав его творение гениальным, они вместо наказания присудили обвиняемому выплатить из городской казны пятьсот талантов, которые Демокрит потратил на постройку прекрасного гимнасия, библиотеки и школы при храме богини мудрости в Абдерах. Значит и ему Эпикуру надо было где-то искать средства, чтобы начать задуманное. В успехе намеченного он не сомневался. Не зря отец, всегда столь скупой на похвалы, считал его необычайно талантливым и советовался с ним по серьезным вопросам.

Погруженный в свои мысли путник внезапно остановился, увидев вдруг выросшие перед ним стены незнакомого города. Между тем солнце уже зашло и начинало смеркаться. К счастью, ворота были еще открыты и он, дав стражнику полдрахмы, вошел в Колофон. Расспросив встречных горожан, где проживает школьный учитель, молодой человек вскоре отыскал низкое одноэтажное здание с двумя маленькими окнами, затянутыми полупрозрачными бычьими пузырями. Дом больше напоминал сарай. Войдя в небольшой дворик, он увидел мать, мывшую в медном тазу глиняную посуду.

-         Малчик мой! Наконец-то тебя дождались! –С радостным возгласом, вытирая о фартук руки, поспешила мать навстречу вошедшему.

Они крепко расцеловались. Тем временем из дома один за другим выбежали младшие братья. Обнимая гостя, они принялись шумно его приветствовать. В дверях появился отец семейства и тоже обнял сына.

-         Покажись! Покажись-ка сынок! Да ты стал совсем взрослым, - негромко говорил старый Неокл, всматриваясь в заросшее, обветренное в морских скитаниях лицо Эпикура. – Прошло всего два года, а кажется будто мы не виделись целую вечность.

-         А ты вовсе не изменился, отец, - с улыбкой отвечал тот. – Только волосы из черных стали почти белыми.

-         Как хорошо, что ты добрался наконец-то до нас целым и невредимым, - заметила мать. – Мы уж не знали, что и подумать. Дороги-то сейчас везде опасные. Кругом бродит лихой народ. В пути может случиться всякое!

-         Э! Что с меня брать! – Махнул рукой юноша. – В котомке моей лишь бумаги почти бесполезные. Да на плечах плащ давно заношенный. Кто на такое добро польстится?

-         Ты явился как раз очень кстати, - тихо произнес отец. – На днях я получил письмо из Митилены с острова Лесбос. Старый друг приглашает меня к себе. Пишет, что у них построили новую школу и требуются хорошие учителя. Но мне, говоря по правде, не хотелось бы покидать теперь Колофон, родину великого Ксенофана. Здесь мы уже худо-бедно как-то устроились. И местные горожане ко мне относятся с уважением. Не стоит огорчать их своим отъездом. К тому же и власти города обещают вскоре выделить более удобное строение для школьных нужд. Так что, полагаю, будет лучше, если поедешь туда ты. Да заодно и кого-нибудь из братьев своих прихватишь. Наш Неокл, например, за время твоего отсутствия тоже научился бегло читать и калиграфией овладел вполне прилично. Поэтому может быть тебе неплохим помошником.

-         Чтож, отец, я с удовольствием воспользуюсь такой возможностью! – Согласно кивнул Эпикур. – Тем более, что это вполне соответствует моим ближайшим планам.

-         Э, дорогие мои, о планах вы еще успеете вволю наговориться! А сейчас время ужинать. Мойте-ка руки, а я буду накрывать на стол. – Заботливо распорядилась мать. - Надо ведь и нашего путешественника как следует накормить. Вряд ли у него была сегодня во рту хоть крошка доброй снеди.

 

 

 

Школа в Митилене

 

 

Через неделю, немного отдохнув и погостив в родительском доме, Эпикур отправился с братом в порт Эфеса, где почти всегда стояло у пристани множество судов. Оттуда они отплыли на попутном корабле в Митилену на остров Лесбос, договорившись с рулевым-кибернетосом быть на время рейса бесплатными гребцами. Так как команда была неукомплектована, их, крепких, сильных парней, без лишних слов взяли на борт. Тем более, что документы у обоих были в порядке. После нескольких дней плавания, с заходом в порт Хиоса, братья благополучно добрались до Митилены, восточного порта Лесбоса. Там они без особого труда отыскали недавно построенное здание городской школы, где единственным учителем был пока молодой человек, преподававший риторику. Его звали Гермарх.

Увидев в руках Эпикура письмо Неоклу с приглашением приехать, чтобы работать учителем в Митиленской новой школе, Гермарх весело улыбнулся.

-         Это я по просьбе своего батюшки написал. – Сказал юный ритор. – Он дружил с вашим отцом еще в отрочестве, когда они жили соседями в деме Горгета в Афинах, до переселения вашей семьи на остров Самосу. Как здорово, что вы к нам приехали. Будем вместе работать. Дел тут на всех хватит, мне одному не справиться. Все хотят научиться чтению, письму и счету, а риторика мало кого здесь интересует.

-         Мы с братом не плохо освоили калиграфию, - заметил Эпикур. – Учить быстрому счету и чтению тоже сумеем. А если найдутся желающие изучать историю или философию и этим охотно займемся, были бы только нужные книги по предметам.

-         С этим пока будут сложности, - вздохнул собеседник. – Недавно у нас была храмовая библиотека при святилище Аполлона. Только после пожара там мало что уцелело. Придется собирать и искать свитки для школы в других местах. Для этого в здании имеется даже особая комната со стеллажами и ваши калиграфические способности будут нам весьма кстати.

-         Кажется, все складывается очень удачно. - Негромко произнес молчавший до сих пор младший из братьев Неокл. – Остается лишь найти место, где нам жить.

-         О! Тревожится об этом не стоит, - сказал Гермарх. – Поселиться можно в школьном здании. Заодно надо его и охраниять. Или еще лучше – остановитесь пока в моем доме. Отец обрадуется таким гостям. На втором этаже у нас пустуют две комнатки. Они не велики. Но скромным жильцам вполне подойдут. И столоваться можно вместе с нами, чтоб не тратить время на готовку пищи. У нас хозяйством ведает всего лишь одна рабыня. Однако она опытная повариха и готовит превосходно. Впрочем, обо всем этом лучше сперва поговорить с моим батюшкой. Хотя он из-за больных ног еле передвигается по дому на костылях, голова-то у него работает отлично. Он даже продолжает еще писать собственные сочинения. Просит все. чтобы я их ему отредактировал и опубликовал от своего имени.

-         А как с интересом ли читаются его книги? – Полюбопытствовал Эпикур.

-         Если подправить стиль и грамматику – будут превосходные вещи. – Уверенно кивнул учитель риторики. – Только чтобы исправить тридцать длинных свитков, да искусно переписать их, потребуется много времени. А я так загружен школьными делами, что некогда пока и заняться этим.

-         О чем же его сочинения? – Поинтересовался младший Неокл.

-         Почти как у всех философов основные его произведения о знаниях. Не худо читаются и книги, написанные против Платона и Аристотеля. Но главное его творение 22 свитка посвящены анализу писем «Об Эмпедокле». Да вы сами все прочтете, когда будете жить у нас в доме. Отец не делает секретов из своих трудов и с удовольствием делится собственными мыслями с любителями мудрости. Он не жаждет славы и опасается только, чтобы его творения не канули зря в Лету, так и оставшись недоделанными. Но я обещал ему выполнить его волю и постараюсь исполнить это, как только будет время на такой труд. Однако, подождите друзья! Я закрою школьное помещение и мы отправимся в наш дом.

Дом Гермарха и его отца Агеморта, каменное двухэтажное строение с небольшим двориком, окруженным невысоким деревянным забором и засаженным виноградной лозой, мало чем отличался от других зданий, тянувшихся вдоль узкой улицы. На пыльной мостовой там с трудом могли разъехаться две конные повозки. Как и предвидел Гермарх, его, давно уже хворавший родитель, был искренне рад приезду гостей. Узнав, что младшему из братьев дали в честь отца имя Неокл, он в восторге хлопнул юношу по плечу и весело воскликнул.

-         Слава богине судьбы, Тахо! Она вняла, наконец-то, моим молитвам и прислала в мой дом старого друга Неокла. Да к тому же лет на двадцать омолодила его!

-         Отец с матушкой шлют вам горячий привет и велели низко кланяться! – С поклоном произнес Эпикур. - Они с двумя меньшими нашими братьями решили остаться пока в Колофоне, где папа работает учителем.

-         А как чувствует себя Херестрата? Здорова ли? – Спросил Агеморт. – Мы ведь с другом моим Неоклом в юные годы вместе за ней ухаживали. Только ваша мать предпочла его и мне пришлось искать другую невесту, ставшую потом матерью Гермарха. К сожалению, она рано умерла и мне пришлось ростить сына одному.

В этот момент в дверях горницы с большой корзиной на плече появилась стройная молодая девушка лет шастнадцати в белом хитоне из грубого полотна.

-         Вот и Элен с рынка вернулась. – Помогая ей снять тяжелую корзину с плеча, сказал Гермарх.

-         Хорошо, что не задержалась в торговых рядах! – Повернулся на костылях в сторону вошедшей старый хозяин. – У нас сегодня радостное событие. Сыновья друга моего приехали, будут вместе с Гермархом в новой школе учительствовать. Надо по такому случаю достать из погреба заветную бутыль. Да сообрази нам закуску получше, чтобы было чем угостить дорогих гостей после дальней морской дороги. Им беднягам пришлось почти неделю болтаться гребцами на корабле, чтобы к нам добраться.

Девушка вежлово поклонилась молодым людям и с улыбкой, подхватив корзину, пошла на кухню.

-         Это наша рабыня. Она фракиянка. Плохо еще говорит по гречески, но почти все понимает и к тому же готовит превосходно. – Провожая юную служанку долгим взглядом, сказал Гермарх.

-         Не слишком ли часто ты заглядываешся на нее, дружок? Да и она к тебе, кажется, не совсем равнодушна. – Укоризненно взглянул на сына Агеморт. – Ты же знаешь, что связь с рабыней по закону предосудительна. Тем более такому как ты – учителю.

-         Но ты же сам не раз говорил, отец, что перед богами на небесах все люди равны! Что же плохого в том, что мы любим и нас тянет друг к другу? Разве Эмпедокл не считал любовь главной движущей силой Мироздания?

-         Богам-то это, пожалуй, безразлично! Да и я бы, по сути, не возражал. Но если у вас будут дети, их не признают свободными. Об этом вам не следует забывать!

-         Неужели нельзя дать ей вольную? Ты же отпустил на свободу других своих рабов еще до нашего переезда из Афин на остров Лесбос в Митилену.

-         Отпускать рабов на волю по нашему теперешнему закону хозяин может лишь после десяти лет их работы. Это делается в качестве поощрения за достойное поведение и добросовестный труд. И то необходимо предварительно заплатить за это особую пошлину и получить разрешение от городского магистрата.

-         Ну, обзаводиться детьми мы пока не собираемся, - смеясь махнул рукой Гермарх. – А за десять-то лет многое еще переменится. Может и рабов тогда вовсе не будет! Как нет их еще во многих варварских странах, где свято хранят древние обычаи и попрежнему всех граждан объединяет родовой строй.

-         Блаженны верующие! Да не ведают – что творят! - Пожал плечами старый Агеморт. – Впрочем, своей жизнью ты волен распоряжаться, как хочешь. Я тебе в этом не судья. Однако, пока Элен накрывает на стол, ступай ка наверх. Покажи братьям комнаты, где они могут жить. И посмотри, кстати, что в нашем гардеробе им пригодится из одежды, чтобы выглядеть прилично, когда пойдут в школу в качестве учителей.

Сын послушно кивнул отцу и повел гостей знакомить с их комнатами и расположением остального домашнего хозяйства. Когда они вернулись в горницу, стол уже был накрыт и в центре его красовалась толстая терракотовая бутыль, оплетенная соломенными жгутами. Рядом с бутылью стояли блюда с вареными овощами, сыром и фруктами, а также нарезанный аккуратными ломтями хлеб.

-         Присаживайтесь дети мои! Отведаем, что нам боги послали, а потом неспеша обсудим ваши школьные планы. – Разливая по кружкам вино, торжественно произнес старый Агеморт. – Кстати, Элен, принеси ка еще один стул себе, да и кружку поставь! Я хочу, чтобы в нашем доме все были равноправными.

-         Но удобно ли мне? Я ведь рабыня. – Плохо выговаривая греческие слова, растерянно пробормотала девушка.

-         Рабыня ты там в городе среди чужих людей. – Покачал головой старик. – А здесь ты хозяйка и должна заботиться о всех нас, как о родных. И мы к тебе постараемся относиться так же.

-         Иди за стулом! Слушайся старших! – Засмеялся Гермарх. – Ты же знаешь – раз отец сказал это, значет так оно и будет.

Элен поспешно принесла из соседней комнаты стул и нерешительно поставила на стол еще одну кружечку поменьше.

-         Умница! – Добродушно похвалил ее хозяин, наполняя и ей кружку. – Теперь друзья - выпьем за встречу! И чтобы все ваши благие надежды осуществились!

Он поднял свою кружку, осушил ее до дна и стал неторопливо закусывать вареными овощами и хлебом. Все последовали его примеру. Когда аппетит гостей и хозяев был удовлетворен, Агеморт попросил юную хозяйку-прислужницу убрать со стола, чтобы было удобно беседовать о делах.

-         А сейчас, братья-учителя, обсудим, кто на что способен. Как лучше распределить обязанности и организовать вашу работу. – Сказал он, окидывая пытливым взглядом гостей. – Я, в своем незавидном состоянии, могу помогать вам лишь советами. Ты, Эпикур, судя по письмам твоего отца, а ему я полностью доверяю, ты несомненно самый талантливый из его учеников. К тому же ты пару лет знакомился с наиболее известными в Афинах школами и слушал многих славных мудрецов Греции. Полагаю – тебе следует вести курсы философии, медицины и других серьезных дисциплин. А брату твоему и Гермарху стоит пока обучать желающих чтению, письму и счету. К тому же всем вам, особенно владеющим калиграфией, надо срочно заняться перепиской самых необходимых и полезных текстов и книг, которые удасться выпросить или купить у владельцев, торгующих ими.

-         Если у меня будет оставаться свободное от занятий время, я постараюсь в первую очередь отредактировать и переписать начисто твои свитки, отец. – заметил Гермарх. – Пока еще в них можно разобраться. Потом ты и сам их при всем желании не прочтешь. На старом пергаменте букв уже почти не видно.

-         Ладно, сынок. Раз ты считаешь мои сочинения интересными для людей, то поступай, как сочтешь нужным. – Охотно согласился старый Агеморт.

-         Я же с готовностью возьмусь за любой труд, который вы мне доверите. – тихо сказал Неокл младший. – Только, думаю, что начинать надо с создания библиотеки. Без книг работать в школе будет трудно.

-         Ты прав! – кивнул брату Эпикур. – Пожалуй, тебе и следует сразу же заняться ею. А еще, наверное, ты мог бы успешно тренировать тех, кто собирается готовиться к олимпийским состязаниям. Недаром еще на Самосе ты слыл самым ловким и сильным среди местных парней и никто из них не решался состязаться с тобой.

-         Вот, кажется, мы и обсудили самое важное. – Потирая руки довольным голосом подвел итог Гермарх. – И моя риторика когда-нибудь найдет спрос в такой многогранной школе.

-         А я постараюсь как следует вести хозяйство и кормить вас получше! – Почти без акцента произнесла стоящая у двери Элен, скромно потупив взор.

-         Молодец, дочка! – Весело воскликнул Агеморт. – И твоя помощь будет ценным подспорьем в общем деле! Однако пора подумать об отдыхе. Надо еще гостям устроить постели в их комнатах.

 

 

На другой день, хорошо отоспавшись с дороги, братья с утра пошли с Гермархом в школьное здание и в комнате, предназначенной для будущей библиотеки, принялись писать красочные объявления. В них сообщалось о наборе в новую, недавно открытую школу при городском гимнасии, всех желающих обучаться чтению, письму и счету, а также философии, риторике, медицине и другим полезным предметам, которые будут вести специалисты, учившиеся в лучших афинских школах. Кроме того в гимнасии юноши-эфебы могут успешно готовиться к Олимпийским спортивным играм. К вечеру на рынке в агора, в порту, в акрополе и на многих площадях Митилены появились красиво оформленные плакаты с подобными извещениями. Плата обещала быть не слишком обременительной по договоренности.

Две недели после этого двери школы почти не закрывались. Гермарху и Эпикуру с братом приходилось заниматься записью и приемом новых учеников. Их распределяли по трем группам, в зависимости от подготовки и возраста. Самых младших, еще не обученных ребят с десяти лет, взялся учить Неокл. Умеющих уже немного читать и писать – Гермарх, имевший практику преподавания риторики. А с наиболее взрослыми и подготовленными должен был работать Эпикур.

В одноэтажном здании школы кроме библиотечной комнаты имелось всего три небольших зала. Их решили использовать с восьми утра до пятнадцати с часовым перерывом на обед в полдень. Для курсов по философии, медицине и риторики оставались вечерние часы и выходные дни, когда должны были трудиться Эпикур с Гермархом. В это же время в гимнасии мог заниматься со спортсменами Неокл. По совету Агеморта плату в 10 драхм с ученика постановили брать в начале каждого месяца.

-         Почти такая же схема организации и работы школы была у Демокрита в Абдерах, - беседуя как-то за ужином с друзьями, сказал Эпикур. – Его верный последователь Навсифан, с которым мне удалось познакомиться в Афинах, рассказывал, что там тоже было три группы, распределенных по знаниям и возрасту. И плата была похожая всего по пяти драхм.

-         Но мы-то будем брать по десяти, - заметил Гермарх.

-         После триумфальных побед царя Александра, когда в города наши с Востока стали привозить десятки тысяч рабов, спрос на них, как и на серебро в двое упал, - возразил Эпикур. – Теперь рабы и деньги стали гораздо дешевле, а жизнь наша - людей свободных - в два раза дороже. Вот и получается, что мы будем брать примерно столько же.

-         Говорят – в Абдерах тогда стали обучать общеполезной грамоте даже простых горожанок. – Негромко произнес Агеморт, - Во времена побед демократов это считалось нормальным.

-         Сейчас, при власти македонцев и их ставленников, чтению, письму и счету учат только мужчин, а женщин лишь дрессируют, чтобы могли забавлять нас танцами и пением! – Усмехнулся Неокл.

-         Да бесполезными молитвами и жертвоприношениями в храмах. – Добавил Гермарх. – А ведь среди них не мало куда более талантливых, чем мы мужчины, способные лишь сражаться и убивать друг друга.

-         Ты прав! – Согласился с сыном старый хозяин дома. – Даже наша служанка Элен, год назад не понимавшая ни слова по гречески, научилась уже правильно разговаривать и деньги на рынке считает получше меня.

-         При царях знания всегда оказываются достоянием правящей знати, - вздохнул Эпикур. – Лишь жены вельмож да богатые гетеры высшего класса изредка имеют возможность приобщаться к подлинной мудрости. А невежество, как справедливо утверждал еще Гераклит, неизбежно становится уделом огромного большинства – обычно суеверной толпы.

-         Чтобы справиться с невежеством в городах и нужны хорошие школы, - сказал Агеморт. – Без них народ долго еще останется попрежнему слеп, как скот.

-         Не знаю, смогут ли наши усилия помочь делу, - вслух выразил сомнение Неокл. – Ведь выращивать на убой безмозглую скотину более прибыльный промысел. И доход приносит стабильный и даже рук самим марать незачем. Все могут делать за нас послушные рабы.

-         Для занятий скотоводством много ума не требуется, - согласно пожал плечами Эпикур. – С людьми, способными пользоваться мозгами, все куда сложнее. Такому человеку мало указать путь. Надо еще заставить его поверить, что этот путь наилучший и что выбрал его он сам. Лишь тогда наш брат начнет активно воплощать свои замыслы в жизнь и преодолевать возникающие препятствия.

-         Какой же путь кажется тебе наилучшим? – Нарушая воцарившееся за столом молчание, спросил Гермарх.

-         Тот, что выбрал великий Демокрит! – Уверенно произнес Эпикур. – Для достойного преображения окружающего – есть лишь одна надежная возможность – преображать себя. И только совершенная школа, сплоченная пониманием этого, школа, где все будут сознательно содействовать друг другу, способна помочь в решении задач, поставленных перед нами природой. Задач дальнейшего гармоничного развития нашего ума и тела, доставляющих нам чувство радости и счастья осмысленного бытия.

-         Ты считаешь Демокрита великим, сынок, - в раздумье покачал лысой головой старый Агеморт. – И я с тобой полностью согласен. Но, к сожалению, далеко не все выдающиеся умы столь лесного мнения о нем. Среди них, кстати, Платон и Аристотель. Первый ни разу даже не упомянул его в своих творениях и, если верить слухам, пытался скупить и сжечь все его книги. К счастью, те распространялись так быстро, что ему это не удалось. А скупердяй и скряга Аристотель, хоть и завидовал славе Демокрита, но критиковать его осмеливался лишь по мелочам, хорошо понимая, что имеет дело с лучшим философом Греции, которому он и в подметки не годится.

-         Демокрита не даром прозвали в народе Смеющимся. – Сказал Гермарх.- Абдерский мудрец сумел пережить и посмеяться над всеми своими недругами-завистниками из современников. Он первым правильно понял и убедительно объяснил реальный мир, отметая прочь, как вредоносный хлам, досужие выдумки о загробных царствах и всемогущих небожителях. Не случайно все святоши-ханжи пытаются искоренить саму память о нем, не гнушаясь клеветой и пытаясь уничтожить его превосходные произведения.

-         Как себя не преображай, но ссориться с жрецами храмов всегда опасно. Жизнь потерять тут легко, а на небесах-то ее, пожалуй, и не будет! – Почесывая затылок, глубокомысленно усмехнулся Неокл. – Так что давайте уж подумаем о том, как лучше обучать людей общеполезной грамоте. Если сумеем скопить достаточно денег – можно будет преобрести землю в Афинах. Там больше ценят знания и мудрость. Тогда и сообразим как усовершенствовать нашу школу.

-         Браво, Неокл! Ты достойный сын своего отца! – Весело похлопал юношу по плечу хозяин дома. – Право, мой старый друг не сумел бы сформулировать главную сейчас житейскую задачу столь четко и убедительно.

 

 

Прошло десять лет. Много событий и перемен произошло за это время на огромной территории империи Александра Македонского. Внезапная загадочная смерть молодого еще царя в Вавилоне остановила дальнейшее продвижение его победоносной армии. Царство великого завоевателя, опиравшегося в бою на неодолимую фалангу и мужество, хорошо обученных ратным трудам солдат, стало быстро распадаться. Среди самих македонцев началась ожесточенная борьба за власть. Только что созданная империя была вскоре поделена между наследниками царя и его бывшими полководцами соратниками по оружию диадохами.

Сразу же после кончины тридцати трех летнего Александра его сподвижник и родственник Птолемей захватил тело умершего и отправил в бочке с медом в Александрию Египетскую, где похоронил в роскошном золотом саркофаге. Так возникло царство Птолемеев в Египте. Вслед затем через несколько лет образовалось обширное государство Селевка Никатора, так называемая Селевкида, простиравшееся в Азии до Западной Индии и бассейна реки Инда, со столицей Антиохией в Сирии. Позднее сформировалось царство Антигонидов, включавшее в себя Македонию и многие окрестные государства.

Тем временем в городах Аттики и на островах, заселенных греческими поселенцами, продолжались кровопролитные войны между олигархами, сторонниками промакедонской партии и приверженцами демократов, выступавших против чужеземного владычества. К тому же постоянно не утихали распри между диадохами, прямыми потомками царей и их многочисленными законными и незаконными детьми – эпигонами. Все это наряду с нападениями соседних варварских племен, участившимися мятежами рабов и разросшимся пиратством, нарушавшим морские торговые связи, способствовало всеобщему упадку хозяства и разрухе. Жизнь простых горожан и селян становилась все тяжелее.

В этих условиях работать учителями в Митиленской школе было непросто.

-         За столько лет нам троим удалось накопить всего только сорок мин серебром. А трудится приходится с утра до вечера. – Теребя отросшую за последние годы бородку, жаловался старшему брату Неокл. – За такие деньги приличного участвка с домом в Афинах не купишь.

-         Надо хотя бы удвоить сумму. – Согласился тот.- Но как это сделать? Увеличивать плату с учеников мы не можем. Итак их становится все меньше из-за проклятых грабительских войн, опустошающих и разоряющих страну.

-         Говорят, на берегах Понта Черного за Херсонесом Фракийским живется поспокойнее. - Заметил Гермарх. – Мои друзья из Лампсака давно зовут меня туда. У них многие мечтают о такой школе, как наша, да нет учителей, способных толком организовать дело.

-         Ты хочешь воспользоваться их приглашением? – С трудом ковыляя из своей комнаты к столу, спросил его отец.

-         Я охотно бы туда переселился, батюшка, но боюсь ты не выдержишь морской качки. А оставлять тебя тут одного негоже. Ведь ты даже с койки не каждый день встаешь теперь. Где уж пускаться с тобой в далекие путешествия!

-         И то правда! – Жалобно простонал старик. - Боли в ногах все усиливаются. Скоро, наверно, я вас насовсем покину. Ждать осталось недолго.

-         Тогда, пожалуй. поплыву-ка в Лампсак я, - сказал Эпикур. – И братьев своих младших Хередема и Аристобула из Колофона заберу. Отец мой с матушкой там пока и одни побудут. Новое школьное здание, что обещали им городские власти, до сих пор не построили. А братья мои уже взрослые и, как пишет отец, вполне могут быть отличными учителями.

-         Как же я здесь один останусь? – Недовольно наморщил лоб Неокл.

-         Не один, а с Гермархом. – Улыбаясь возразил Эпикур. – Поможешь ему и Элен за больным ухаживать и учеников в школе вместе доучивать будете. Ты уже приобрел достаточную практику и умеешь обучать ребят не хуже меня.

-         Но вести курс философии или медицины я не смогу, - покачал головой Неокл. – Моих знаний хватит пока в лучшем случае лишь на общеполезную грамоту да спортивные тренировки.

-         Ничего, брат, потерпи еще пару лет. За это время, я уверен, нам удасться собрать необходимые средства на покупку доброго участка с домом в Афинах. Тогда переберемся все туда и заживем, как настоящие философы, создавая для людей достойные книги.

-         Дай-то боги вам силы осуществить свои славные мечтания, мальчики! – Тихо пробормотал больной Агеморт. – А я, хоть и не очень-то верю в небожителей, буду молить бессмертных олимпийцев, чтобы они помогли вам реализовать задуманное.

-         Спасибо дорогой наш Агеморт! – Провожая старика к столу, с чувством произнес Эпикур. – Не сомневайтесь – мои слова сбудутся! Только живите подольше всем нам на радость и своими глазами увидите – мы претворим наши мечты в жизнь.

 

 

Организация школы в Лампсаке

 

 

Вскоре Эпикур был уже в Колофоне, где ему удалось уговорить братьев Хередема и Аристобула отправиться с ним в Лампсак работать учителями. Отец одобрил планы старшего сына и сам проводил всех в порт Эфеса, откуда шел торговый корабль, который должен был зайти по пути в Лампсак.

-         Ты правильно надумал, сынок! Я тоже мечтаю когда-нибудь вернуться на родину в Афины! – Произнес на прощание в порту седовласый Неокл. – Будет здорово, если вы сможете купить там сад с домом. В случае необходимости мы с матерью распродадим все. что нажили здесь, и с радостью переберемся туда. А коль мой старый друг Агеморт доживет до той счастливой поры, то и его позовем, чтобы жить в родном краю вместе.

-         Благодарю, отец! Береги матушку и себя! – Сказал Эпикур. – Как только мы устроимся на новом месте, тотчас вам сообщим. Так что – ждите вестей. А о деньгах не думайте. Мы сами заработаем, сколько потребуется. В этом я уверен.

Простившись с отцом, братья поднялись на борт триремы, готовой к отплытию. Через неделю они были уже в Лампсаке, где дружно принялись за создание школы подобной Митиленской. В большом двухэтажном здании, предложенном им друзьями Гермарха, среди которых было не мало людей зажиточных, имелись залы, где можно было одновременно работать с разными группами. В том же доме находилась неплохая библиотека, с плотно запирающейся дверью, что позволяло держать там в сохранности ценные вещи, деньги и рукописи.

В первые же дни по приезду, благодаря искусно составленным, красочным объявлениям, развешанным в людных местах по городу, удалось набрать достаточное число учеников, жалающих по особой методике быстро овладеть чтением, письмом и научиться беглому счету, без чего, как разъяснялось в папирусных листках, практически почти невозможно успешно вести любые серьезные и тем более торговые дела. К удивлению Эпикура даже на вечерние курсы по философии, медицине и истории, которые он неплохо освоил еще в Митилене, записалось много охотников.

Правда, занятия по разным дисциплинам пришлось проводить не чаще двух раз в неделю, так как преподавать их кроме него было некому. Проживать же и питаться приезжие учителя договорились в соседнем доме у богатого мастера гончара, сыновья которого были взяты за это на обучение бесплатно. Последнее позволяло существенно экономить время и не заниматься хозяйственными проблемами. Хорошо организованный таким образом учебный процесс принес неплохие плоды. За  первый же месяц удалось заработать целых две мины серебра.

-         Если так пойдут школьные дела и дальше – мы за пару лет сумеем собрать намеченную сумму. – С довольным видом, потирая руки, говорил братьям Эпикур.

-         Главное заставить учеников регулярно посещать занятия. – Отозвался Хередем. - Многие под разными предлогами, не ходят на уроки, а нас потом будут обвинять, что плохо учим.

-         Тем, кто часто прогуливает, надо удвоить плату за обучение. – Предложил младший из братьев Аристобул. – Это заставит их ценить наш труд и позволит добиться лучших результатов.

-         Важно – побудить людей любить и уважать умственную работу, - Заметил Эпикур. – К этому школяров следует приучать постепенно. Но лодырей надо подстегивать кнутом или поощрять пряником. Для этого, кстати, можно использовать и перевод в группу более подготовленных либо наоборот отстающих по знаниям.

-         Плохо, что подготовка у всех разная, да и возраст не одинаковый, - вздохнул Хередем, - Что легко объяснить взрослому бородачу, бывает порой мало понятно десятилетнему отроку.

-         А как у тебя с курсами по медицине и философии? – Спросил старшего брата Аристобул. – Все говорят, что эти предметы очень интересные и преподаешь ты их здорово. Я бы тоже охотно тебя послушал.

-         Что ж, приходи и ты. – Кивнул тот. - Я всем ученикам своим разрешаю бесплатно посещать вечерние занятия. Для меня даже, чем больше слушателей, тем лучше. Я ощущаю тогода нечто похожее на вдохновенье. А знания по медицине и по философии каждому необходимы.

-         Тогда, если не возражаешь, и я буду ходить, - заявил Хередем. – Глядишь, и мне это пригодится в будущем.

-         Жаль – вас не было в Митилене на уроках риторики, которые проводил наш друг Гермарх! – Вот у кого вам не мешало бы поучитьтся. Это прирожденный оратор! Когда он открывает рот, все вокруг невольно замолкают, затаив дыхание и боясь пропустить хоть слово!

-         Отец рассказывал, что когда-то в молодости и его друг-сосед Агеморт обладал таким даром, - негромко произнес Аристобул. – В Афинах ораторское искусство ценят необычайно. Не зря Демосфена там носили на руках, чествуя, как бога.

-         Скорей бы нам перебраться в этот лучший из городов Эллады, славный не только превосходными ахитектурными памятниками и изумительными изваяниями скульпторов, но и знаменитый школами оригинальных мыслителей с их замечательными мудрецами! – Сказал Эпикур, любивший помечтать вслух.

-         Ну, не города приносят славу мудрецам, а мудрецы дарят ее городам! – Нравоучительным тоном изрек Хередем, приглаживая черные въющиеся от природы густые кудри, ниспадающие волной до плеч. – Чем бы славились те же Абдеры – не живи там в свое время гениальный Демокрит.

-         Я был в Афинах лишь раз, больше десяти лет тому назад, а до сих пор не могу забыть очарования этого необыкновенного города. – Покачав головой произнес Эпикур. – Как сейчас стоят перед глазами его величественный Акрополь и полные народа, утопающие в зелени и цветах, дивные храмы на площадях!

-         Тебе удалось побывать во многих чудесных местах и на кораблях поплавать по разным морям, - не скрывая зависти, тихо сказал Аристобул. – Мы же с Хередемом кроме скромных поселений на Самосе, Колофона с Эфесом, да Лампсака – ничего почти еще не видели.

-         Успеете еще и вы повидать мир! – Бодро утешил братьев Эпикур. – Не знаю только – чем судьба порадует нас в обозримом будущем.

-         Порадует или огорчит! – Усмехнулся тот. – Последнего от нее можно скорей дождаться.

-         Не будь скептиком, похожим на чванливого софиста – не то жизнь покажется скучной и серой, как кладбищенский пейзаж. – Положив руки на плечи общего любимца семьи, шутливо пожурил младшего брата Эпикур.

-         Ладно, попробую заразиться твоим несокрушимым энтузиазмом и верой в грядущее! – Засмеялся Аристобул. – Возможно тогда и не в тягость будут проведенные здесь годы.

-         Кстати, помните ли вы, братцы, что завтра в праздничный день благословенной заступницы нашей, богини мудрости Афины Паллады, нас приглашают на симпосион – добрый дружеский пир? – Спросил Эпикур.

-         Конечно! Как можно забыть об этом! – Тотчас оживился Хередем. – Весь город уже, наверно, знает о приглашении. Известный поэт Афиней и сыновья его Метродор и Тимократ, приятели Гермарха Митиленского, устраивают в своем доме в нашу честь званный обед.

-         Полагаю – к ним придут самые богатые и уважаемые жители Лампсака, дети которых учатся теперь у нас в школе. – Высказал предположение Аристобул.

-         Во всяком случае наиболее дальновидные и умные из них. – Глубокомысленно усмехаясь добавил Хередем. – Те, кто действительно ценит знания и хочет иметь достойных наследников.

-         Только очень прошу вас не слишком злоупотребляйте в гостях вином. – заботливо предупредил Эпикур. – Нам редко случается бывать на таких застольях. Поэтому постарайтесь соблюдать во всем меру и не теряйте головы при разговорах, чтобы не разочаровать наших покровителей.

-         Разумеется! Попробуем не уронить честь потомственных учителей. – С готовностью пообещали оба брата.

На следующий день, почитаемый в Греции, как один из общенародных праздников, братья, одетые в белые легкие хитоны и короткие плащи, явились в полдень к воротам огромного дома Афинея. Хозяева радушно встретили гостей. Их усадили в большом зале на почетные места. Мягкие кресла – ложи и низкие мраморные столики, расставленные широким полукругом перед небольшой сценой, в виде деревянного помоста, позволяли здесь каждому не только удобно возлежать, беседуя друг с другом и наслаждаясь обедом, но и одновременно слушать при этом музыку и наблюдать за игрой артистов и плясками танцовщиц.

Как только все места оказались заняты, хозяин дома, седобородый старик, с крупными залысинами на высоком лбу, хлопнул в ладони. Несколько юных рабов стали разливать по серебряным чашам вино из узких горловин кувшинов и разносить по столикам, заготовленные в соседней комнате, блюда с закусками и редкими дорогими яствами. Когда все чаши были наполнены, Афиней поднял руку, требуя тишины. Поблагодарив собравшихся за то, что они удостоили его честью придти к нему в дом, он предложил осушить чаши во славу великой богини мудрости Афины Паллады и за здоровье тех, кто служит ей верой и правдой, передовая людям знания, щедро даруемые им бессмертной дочерью царя богов олимпийцев Зевса Громовержца.

Гости дружно выпили пунцового цвета, пенящееся вино и, следуя примеру хозяина, принялись с аппетитом закусывать, пока рабы вновь наполняли их чаши. Больше произносить тостов в такой праздник, посвященный богине, не полагалось. Теперь каждый мог есть и пить вволю, сколько ему нравилось и рабам вменялось в обязанность заботливо подливать из кувшинов в пустеющие чаши.

В этот момент на маленькой сцене в центре зала появились две девушки с кифарами и стали исполнять популярные мелодии, умело играя в лад на своих инструментах. Кифаристок сменила бойкая почти нагая плясунья, превосходно владеющая гибким, как у змеи, телом и искуством восточных танцев. Потом выходили жонглеры и клоуны. Они ловко подбрасывали и ловили на лету блестящие шары и пылающие жарким огнем факелы.

Постепенно разговоры среди пирующих становились все более шумными и выходившим на сцену новым музыкантам приходилось играть все громче, чтобы перекрывать общий гул. Чувствуя, как предательски действует на голову хмельное вино, Эпикур, старавшийся не терять над собой контроль, дал братьям знак, что пора ретироваться. Увидев, что они встают с плащами, к званным гостям, нетрезво покачиваясь, устремились хозяин и его сыновья Метродор и Тимократ.

-         Как, вы уже собираетесь нас покинуть? – С огорченным видом обратился Афиней к Эпикуру. – Еще так рано! Даже темнеть не начало.

-         Обычно у нас гуляют до утра! – Воскликнул его старший сын Метродор. – Погостили бы еще, друзья! К ночи здесь будет самое интересное. Вы заметили, надеюсь, какие симпатичные у нас музыкантши, да и плясуньи редкостные.

-         К сожаленью, нам уже пора возвращаться. Завтра ведь рано вставать! – Смеясь ответил Эпикур. – Надо еще успеть выспаться. Чтобы голова была свежей для веденья уроков.

-         Он прав! Отоспаться тоже не мешает, - заметил более молодой Тимократ. – К гулянкам на симпосионах привыкать надо постепенно. Этой науке сразу не научишься.

-         А знаете, ребята – очень здорово, что вы к нам приехали. Мы искренне рады вашему появлению. – Пожимая Эпикуру руку, сказал старый Афиней. – Хорошо, что в Лампсаке теперь есть знатоки школьного дела. В нашем городе давно не хватало способных учителей, умеющих толком обучать отроков грамоте. Не говоря уж о философии и медицине. А плавать для этого в Афины, сами понимаете, стало сейчас слишком рисковано, да и далеко не каждому по карману.

Тепло простившись с новыми друзьями, Эпикур с братьями, обсуждая яркие впечатления от званного обеда, отправились отдыхать после симпосиона к дому хозяина гончарной мастерской, где они обычно ночевали.

 

 

Лектор философ

 

 

-         В прошлый раз на твой курс по философии собралось столько народа, что мне с Аристобулом пришлось сидеть в коридоре у распахнутой двери, так как все места в зале оказались заняты. – Посетовал Хередем, глядя на старшего брата, занимающегося в школьной библиотеке выпиской отдельных мыслей и фраз из разложенного на столе свитка.

-         Сегодня слушателей будет еще больше, тема-то интереснейшая. – Продолжая писать, рассеяно отозвался тот.

-         Но как ты собираешься разместить всех желающих? – Заглядывая в комнату спросил Аристобул.- Даже большой зал слишком мал, чтобы рассадить там публику.

-         Погода хорошая. Можно вынести из всех залов лавки во двор школы. Тогда мест хватит.

-         О чем ты будешь сегодня вести речь? – поинтересовался Хередем.

-         О первых людях, пытавшихся понять Мироздание. О школах и учениях, созданных теми, кто начал самостоятельно осмысливать окружающее и сумел запечатлеть это в своих творениях.

-         Но разве это были не гениальные Гомер и Гесиод, оставившие нам свои бессмертные произведения? – Робко заметил Аристобул.

-         Они величайшие поэты Эллады. – Пожал плечами собеседник. – Только ведь и до них жили на Земле разные народы и имели замечательных мыслителей. Правда, сейчас тех, кто не говорит по гречески, мы пренебрежительно называем варварами. Однако справедливо ли такое отношение, когда еще недавно цветущая страна наша попала под власть македонцев, создавших непобедимую фалангу и одолевших нас не числом, а умением и доблестью.

-         О власти македонцев лучше, пожалуй, горожанам не напоминать. – Покачал головой Хередем. –Еще не известно, кто будет здесь в ближайшее время следующим правителем. И кому им придется платить подати.

-         Постараюсь запомнить твой дельный совет. – Усмехнулся Эпикур. – Однако позволь-ка мне дописать интересные мысли из сочинений Парменида.

-         Пора выносить лавки во двор. – Напомнил Аристобул. – Твои слушатели уже собираются.

-         Не мои, а наши, дорогой брат. – Поправил его Эпикур. – Я уверен, что и ты начнешь вскоре вести такие курсы, не хуже меня.

-         Ну, до тебя-то мне далеко! Даже у Неокла с Хередемом это не очень-то пока получается. Не зря отец с матерью считали, что ты у них совсем особенный.

-         Каждый чем-то отличается от других, так уж распорядилась природа. – Свернув свиток и вставив его в футляр на стелаже, пожал плечами Эпикур. – Но пора и впрямь поработать руками. Давайте-ка переносить лавки! А я заодно подумаю с чего лучше начать сегодняшнее собеседование. Кажется, так называл подобные уроки Демокрит Абдерский.

Как и предполагал Эпикур, желающих послушать его оказалось гораздо больше, чем в предыдущий раз. Кроме тех, кто п риходил прежде, было много новых горожан. Среди них во дворе он с удивлением увидел почти всех гостей, недавних участников праздничного обеда – симпосиона, состоявшегося в доме Афинея, для чествования богини мудрости и ее верных слуг новых учителей, приплывших издалека к ним в город.

Особенно его поразили два юноши, сидевшие на задней лавке между сыновьями Афинея Метродором и Тимократом. В одном из них он узнал их приятеля, весьма приметного с виду, могучего весельчика Леонтея, а в другом – его молодую красавицу жену Фемисту. На ней был серый простой хитон, как у мужа и легкий плащ, ловко скрывавший прелести ее грациозной женской фигурки. Из под круглой шапочки чуть заметно выбивались золотистые кудри. В своем скромном костюме юного эфеба она мало чем отличалась от большинства учеников.

Окинув взглядом свою многочисленную аудиторию, удобно разместившуюся на лавках под открытым небом, Эпикур поднялся на небольшой помост в центре школьного двора. Поприветствовав вставших при его появлении слушателей, он попросил их сесть и ровным, хорошо поставленным голосом бывалого оратора, начал говорить.

-         Сейчас мы попробуем с вами заглянуть в прошлое и побеседовать о том, как те, кто жил здесь задолго до нас, осмысляли и осваивали окружающий мир.- Лектор сделал небольшую паузу и убедившись по наступившей тишине, что все внимательно его слушают, с воодушевлением продолжал. – Многие полагают, что первыми стали серьезно заниматься философией халдеи. Так вавилоняне и ассирийцы называли жрецов своей древней религии. Позже у персов были маги, последователи зороастризма, проповедуемого их пророком Зороастром. А у индийских брахманов были так называемые гимнософисты или голые мудрецы, так как они вели аскетический образ жизни и предпочитали ходить в старости обнаженными. У галлов и кельтов вопросами миростроя занимались друиды и семнофеи. Впрочем, египтяне уверяют, что зачинателями философии, бережно хранимой жрецами и пророками, был их бог Тот, которого мы именуем Гермесом, а сыном Нила был бог Пта, называемый нами Гефестом.

Однако, по моему разумению, в чем я полностью согласен с великим абдеритянином Демокритом, первыми, кто серьезно попытался объяснить происхождение мира и богов были наши милетские мудрецы Фалес, Анаксимандр, Анаксимен и другие. Они первые назвали мир шаром и учили, что все на свете рождается из Единого и разрешается в Едином. Именно от них Анаксагор взял свое учение, считая, что было время, когда все было хаотически перемешано и лишь потом возник «Ум» и стал вносить в это должный порядок.

Впрочем, некоторые из тех, кто приписывает открытие физики, как науки о природе, варварам, указывают еще на фракийца Орфея, называя его философом и притом древнейшим. Но, право, не знаю можно ли называть философом человека, который говорит о богах так, как тот. Ведь Орфей бесстыдно приписал богам все людские страсти, в том числе такие мерзостные дела, которые редкому человеку и на язык придут. Не зря есть сказание о том. что он был растерзан женщинами. Правда, по другой версии Орфей погребен на Олимпе, погибнув от удара молнии. В македонском городе Дие есть, говорят, даже надпись на надгробном камне.

«Музами здесь погребен Орфей златолирный фракиец,

Зевса, владыки небес, дымным перуном сражен.»

-         Простите за вопрос, учитель, разве боги олимпийцы живут не на Олимпе? – Неуверенным голосом спросил один из юных учеников.

-         О бессмертных богах, нам смертным дано только предполагать. – Улыбаясь ответил Эпикур. – Этим, кстати, занимаются жрецы в храмах. Лишь они ведают священными писаниями. Я же рассказываю о первых философах и преданиях, связанных с ними. А небожители, полагаю обитают не на горе, а на небесах и я туда к ним пока попасть не спешу. Так что лучше не ставить вопросов, при обсуждении которых пострадало столько достойных мыслителей. Слава Анаксагора и Сократа куплена, на мой взгляд, слишком дорогой ценой. Мне еще и земные радости, как и многим из вас, доставляют огромное удовольствие!

Последние слова выступающего вызвали у слушателей дружный смех и рукоплескания. Подождав, когда хлопки смолкнут, Эпикур продолжал.

-         Сторонники варварского происхождения философии обычно описывают и то, какой вид она принимала у разных народов. Халдеи и маги, например, занимались, по их словам, предсказаниями и астрономией, изучая движение светил и звездную карту неба. Друиды и гимнософисты предпочитали изъясняться загадочными изречениями, учили чтить богов, не совершать злых поступков и упражняться в мужестве, презирая даже смерть. Все они призывали других к добру, проводя время в молитвах и жертвоприношениях, полагая, что боги внимают только им одним.

Как правило, рассуждая о сущности и происхождении Вселенной они считали богами и воду, и воздух, и землю, и огонь. Плодя сочинения о добре и зле, одни утверждали, что предавать покойников огню – нечестиво, другие наоборот хвалили за это. И почти все клятвенно заверяли будто боги являются им воочию. Еще со времен древних фараонов египтяне признавали как первоначала двух демонов – доброго и злого. Первого они звали Оромазд или Зевс, а второго Ариман или Аид. По их учению, люди когда-нибудь должны воскреснуть из мертвых и стать бессмертными. А все сущее не погибает лишь благодаря заклинаниям магов.

Еще такие сочинители утверждали, что началом всего является некое единое вещество, из которого выделяются четыре стихии, а из тех появляются всевозможные живые существа. Богами же они считали Солнце и Луну. Первое под именем Осириса, вторую под именем Исиды. Священными они почитали жука, змею, коршуна и других животных. Им возводили храмы-кумирни. Обличие реального бога они не ведали, но полагали, что мир шарообразен, что он рожден и смертен, что звезды состоят из огня и огонь этот умеряясь дает жизнь всему, что есть на Земле.

Они считали также, что душа переживает свое тело и переселяется в иные тела. Что дождь получается из превращений воздуха. В заботе о справедливости, они установили у себя нужные им законы, приписав их самому Гермесу. Об этих и других учениях сообщают в своих трудах Гекатей Абдерский и Аристагор.

-         Кого же следует считать первыми философами? – Задал вопрос пожилой горожанин, сидевший на лавке среди молодежи у ворот школьного двора.

-         Первым употребил это слово, называя себя философом – любомудром, Пифагор, когда спорил с Леонтом, тираном Сикиона. – Ответил выступавший. – Об этом пишет Гераклид Понтийский, давший, кстати, и неплохое определение этому понятию. «Философ тот, - говорил он, - кто испытывает влечение к мудрости.» Мудрецов называют также порой софистами, то есть мудрователями, хотя этим словом иногда обзывают и поэтов, когда не совсем понимают их стихи. Даже Гомера и Гесиода многие называли так за их вольное толкование неведомого. Но вообще-то у нас в Греции принято считать первыми филосовами семерых: Фалеса, Солона, Периандра, Клеобула, Хилона, Бианта и Питтака. К ним также причисляют иногда Анахарсиса Скифского, Мисона Хенейского и Ферекида Сиросского.

Сама же философия, как наука, имеет у нас как бы два начала – одно от Анаксимандра, другое – от Пифагора. Анаксимандр учился у Фалеса, а наставником Пифагора был Ферекид. Первая же философская школа называется ионийской, так как учитель Анаксимандра Фалес, как уроженец города Милета, был ионийцем. Вторая же школа называется италийской, потому что Пифагор занимался ею и жил главным образом в Италии. Философов обычно делят на догматиков и скептиков. Догматики – это все те, кто рассуждает о предметах, считая их постижимыми. Скептики – кто воздерживается от окончательных суждений, полагая предметы в сущности непостижимыми.

Многие философы оставили после себя сочинения, а некоторые совсем ничего не писали. Среди последних были Сократ, Стильпон, Менедем, Пиррон, Феодор Безбожник, а если не принимать в рассчет нескольких писем, то и Пифагор, и Аристон лысый Хиосский. По одному лишь произведению оставили Мелисс и Анаксагор. Много написал Зенон Элейский, еще больше Ксенофан Колофонский, еще больше Демокрит Смеющийся из Абдер, а больше него только Аристотель, но у того была тысяча талантов серебра от его щедрого ученика царя Александра Македонского и десятки купленнных на эти деньги ученых помошников.

Впрочем, друзья, заверяю вас, если музы позволят, я постараюсь написать больше богатого стагирита! – Весело улыбаясь, шутливо заявил молодой лектор.- И поэтому желаю всем, кто здесь присутствует, поскорей научиться читать и жить подольше, чтобы иметь возможность лично засвидетельствовать данное вам сегодня мною обещание!

Неожиданная шутка вызвала общий смех. С разных сторон раздались подбадривающие возгласы.

-         Браво, Эпикур! Ловим тебя на слове!

-         Мы охотно станем тогда эпикурейцами!

-         Только и ты не спеши покидать нас на грешной Земле!

-         Кстати, заботясь о количестве книг, не забывай и о качестве своих творений! Пусть их будет много и обязательно хороших!

-         Ладно, договорились! – С серьезным видом заверил слушателей молодой учитель.- Однако, позвольте продолжить тему. Поговорим еще о философских школах.

Некоторые из них получили наименования по городам, где жили и работали их создатели. Например - Милетская, Элейская, Мегарская, Эритрейская, Киренская. Другие по местам, где проводились занятия, как школа стоиков, академиков или ликеистов, возникшие в Афинах либо в их окрестностях. Самих ликеистов, кстити, называют еще перепатетиками – прогуливающимися. Иные получали прозвища в насмешку как, например, киники – собаки, или по образу мыслей – евдемоники, то есть искатели счастья, либо филалеты – правдолюбцы, а многие по именам своих наставников – сократики, платоники, демокритовцы.

Наконец, одних философов называют физиками, потому что они изучают природу; других этиками – за рассуждения о нравах; третьих – диалектиками за сложные парадоксальные взгляды, отражающие порой противоречивые особенности самого мироздания. Так физика, этика и диалектика стали основными частями философии. Физика учит о мире и обо всем, что в нем происходит; этика – о жизни и свойствах человека; диалектика же заботится о доводах и для физики, и для этики. До Архилая, ученика Анаксагора существовала лишь физика, от Сократа берет начало этика, от Гераклита и Зенона Элейского – диалектика.

Среди тех, кто занимается сегодня проблемами этики, существует десять школ: диалектическая, академическая, киренская, элидская, мегарская, киническая, эритрейская, перепатетическая, стоическая, демокритовская. Основателями диалектической был Гераклит, академической – Платон, киренской – Аристипп, элидской – Федон, мегарской – Евклид, кинической – Антисфен, эритрейской – Менедем, перепатетической – Аристотель, стоической – Зенон Китийский, демокритовской – Демокрит. Вот каковы у философов деления на школы и части. Конечной же целью, к которой все стремятся, считается жизнь совершенная во всех ее добродетелях и вместе с тем не лишающая и тело его природных благ.

Лишь через пару часов, когда солнце уже садилось в море, Эпикур закончил лекцию о первых философах Эллады. Ответив на вопросы слушателей, под дружные аплодисменты, он сошел с невысокого помоста в центре школьного двора.

 

 

-         Ты так здорово говорил! – Помогая брату заносить лавки обратно в учебные залы, восторженно похвалил его Хередем. – Как ты сумел запомнить столько имен и названий? У меня бы и половина из них не уместилась в голове.

-         Тренируй память! Без нее учиться мудрости бесполезно. – отозвался тот. – Мозги лучше действуют, если ими почаще пользоваться.

-         Ты, верно, устал? Отдохни! – предложил Аристобул. – Мы одни перенесем и расставим лавки, где были.

-         Ничего! – Улыбнулся Эпикур. – После долгой работы языком – не мешает разогнать кровь, разминая мышцы и в остальном теле.

-         Завтра на курс по медицине придет, пожалуй, не меньше народа. Придется опять таскать лавки во двор. – Заметил Хередем. – Надо будет заблаговременно попросить об этом учеников из начальных групп.

-         Или пусть таскают скамьи те, кто хочет ходить на лекции бесплатно. – Добавил Аристобул.

-         Это было бы справедливо. – Согласился старший брат. – А заметили ли вы, любомудры, что среди горожан была и женщина в скромных одеждах эфеба?

-         Как же! Даже целых три. – Весело засмеялся молодой Аристобул. С одной из них я сидел рядом. Она дочь гетеры, живущей возле порта. Ее зовут Никидия. Мы условились встретиться после ужина в сквере у святилища Афродиты Лампсакской.

-         Вот как! – Удивленно воскликнул Хередем. – Когда же ты будешь готовиться к завтрашним урокам.

-         Пока что я учу отроков писать буквы и считать до ста. – Махнул рукой младший из братьев. – Для такой науки можно и не готовиться.

-         Ладно, пусть идет! – Добродушно усмехнулся Эпикур. – Глупее от таких свиданий не станет. Молодость требует своего. Лишь бы не просил денег из сбережений, что мы откладываем на садовый участок с домом в Афинах.

-         Продажной любовью я не интересуюсь! – С достоинством сказал Аристобул. – Купленные за деньги удовольствия доставляют мало радости. Юные девицы пока меня и так ценят.

-         Лучше иметь одну, но достойную душой и телом. – Вздохнул Хередем. – В Колофоне я ухаживал за дочерью соседа кожевника. Она мне нравилась по-настоящему, да и я ей. На такой я бы охотно женился, но скряга отец ее воспротивился. Нашел ей богатого менялу, дающего деньги в рост. Нам пришлось невольно расстаться.

-         Не горюй, братишка! – Посочувствовал ему Эпикур. – Переедем в Афины – там себе невесту по вкусу найдешь. Тебе ведь нет еще и тридцати, а учитель ты уже неплохой!

-         Запирайте ка школьные ворота, друзья! – Весело произнес Аристобул. – Пора на ужин, а то в доме у гончара похлебка остынет.

-         Не спеши – ночь впереди еще длинная! Успеешь намиловаться со своей Никидией. – С усмешкой отозвался Хередем.

 

 

Молодежный симпосион

 

 

Как-то, после очередных занятий на курсах к Эпикуру подошли Метродор и Тимократ, сыновья Афинея, в доме которого они отмечали праздничный день богини мудрости Афины Паллады.

-         Из Митилены с Лесбоса пришло письмо от нашего общего друга Гермарха. – Сказал Метродор. – Он просит передать вам, что у них с вашим братом Неоклом пока все в порядке. Только отец его Агеморт сильно болеет и уже совсем не встает с постели. Еще он пишет, что вы собираетесь создать собственную философскую школу в Афинах и хотите купить там для этой цели сад с домом. Я с братом и мои друзья очень заинтересовались таким проектом. Мы готовы помочь вам, чем сможем. Если понадобятся деньги, то соберем нужную сумму. Только дайте нам знать!

-         В следующий выходной день в нашем доме состоится молодежный симпосион для ближайших верных друзей. – заметил брат его Тимократ. – Приходите! Можно обсудить все в деталях. Будем рады, если поделитесь с нами вашими планами. Мы охотно примем участие в их осуществлении.

-         Спасибо за добрые пожелания, друзья. – Пожимая своим покровителям руки, ответил Эпикур. – Мы придем обязательно. Но, полагаю, что необходимые деньги на школу в Афинах, нам удасться заработать и самим.

 

 

В условленный день Эпикур с братьями снова были в большом доме Афинея. Старый поэт уже пару недель отсутствовал, как обычно занимаясь поэтическим творчеством в тиши от людного, шумного города, на одной из своих сельских вил. В гостевом зале их ожидали шестеро молодых людей и четыре юных женщин, в одной из которых Эпикур сразу узнал прекрасную Фемисту, супругу могучего атлета Леонтея. Оставаясь в доме в качестве хозяина, Метродор представил братьям своих друзей.

-         Это Клеон, Идоминей и Полиэн! Мы неразлучны с детских лет. – Сказал он, кивая на вставших, при появлении гостей, мужчин. – А Леонтея с Фемистой и моего брата Тимократа вам представлять не надо. Вы их хорошо знаете. Они ваши постоянные слушатели. Тут у меня и славные подруги наши Гедея, Эротия и Маммария, которые недавно приплыли из Коринфа, где обучались при храме Афродиты Коринфской многим искусствам. Однако они очень интересуются философией и особенно медициной, так как хотят подольше оставаться столь же прелестными, как сейчас.

-         Желание законное и можно даже сказать вполне справедливое для обладательниц такой красотой! – Вежливо кланяясь в сторону женщин, улыбнулся Эпикур. – Дары богов следует хранить неустанно и мы в этом с вами первые союзники, потому что собираемся продолжить славные традиции школы Демокрита. А он, как известно, решился на брак лишь перевалив за столетний возраст и не терял лучших качеств молодости до конца, пережив всех своих недругов и оставаясь могучим кулачным бойцом, способным одним ударом свалить быка.

-         В таком случае считайте нас своими преданными ученицами! – Весело переглянувшись с подругами звонко засмеялась Гедея, самая находчивая из женщин. – Хоть валить быков не женское дело, тем не менее пример Демокрита нас вдохнавляет!

-         Я читала его сочинение «О великом Мирострое». – Скромно потупив взор, негромко сказала Эротия. – Вещь эта изумительная. Не зря знаменитый афинский врачеватель Гиппократ так хвалил ее.

-         Гиппократ был на десять лет моложе Смеющегося. – Знающе заметила Маммария. – Но это не помешало ему, при всем своем таланте, уйти в царство Аида на тридцать лет раньше своего гениального друга.

-         Говорят – его избранница была гетерой-гесталкой и даже имела сына, когда он объявил ее женой. – Сказала Гедея. - Потом она организовала в Абдерах курсы для девушек, где обучали не только пляскам и пению, но и полезной грамоте, как в Коринфе, где мы учились.

-         Вы так хорошо осведомлены о деяниях и жизни Демокрита! – С удивлением сказал Хередем. – Я думал, что лишь мой брат, да его приятель Навсифан, автор «Золотого треножника», интересуются творениями знаменитого абдеритянина.

-         При храме Афродиты Урании, где нас обучали, его книг не было. Их сожгли по решению Совета старших жрецов. Мы тайком доставали свитки для прочтения у торговцев под залог. И стоило это не дешево. – Призналась Эротия. – Мне пришлось расстаться с парой золотых обручей. Однако я не жалею о побрякушках. То, что я прочла у Демокрита, не найдешь больше ни у кого. Не даром знающие люди считают его мудрейшим из мудрых

-         Демокрит учит, что лечить себя каждый должен сам. – Согласно кивнул Эпикур.- И заниматься этим надо своевременно, пока болезнь не пустила корни, для чего необходимо правильно питаться, регулярно очищаться и почаще тренировать тело полезными упражнениями.

-         А душу побольше радовать добрыми мыслями и достойными поступками! – Весело добавил, молчавший до тех пор Аристобул.

-         О! Сразу видно, что вы дети одного отца! – Засмеялась Гедея. – Вы очень похожи друг на друга не только чертами лица, но и думаете почти одинаково.

-         Ну, прамать-то древняя у нас и с вами была одна! – С глубокомысленным видом усмехаясь, произнес Хередем. – Я говорю о бессмертной богине Земли Гее. Кажется, и Демокрит придерживался такого мнения.

-         Хорошо, что все мы находим общий язык и в главном наши убеждения совпадают. - Рассаживая гостей по креслам-ложам, сказал Метродор. – Сейчас попробуем нового александрийского вина из Египта, что привез на корабле наш знакомый виноторговец. Потом закусим, что боги послали, и обсудим планы на будущее.

Он хлопнул в ладони и начался церемониал подачи вина и блюд, с той лишь разницей, что теперь их обслуживали только два старых раба, пользующихся особым доверием. При них можно было беседовать о чем угодно, без опасения, что это станет известно посторонним. Музыкантов и артистов на сей раз тоже не было. Отведав терпко-сладкого на вкус вина и, как следует утолив аппетит, собравшиеся перешли к обсуждению намерений Эпикура.

-         Почему вы хотите организовать свою философскую школу в Афинах? – Спросил Идоминей, один из друзей Метродора. – Не лучше ли устроить ее здесь. У нас и народ вас уже знает и с властями местными мы сумеем договориться, мешать не будут.

-         Лампсак далек от центра Эллады, - покачал головой Эпикур. – И библиотек больших тут нет, как в Афинах или в Александрии у Птолемеев. Да и горожан грамотных, интересующихся философией, не так много. Если бы речь шла о простой школе, то вы были бы, конечно, правы. Но обычную школу у вас мы уже создали и бросать ее на произвол судьбыы не собираемся. Через год подготовим себе хорошую замену, тогда лишь поплывем в Афины. Так что без учителей, способных обучать отроков и всех желающих чтению, письму и счету, не останетесь. Я же мечтаю сделать иную, особую школу, которая учила бы людей высшему благу.

-         В чем же, по вашему, - высшее благо? – Спросил Тимократ.

-         В счастье осмысленного бытия! В познании и преображении себя и окружающего, как учил Демокрит. Для этого нужна совсем другая школа, не театр теней платоновской Академии, или Ликей, детище разжиревшего от царских даров Аристотеля, либо бездушная Стоя Зенона Китийского, а школа, основанная на подлинной науке, на неподкупной мудрости, отвергающей досужие вымыслы и подлую ложь, оправдывающую злобные убийства и массовые несправедливости, плодящие рабов. Не цари и тираны, выбранные невежественной толпой работорговцев, должны управлять городами и государствами, а те, кто умеет любить ближних, как самого себя, кто уважает себе подобных, уча их на собственном примере, как достойно жить существам мыслящим!

-         И вы уверены, что удасться создать подобную школу?- Негромко спросила юная Фемиста, жена атлета Леонтея.

-         Нисколько не сомневаюсь в этом! – Убежденно ответил Эпикур. – Да и вы, несравненные красавицы, в глубине души думаете почти также. Вряд ли иначе стали бы ходить на курсы и слушать меня, переодеваясь эфебами. Лишь делясь с друзьями и близкими добрыми чувствами и осознавая умом радость реального бытия, можно счастливо прожить жизнь. Вам женщинам это легче понять, чем нам мужчинам, с детства приучаемым к владению оружием и безжалостному уничтожению врагов.

-         Странно! Никогда еще мне не случалось задумываться о таких вещах. - Смущенно переглядываясь с подругами, произнесла бойкая Гедея. – Но сердцем я чувствую его правоту.

-         Пожалуй, и я испытываю нечто похожее. – С улыбкой заметила Эротия. – Хотя благие намерения не всегда ведут на небо. Кажется этому учили нас в Коринфе.

-         И сколько, вы полагаете, может стоить в Афинах сад с домом? – Переходя к деловой стороне проблемы, спросил Клеон, второй приятель Метродора, внимательно следивший за разговором.

-         Не меньше восьмидесяти мин серебром. – Вздохнул Эпикур. – Но большую часть средств мы уже имеем. Через год - надеемся собрать нужные деньги полностью.

-         Я готов дать вам недостающую сумму. – Подумав сказал собеседник. – Если возьмете меня в долю и все у нас будет общим, как, говорят, было у Пифагора в его тайном братстве-общине.

-         За это фанатики сожгли его в собственном доме, вместе с сорока его последователями-адептами. – С грустной улыбкой отозвался Эпикур. – Не следует нарушать законы, установленные в городе, где живешь. К тому же общая собственность плодит недоверие друг к другу и побуждает небрежно относиться к имуществу. У нас же все должно быть построено на любви и взаимопомощи. Поэтому покупка сада с домом будет оформлена на меня, потомственного афинянина дема Горгетта из рода Филаидов, как значится в городской рагистратуре храма Метроона. И все, кто захочет, будут жить там, как друзья. Этого никто запрещать не станет. А в случае моего ухода в подземное царство Аида все перейдет по завещанию к тому, кто сможет успешно продолжить начатое нами общее дело.

-         Кстати, никто никому не помешает при этом покупать и иметь поблизости свои дома и имущество. – Рассудительно заметил Хередем. – Так что, если у кого есть сбережения, то зря их не тратьте, они понадобятся еще при создании библиотеки и быть вместе нам это только поможет.

-         Главные средства нужны будут на переписку и подготовку к публикации наших собственных произведений, которые, я уверен, могут быть у каждого. – Добавил Эпикур. – А я ведь пообещал вашим согражданам написать книг больше, чем у Аристотеля, и намерен выполнить обещание.

-         Коль твои творения будут раскупаться, как у Демокрита, то нуждаться в драхмах тебе не придется. – Звонко рассмеялась Маммария.

-         Цены на рынках зависят от спроса и качества товаров. – Осушив свою чашу с вином, кивнул Метродор. – Над законами комерции не властны ни правители, ни послушные им жрецы храмов.

-         Делами купли-продажи ведает только Гермес. – Согласился с приятелем Леонтей. – Даже личная наша телесная сила на Земле имеет определенную цену. О ней мы узнаем во время Олимпийских игр.

-         Также имеет цену и женская красота. – Окидывая взглядом грациозную фигурку Фемисты, присоединился к ним, обычно молчаливый математик Полиэн.

-         Зато чувства наши не продаются! – Гордо возразила мужчинам Эротия.

-         Только внешние достоинства можно еще как-то оценивать. – Поддержала ее супруга Леонтея. – А ум и чувства наши не могут быть предметом пошлой торговли. Они бесценные дары богов и требуют уважения.

-         С этим мы, милая моя полностью согласны! – Целуя жене пальцы рук, с улыбкой произнес могучий атлет.

Собравшиеся в доме Афинея молодые люди и их юные подруги долго еще обсуждали насущные вечные проблемы и планы будущего создания новой философской школы, призванной показать людям путь к счастью осмысленной жизни, к непреходящим радостям подлинной дружбы и бескорыстной любви.

 

 

Школа-сад в Афинах

 

 

Второй год напряженной школьной работы в Лампсаке подходил к концу, когда Эпикур, ведавший общим хозяйством и денежными накоплениями, объявил наконец-то своим братьям, что намеченная сумма собрана и они могут приступить к реализации давних планов-мечтаний. Как раз незадолго до этого их общий друг Клеон плавал по торговым делам в Афины и присмотрел там для них подходящий участок с молодыми посадками фруктовых деревьев и небольшим домом, к которому можно было пристроить еще несколько комнат. Правда, хозяин спрашивал за свое имение сто мин. Но опытный в комерческих сделках Клеон сумел выведать, что тот срочно нуждается в деньгах и, если немного затянуть с покупкой, то он наверняка отдаст участок и за восемьдесят.

Не откладывая задуманное Эпикур с братьями на первом же попутном корабле отплыл в Афины. Как и предвидел Клеон, хозяин, после долгих торгов, уступил свой участок с домом за сумму, собранную Эпикуром и тот, как потомственный житель города, без особых хлопот оформил покупку, скрепив документ соответствующей печатью и подписью городского судьи, занимающегося подобными сделками. В тот же день на радостях Эпикур отправил с оказией два письма. Одно в Колофон отцу с матерью, другое в Митилену на остров Лесбос Гермарху и брату Неоклу, извещая их о своем долгожданном приобретении.

-         Участок превосходный! – Осматривая с братьями молодой сад, восторженно говорил Эпикур. – Главное недалеко от реки. Если организуем полив в засушливый сезон – будут фрукты и на огород для овощей места хватит.

-         Жаль – дом маловат для приема гостей! И заниматься с учениками пока негде. – Как обычно скептически высказался Хередем.

-         Еще надо родителей где-то разместить. – Заметил Аристобул. – И Гермарха с Неоклом ты ждешь, уже письмо им отправил.

-         Пока Агеморт болеет, Гермарх не оставит отца одного в Митилене. – Сказал Эпикур. – Но постепенно всем место найдем, когда пристроим новые комнаты. С настоящими друзьями тесно у нас не будет. Самое важное теперь так распределить время, чтобы его на все хватало. Утром и по вечерам, когда не жарко, будем работать руками, а в знойный период и в холод можно трудиться головой.

-         Тебе хорошо так рассуждать! Ты умеешь вести лекции и строчить интересные сочинения. А что делать нам, способным лишь обучать отроков чтению и счету. – Продолжал сетовать на судьбу Хередем.

-         Все трое вы прекрасные калиграфы, - возразил старший брат. – Искусно переписанные полезные книги здесь всегда найдут спрос. Не зря со всей Эллады сюда съезжаются искатели мудрости и знаний. Так что жаловаться на жизнь вам не придется. Только не ленитесь. А захотите заниматься обучением грамоте желающих, то и способные учителя тут ценятся нарасхват.

-         А как с домашними хлопотами? – Поинтересовался Аристобул. – Кому-то надо ведь ходить на базар и готовить пищу. Да и дом держать в чистоте и порядке - не легкое дело. Не говоря уж о том, чтобы заниматься стиркой, заботиться о постелях и одежде.

-         У многих достойных горожан для этого есть рабы. У Афинея, например, в доме все пользуются их услугами. – Подхватил Хередем. – Не всем же жить в бочке, как Диогену Синопскому, и довольствоваться лишь самым необходимым.

-         Тут вы правы, - согласился Эпикур. – И у Гермарха в Митилене тоже есть рабыня. Только он считает ее своей женой и собирается дать ей вольную. Но пока отец его болеет, Элен сама попросила его подождать с ее освобождением.

-         В Лампсаке я очень привязался к дочери портовой гетеры, - смущенно произнес Аристобул. – И Никидия меня любит. Ты позволишь пригласить ее сюда?

-         Почему же нет! – Пожал плечами Эпикур. – Раз девушка согласна и вы любите друг друга – пусть приезжает. Обратите, кстати внимание, что слово гетера со времен законодателя Солона, установившего в Афинах права и обязанности для этой категории женщин, обозначает – свободная подруга. В нашем саду все гости будут считаться друзьями либо вольными подругами, даже если где-то они были прежде рабами или невольницами.

-         На своей земле – мы хозяева. Никто не помешает нам здесь называть гостей, как нравится. – Обрадовался младший брат. – Так я напишу Никидие. чтоб не задерживалась в Лампсаке у матери и побыстрей перебиралась сюда помогать мне по хозяйству.

-         Ладно, пиши! – Дал согласие Эпикур. – Только не обещай ей больше того, чем дать сможешь.

-         А почему бы и нам с тобой не обзавестись симпатичными помошницами! – С усмешкой обратился к нему Хередем. – Мне, например, кажется очень милой малышка Эротея, да и бойкая Гедея с Маммарией прелестны, не хуже.

-         Эти красотки из зажиточных семей достаточно богаты, чтобы самим выбирать себе ухажеров. – Сказал Эпикур. – К тому же ими увлечены наши лампсакские друзья. Да и пристройки к дому надо еще делать, чтобы у каждого было по комнате. А нам прежде всего следует подумать о родителях. Будет неплохо, если ты отправишься в Колофон, чтобы помочь отцу с матерью перебраться сюда. Они так мечтали вернуться на родину!

-         Раз надо – я поеду! – Помолчав, добродушно сказал Хередем. – Но сперва давай дождемся ответа на твое письмо.

-         Первым делом сейчас необходимо наладить домашний быт. – Кивнул Эпикур. – Так что ты - постарайся починить колеса на тележке с бочкой для воды; Аристобул пусть займется уборкой дома и натаскает сухой травы, чтобы было на чем спать ночью. А я схожу на агору, пока рынка там не закрыли, куплю что-нибудь перекусить, не то будем до утра сидеть здесь, щелкая зубами от голода.

Раздав хозяйственные распоряжения младшим братьям, новоиспеченный афинский домовладелец, с пустой корзиной на плече, покинул свой сад и бодро зашагал вдоль берега реки Илисс по дороге, ведущей к центру города, в котором не был уже целых пятнадцать лет. Миновав старые полуразрушенные городские стены, он прошел около гигантского полукруга открытого театра Диониса, собиравшего некогда тысячи зрителей, и поднялся по каменным ступеням лестницы на Акрополь. Постояв несколько минут у высоких белых колонн, возвышавшихся перед главным храмом Зевсу Громовержцу, путник обвел взглядом, так поразившую его когда-то величественную панораму города, с его сотнями мраморных статуй и дивными изваяниями, созданными когда-то знаменитыми скульпторами.

Потом молодой философ быстро спустился и, по знакомым улицам, добрался до огромной площади Агоры, где располагался центральный рынок. Наскоро заполнив корзину разной снедью и прихватив толстую глиняную бутыль вина, он расплатился с торговцами и поспешил назад, так как солнце уже опустилось за соседним холмом и вечерние сумерки начали сгущаться над городом. Когда Эпикур добрался до дома, стало совсем темно. Но это не помешало братьям торжественно отметить новоселье, распив, при свете лучин, бутыль вина и наполовину опустошив корзину с провизией.

С этого дня жизнь молодых учителей, переселившихся в Афины из Лампсака, где они оставили созданную ими школу на попечении своих наиболее способных учеников, потекла по иному руслу, четко продуманному в деталях предусмотрительным Эпикуром. С раннего утра и по вечерам, когда было не так жарко, братья дружно работали в саду, поливая фруктовые деревья и ухаживая за огородными посадками. А в знойный полдень и в дождливые непогожие дни они прилежно трудились за большим общим столом в просторной горнице-гостинной своего нового дома, сочиняя книги и копируя те из них, которые пользовались широким спросом у знакомых торговцев и знатоков перекупщиков ценных книг.

Вернее, впрочем, сказать, что сочинением-то занимался только Эпикур, редактируя и тщательно дорабатывая свои прежние рукописи, составленные ранее при подготовке лекций на курсах по разным предметам, неизменно имевшими у слушателей огромный успех. Младшие же братья лишь аккуратно и красиво переписывали его творения на белые гладкие листы египетского папируса либо на более прочный, но не очень-то светлый пергамент из овечьих кож, который надо было еще склеивать и сшивать в толстые, тяжелые фолианты, занимавшие большую часть полок в домах богатых грамотных греков и в самых популярных храмовых библиотеках.

-         Твои книги раскупаются не хуже сочинений Демокрита, ставшие теперь большой редкостью! – Довольно потирая руки, говорил Хередем, восторженно поглядывая на старшего брата, склонившегося над новой рукописью. – Торговцы свитками распрашивали меня, пытаясь выведать, кто их автор. Имя-то Эпикур им пока не известно. Но я не стал посвящать их в наши тайны, как ты и велел.

-         Очень правилльно сделал. – Одобрительно отозвался Эпикур. – Меньше будет завистников и врагов. Ссорится с академиками Платона и ликеистами Аристотеля нам ни к чему, С соседями лучше жить мирно, даже если представления о мире у нас разные.

-         Терпеть клеветнические нападки от трусливых мракобесов тоже не стоит! – Пылко возразил Аристобул. – Последователи Платона и стоики Зенона Китийского открыто глумятся над бессмертными идеями великого абдеритянина, обзывая его пустозвоном.

-         Если здраво подумать – то в этом словосочетании нет ничего обидного! – Усмехнулся Эпикур. – Ведь согласно Демокриту пустота это то, что соединяет атомы и элементы, давая всему возможность движения. Да и звон – это полезный звук – благовест, возвещающий о том, что Вселенная подвижное живое целое, вечно пребывающее в бесконечных пространстве и времени. Так что унизить лучшего из философов подобной руганью невежды не смогут. Они лишь расписываются при этом в собственной тупости.

-         За наши последние папирусные свитки  удалось получить десять мин. Это целых шестьсот драхм. – Заметил Хередем. – Таких денег за месяц мы никогда не зарабатывали, обучая учеников школьной грамоте.

-         Не зря я мечтал о переезде в Афины! – Заметил Эпикур. – Здесь ценят настоящую мудрость.

-         Теперь можно закупить материалы для постройки комнат для гостей, как мы и собирались. – Кивнул Аристобул.

-         Прежде надо съездить в Колофон. – Напомнил братьям Эпикур. – От отца пришло письмо. Они с матерью продали все лишние вещи и ждут кого-нибудь из нас, чтобы помогли им добраться до порта в Эфесе и приплыть сюда в Афины.

-         Я уже договорился с кибернетосом судна идущего в Эфес. – Отозвался Хередем. – Он охотно возьмет меня на борт в качестве бесплатного гребца. Корабль отплывает завтра утром. А что слышно от наших из Митилены?

-         Больной Агеморт недавно скончался. – Печально взохнул старший брат. – Мой друг Гермарх с Неоклом, как положено, предали его тело огню. Неокл вот-вот приплывет к нам. А Гермарх хочет еще соорудить отцу достойное надгробье и дождаться, когда заказанное скульптуру изваяние установят в местном святилище, где будет храниться его прах. К тому же он занят поисками учителей, которым можно доверить их митиленскую школу. Только после этого он с Элен приедет к нам.

-         А как насчет завещания Агеморта? – Поинтересовался Аристобул. – Ведь тот завещал опубликовать его сочинения под именем сына.

-         Старик мудро рассудил, - чуть заметно улыбнулся Эпикур. – Как талантливый ритор, Гермарх будет отличным стилистом. Без должной правки труды Агеморта читать почти невозможно. Я знаком с его сочинениями. Если их хорошенько отредактировать, то из них могут получиться неплохие книги.

-         И у Метродора Лампсакского, нашего друга-покровителя, говорят, есть превосходные произведения. – Тихо заметил Хередем. – Как сын талантливого поэта, он тоже обладает божьим даром сочинительства. Только слишком любит земные радости, чтобы серьезно заниматься творчеством.

-         Одно другому не мешает. – Возразил Эпикур. – Даже наоборот! Без познания и осмысления бурлящей вокруг многогранной жизни, творческая работа превращается часто в обычную рутину, в обывательские хлопоты по накоплению денег и имущества. Мы же хотим создать подлинную школу сознательного преображения себя и мира. Школу радости и свободного творчества, где все будут заботиться и помогать друг другу, чтобы стать лучше и, как следует, ценить счастье дружбы и взаимной любви. Такую школу нам предстоит еще только создать здесь. И, слава богам, хоть я и не очень-то верю в обитающих, в бездонной выси, небожителей, теперь у нас есть превосходное место на Земле, где можно воплотить наши мечты в реальность

-         Не столько наши мечты, сколько твои! – Со смехом поправил его младший из братьев. – Впрочем, и мы готовы в меру сил помогать тебе в осуществлении столь благородных планов. Ведь любовь и дружба для всех очень приятные и радостные чувства. Я так и написал своей Никидие, приглашая ее сюда к нам. Да что-то она не спешит с приездом и даже на письмо, дуреха, не ответила. Хотя я и объяснил ей как отправить его с мореходами, плывущими в Афины.

-         Не спеши осуждать девчонку, может она и писать-то не умеет. – Укоризненно произнес Хередем. - Ты хоть выяснял это?

-         По правде говоря, мне и в голову не пришло спрашивать ее. – Смутился Аристобул.

-         Вот то-то и оно, грамотей! Других учишь, а сам думать толком не научился, – насмешливо произнес Хередем.

-         И сова много думает, да порой в суп попадает! – Беззлобно отозвался тот.

-         Хватит вам без пользы языки чесать! – Откладывая в сторону свиток, над которым трудился, обратился к ним Эпикур. – Жара уже спала. Беритесь-ка за лопаты! Пошли фундамент рыть для новых комнат, чтобы достойно разместить будущих гостей.

На следующее утро Хередем уплыл в Эфес за родителями. Проводив одного из братьев в порт, Эпикур зашел оттуда в торговые ряды на Агоре, где продавали строительные материалы и договорился о завозе на участок обтесанных камней, скрепляющего расствора и брусьев с досками для кровли в намеченных пристройках. Потом, так как было уже достаточно жарко, сел за свои сочинения, а Аристобул за переписку подготавливаемых ими для продажи книг. Устав от умственных трудов, Эпикур послал брата с корзиной за провизией на рынок, а сам покатил тележку с бочкой и ведром к реке, чтобы поливать огородные посадки, начавшие всходить на засеянной ими площадке.

Через несколько дней, когда привезли заказанные камни и скрепляющий расствор для стен, они с братом приступили к постройке новых комнат. За этой работой застал их Неокл, неожиданно появившийся с узлом на плечах у деревянных ворот их садового участка.

-         Спасибо, что подробно описали, как вас отыскать! – Опуская на землю узел, воскликнул он, радостно обнимая поспешивших ему навстречу братьев. – В этом огромном городе и заблудиться нетрудно.

-         Что нового в Митилене? Как ты добрался? Небось успел натереть мозоли от весел? – Засыпали они прибывшего вопросами.

-         Да уж – пришлось пяток дней поболтаться в море, в качестве гребца-галерника! Большую часть пути шли ведь против ветра без парусов. – Показывая вспухшие ладони, смеялся Неокл. – Без этого лишний груз на борт не возьмут! Разве что за хорошие деньги.

-         А мы вот, сами себя, как видишь, в строители наняли. – Весело отозвался Аристобул. – Чтобы было где гостей принимать.

-         А где наш кудрявый красавчик Хередем? – Поинтересовался у братьев вновьприбывший.

-         Поплыл за отцом с матерью! Поможет им сюда перебраться. – Ответил Эпикур. – Теперь всей семьей здесь заживем! Хватит по разным чужим городам врозь скитаться.

-         Слава Всевышним! – Кивнул Неокл. – Я уже целых десять лет стариков наших не видел. С тех пор как уехал из Колофона.

-         Скоро свидимся! Сейчас у нас есть своя земля, по закону купленная и оформленная. И тесниться не придется – места здесь всем хватит! – Показывая рукой на зеленеющий вокруг сад, сказал Эпикур.

-         Как же вы обошлись без моего вклада? Я ведь вам деньги привез, которые собрал за два года работы в школе, живя у Гермарха в доме на всем готовом. – Неокл похлопал себя по поясу, где был привязан тяжелый кожаный кошель.

-         Сколько у тебя там? – Полюбопытствовал Аристобул.

-         Целых двадцать мин! – С гордостью отозвался тот.

-         Мы тоже примерно по десять мин в год каждый зарабатывали в Лампсаке. – Сказал младший брат. – А здесь такую сумму можно скопить и за месяц.

-         Как это? Удивился Неокл.

-         Эпикур сочиняет, а мы с Хередемом переписываем и продаем книжным торговцам его произведения.

-         И берут их?

-         Еще как! За свиток можно получить больше мины!

-         Это здорово! Тогда я тоже займусь лучше калиграфией. – Восторженно произнес Неокл.

-         Ладно! Успеешь еще. – Улыбнулся Эпикур. - Пойди полюбуйся нашим приобретением! А пока ты будешь осматривать дом и сад. мы подумаеи, чем угостить тебя после дальней дороги.

С прибытием Неокла, могучего бородача, мастера на все руки, работа по сооружению новых жилых пристроек к дому пошла значительно быстрее. Через неделю первая комната была уже почти готова. В ней удалось даже уложить деревянный пол из толстых досок и покрыть кровлю черепицей из обожженной непромокаемой глины. Привезенные Неоклом деньги пошли на закупку новых материалов, дверей, готовых фрамуг, с закрывающимися изнутри прочными плотными ставнями. Строители начали уже возводить стены для второй комнаты, когда к воротам сада лихо подкатила двуконная повозка. Двое мужчин и девушка, с небольшой сумкой в руке, легко соскочили с нее на землю.

-         Смотрите! Это же наши лампакские друзья Метродор и Клеон! – Вытирая измазанные глиной руки, воскликнул Эпикур.

-         И с ними моя Никидия! – Весело добавил Аристобул.

Они поспешили навстречу приехавшим. Тем временем мужчины раплатились с портовым возницей и вошли в сад, а девушка, опередив их, оказалась в бурных объятьях своего кумира.

-         Мы приехали взглянуть – как вы тут устраиваетесь, - Крепко пожимая Эпикуру руку, сказал Метродор. – Клеону как раз надо было быть по торговым делам в Афинах и он прихватил нас с собой, чтобы не скучать одному в пути.

-         Молодцы, что заехали! Мы очень рады гостям. – Сказал Эпикур. – Пристраиваем вот новые комнаты. Чтоб всем удобно было разместиться. Это превосходное место для задуманной мной школы. Я правильно рассчитал. Здесь хорошие книги идут нарасхват. Братья не успевают переписывать копии с моих рукописей.

-         Пожалуй, и мне стоит заняться доделкой своих творений. – Заметил Метродор. – Тогда уж воспользуюсь вашим гостеприимством. И Леонтей с Фемистой часто вспоминают вас. Многие в Лампсаке хотели бы послушать еще ваши яркие, смелые выступления!

-         А каким образом Никидия оказалась с вами? – Спросил Аристобул.

-         Девушка услышала от матери, что мы собираемся в Афины и сначала хотела, чтобы мы передали вам ее письмо, но написать его толком не сумела, тогда упросила взять ее с собой. Даже деньги нам предлагала, бедняжка.

-         Для дочери гетеры это непозволительная вольность! – Со строгим видом наморщил лоб Неокл.

Все дружно рассмеялись его шутливому замечанию, что заставило смущенно покраснеть юную беглянку.

-         А как справляются без нас, подготовленные нами ученики? – Поинтересовался Эпикур.

-         Чтение, письмо и счет они усвоили прекрасно. Горожане довольны ими. – Ответил Метродор. – Но выступать с лекциями по философии или медицине, как вы, вряд ли кто из них пока сможет.\

-         Ничего! – Помолчав сказал Эпикур. – Если в Лампсаке у них будут под рукой мои книги, то и это у них вскоре получится.

-         Хорошо бы, чтобы это произошло побыстрее! – Сказал Клеон. – Пока мы еще полны сил.

-         Тогда уж приезжайте сюда, тут в нашем зеленом саду можно будет успешно учиться друг у друга. Ведь жить в доброй компании куда интересней и веселей, чем прозябать одному, не ведая прошлого и не задумываясь о будущем.

-         Не сомневайтесь, дружище! Мы не заставим себя долго ждать! – Заверил гостеприимного хозяина Метродор. - Достраивайте поскорее свой дом и мы нагрянем к вам набираться мудрости и оптимизма, вместе с нашими жизнерадостными подружками, которые давно неравнодушны к вашим замечательным идеям и так же, как и мы мечтают о подлинной любви и настоящем человеческом счастье!

Через пару дней, завершив свои торговые дела, Клеон с Метродором уплыли обратно в Лампсак, а Никидия, не желая расстававться с Аристобулом, осталась. Ее поселили во вновь пристроенной комнате и она взялась за ведение хозяйства по дому, бегая по утрам на рынок и готовы на всех еду. За неделю братья доделали вторую комнату, которую решили выделить родителям. За это время отец с матерью, с помощью Хередема, благополучно добрались до Афин. Вся семья могла, наконец-то, жить под одной крышей и старый седой учитель, с гордостью оглядывая своих возмужавших сыновей, горестно сетовал лишь на то, что друг его юности Агеморт не сумел дожить до этих дней, чтобы разделить с ним великое счастье возвращения на родину.

-         Ты только полюбуйся, Херестрата, какой дом с садом обрели наши ребята! – Восторженно говорил жене Неокл старший. – Теперь нам можно спокойно доживать здесь свой век, не боясь быть погребенным где-то на далекой чужбине. Вспомни, как приходилось нам с тобой мыкаться почти все эти годы со дня свадьбы, когда мы вынуждены были поехать военными поселенцами на остров Самосу, откуда нас потом выгнали македонцы.

-         Главное – дети наши целы и стали достойными учителями, как и ты. – Вытирая текущие по щекам слезы радости, отвечала та. – И это в такое жестокое время, когда вокруг постоянно бушуют проклятые войны и мало кому удается умереть своей смертью.

-         Или – хуже того! Влачить гнусное ярмо рабства, лишь за то, что безо всякой вины с твоей стороны, ты оказался случайно в числе побежденных. – Тихо добавил Эпикур.

-         А ты такой же, каким был пятнадцать лет назад еще до отъезда в Афины, сынок! – Улыбаясь, потрепала его косматые кудри мать. – Попрежнему думаешь больше о других, чем о собственной судьбе.

-         Судьба нам дана, чтобы сражаться с нею! – Сказал старший сын. – Этому с малых лет учил меня отец!

-         Меня же обучили тому Анаксагор с Демокритом! – Засмеялся старый учитель. – Однако ты, кажется, будешь более способным учеником, чем я. Не зря Агеморт писал мне, что имя твое станет когда-нибудь в одном ряду с именами величайших мыслителей Греции.

-         Те письма-то из Митилены писал не Агеморт, а сын его талантливый ритор Гермарх. – Со смехом сказал Неокл младший.

-         Какая разница! – Возразил отец. – Я знаю, что так думал и мой верный друг. Еще при рождении Эпикура, он предрек нашему первенцу славное будущее.

-         Во всяком случае, судя по тому, как раскупают книжные торговцы, сочиняемые им творения, этому пророчеству, пожалуй, суждено сбыться! – С уважением и завистью, глядя на брата, весело произнес Аристобул.

-         Нам удалось уже выручить за них больше пятнадцати мин. – Подтвердил Хередем.

-         Вы тоже вложили свой труд в эти деньги. – Сказал Эпикур. – Без таких искусных калиграфов, я бы переписывал безтолку свои рукописи до сих пор.

-         Хорошо, что вы помогаете друг другу! – С довольным видом кивнула их мать. – Без подобной помощи вряд ли вам удалось бы преобрести столь замечательный участок с домом, а нам вернуться в родные края.

-         Мы хотим пристроить еще три комнаты для гостей. Даже материал для стройки уже закупили. – Показал на кучу обтесанных камней и доски с брусьями Эпикур. – Место свободное за домом есть и фундамент почти готов. А потом в глубине сада соорудим небольшой крытый зал для лекций и дискуссий по интересным для всех темам.

-         Ты еще не слышал, отец, как здорово научился наш Эпикур выступать по самым разным дисциплинам. – Сказал Хередем. - В Лампсаке послушать его сбегался весь город. Особенно, когда речь шла о философии или медицине.

-         Такие предметы не только интересны но и полезны каждому. – Согласился старый учитель. – Кстати, деньги за распроданное в Колофоне имущество, я привез. Так что используйте их и достраивайте, что задумали. А мы с матерью будем с радостью помогать вам, чем сможем, лишь бы больше не разлучаться. Вместе-то любые беды не так страшны.

-         На ваше попечение, батюшка, остается огород. Там посеяно пока немного. С прополкой вы легко справетись. Главное - себя берегите! Мы-то уж сами и дом достроим, и за садом присмотрим, и забор поприличней сделаем. – По хозяйски рассуждал Эпикур, знакомя родителей с молодыми посадками вишен, слив, яблонь и грушевых деревьев.

В первую декаду июля, в новолунье после летнего солнцестояния, когда начался в Аттике Новый год, почти все основные намеченные работы, по застройке садового участка, были завершены. Братья успели доделать еще три комнаты, соорудили небольшой крытый зал, углубили погреб для хранения продуктов, подправили забор и повесили над воротами красивую надпись. На ней было начертано: «Гость, тебе будет тут хорошо; здесь удовольствие – высшее благо».

Благодаря регулярному поливу деревьев и заботливому уходу за огородными грядками, у садоводов в изобилии появились свои вишни, сливы и разнообразная зелень. Яблоки и груши должны были поспеть позднее. На рынке приходилось покупать теперь главным образом хлебные изделия, мясо, вино, да рыбу – любимое блюдо афинян, без которого не обходилось ни одно торжественное застолье.

За несколько дней до новогодних празднеств, ко всеобщей радости, приплыли с Лесбоса Гермарх и Элен. Бывшая рабыня, отпущенная на волю по завещанию Агеморта, пожелала остаться с сыном умершего хозяина. Гермарх хотел поселиться с ней где-нибудь поблизости, но Эпикур настоял, чтобы они заняли одну из подготовленных для гостей комнат.

-         Вы принимали нас в Митилене, как родных, почему бы и нам не проявить к вам подобного гостеприимства. – Сказал он другу. – Так что располагайтесь тут, как дома. И давай вместе подумаем, как выполнить завещение твоего отца Агеморта.

-         Ты имеешь ввиду публикацию его трудов под моим именем? – Спросил Гермарх.

-         Вот именно! – Ответил Эпикур. – Для этого надо чтобы его сочинения стали и твоими. Ты прекрасный ритор-стилист и, наверняка, сумеешь улучшить их, если как следует доработаешь. Я практически занимаюсь сейчас тем же, переделываю черновые наброски своих лекций, с которыми выступал в Лампсаке, в книги, легко воспринимаемые читателями. Братья же мои начисто переписывают их и относят свитки торговцам.

-         Неужели те берут их?

-         Конечно, берут! Ещо как! И перепродают затем в тридорога знатокам. В Афинах здесь, как нигде, ценят ум и талант писателей-философов. Особенно те, кто заботится о библиотеках и качествах, собранных там книг.

-         Пожалуй, ты прав! – Подумав согласился Гермарх. – Надо будет и мне попробовать.

-         Разумеется! Берись за дело! А я помогу с редакцией и братья мои не откажутся красиво переписать ваши с Агемортом творения.

Не успел Эпикур толком побеседовать с другом и разместить Гермарха с Элен, в предназначенной им комнате, как к воротам его сада подкатили две конные повозки. Шумная компания молодых мужчин и женщин с веселыми возгласами и смехом столпилась перед яркой вывеской, читая начертанные там слова.

-         О! Не зря мы четверо суток болтались по морю, чтобы добраться сюда! – Звонко хохотала бойкая Гедея, показывая рукой на красочно оформленную надпись. – Ведь здесь нас ожидает само высшее благо!

-         Я и без того счастлива до предела! – С восторгом приплясывала от избытка чувств Маммария. – Вот как положено встречать добрых друзей!

-         Заходите! Заходите, гости дорогие! Заносите свои сумки-пожитки! – Распахнув пошире ворота, приглашал Эпикур своих лампсакских друзей. – Мы давно поджидаем вас! Теперь будет с кем встречать Новый год!

-         Вы простите, что мы нагрянули такой большой группой. – Расплатившись с возницами, сказал Метродор Эпикуру. – Деньги у каждого из нас есть. Можем расселиться по соседству, пока будем в Афинах, и собираться у вас только по вечерам.

-         Зачем расселяться! У нас на всех места хватит. – Возразил тот. – Для женщин имеются комнаты, а для мужчин – общий зал, где спать на душистом сене будет не менее удобно.

Заметив среди встречающих Гермарха, Метродор поспешил к нему.

-         И ты здесь, старина! – Радостно обнимая его, воскликнул он. – Мы не виделись со дня похорон Ксенократа ( Ксенократ – последователь Платона, возглавлял после Спевсиппа 25 лет Академию). А ты ничуть не изменился!

-         Да и ты, друг, все тот же! – Отозвался тот.

К Эпикуру подошли олимпийский борец Леонтей и его жена Фемиста.

-         Никто не захотел оставаться в скучном Лампсаке, - Улыбаясь сказала женщина. – Тем более, что была счастливая возможность. Знакомый Клеона триеарх судна, шедшего в Афины, сам предложил взять всех нас на борт его триремы.

-         Правда, пришлось немного поработать на веслах. Но это даже полезно для мышц. – Заметил ее муж.

-         К счастью, ветер был попутный и нам не очень-то пришлось перенапрягаться. – Показывая натертые на руках мозоли от гребли, подтвердил Тимократ, младший брат Метродора.

Между тем из дома вышли Неокл старший и Херестрата. Эпикур представил друзьям своих родителей и все двинулись осматривать новые владения.

-         Зал весьма удобный. С улицы его почти не видно, а если расставить лавки, в нем может быть до сотни слушателей. – Выражая общее мнение, одобрительно произнес Идоминей, поддерживая под руку скромницу Эротию

-         Во всяком случае летом тут не жарко, а зимой, коль протопить печурку, будет не холодно. – Заметил Хередем.

-         Но как вы сумели за три месяца пристроить к дому еще пять комнат и соорудить такой зал? – Удивленно сказал Клеон.

-         Лучше спроси, как Эпикур умудрился за это время написать десяток превосходных книг, на которые мы приобрели все эти материалы на стройку. – Сказал Аристобул.

-         С такой скоростью не писал ни Платон, ни Аристотель. – Согласился Метродор. – Если так пойдет и дальше – он, наверняка, выполнит вскоре обещание, данное нашим согражданам в Лампсаке.

-         Какое обещание? – Поинтересовался Гермарх

-         Он обещал написать книг больше, чем Аристотель. – Улыбнулся тот.

-         И что это будут за книги? – Спросила с любопытством Фемиста.

-         Те, о которых я рассказывал вам на курсах. – Засмеялся Эпикур. – Я просто подредактировал черновые наброски своих старых лекционных записей.

-         Если читать их так же захватывающе интересно, как нам было слушать вас, то это должны быть замечательные творения! – С чувством негромко произнесла Эротия.

-         У вас будет еще возможность познакомиться с ними. – Кивнул Эпикур. – А сейчас предлагаю спуститься вниз к реке. Вдоль берегов Илисс есть прелестные виды. Они всем тоже несомненно понравятся.

 

 

Стоики

 

 

Наступающий первый год Сто Восемнадцатой олимпиады решено было торжественно отметить праздничным застольем в недавно построенном новом зале. Внутри составили столы, принесенные из комнат дома, а вокруг них поставили лавки. Возлежать на таких сидениях было, конечно, нельзя, зато каждый мог легко обслуживать себя сам, обходясь без рабов и прислужников. В подготовке пиршества дружно принимали участие хозяева и гости.

Старый учитель Неокл и жена его Херестрата, выросшие в Афинах и хорошо знавшие расположение города и местные обычаи, вместе с Элен и другими женщинами, прогулялись по торговым рядам рынка на агоре и у порта, где продавались всевозможные дары моря. Они выбрали и закупили все необходимое по своим вкусам. А мужчины приготовили помещение и осторожно докатили на водовозной тележке огромную, в рост человека, глиняную амфору лучшего коринфского вина, которое специально к празднику подвезли морские купцы, торговавшие редкими винами отличного качества.

Пока Элен с Никидией, под руководством Херестраты, готовили на раскаленной медной плите мясные и рыбные блюда, Фемиста, Гедея, Маммария и Эротия расставляли на общем столе, покрытом чистой парусиной, кувшины с вином и свежей колодезной водой, так как многие греки предпочитали пить вино разбавленным. Потом разложили тарелки, ножи, ложки, вилки и поставили каждому по глубокой чаше из обожженой глины, куда можно было наливать вино и воду. Когда все было готово Неокл Старший дал знак, что пора садиться.

Только отцу с матерью братья поставили стулья со спинками в конце стола. Остальные расположились на лавках, кому где нравилось. Последним, как положено хорошему хозяину, сел Эпикур. Старый учитель дождался, когда все наполнили свои чаши и, взглянув на заходящее солнце, встал и негромко произнес:

-         Проводим, по эллинскому обычию, уходящий год, друзья! И поблагодарим наших Богов Олимпийцев за то, что дали нам возможность, после многолетних скитаний, собраться на родной земле!

Осушив чашу он сел и принялся за еду. Все последовали его примеру. Затем гости и хозяева стали сами подливать в свои чаши вино, не забывая славить ВсемогущегоЗевса Громовержца, мудрую Афину Палладу, покровительницу влюбленных Афродиту и Бога Солнца Апполона. При этом каждый высказывал свои личные пожелания и делился сокровенными надеждами. Потом гетеры, опытные танцовщицы и певуньи, показали свое искусство и собравшиеся хором дружно спели несколько гимнов и песен, исполняемых обычно при праздновании Нового Года.

Когда начало явно темнеть – зажгли масленные светильники и свечи. Но вскоре на небе появилась луна и озарила окрестности мягким серебристым сиянием. Тогда, по совету Эпикура, многие отправились к реке, любоваться ночным пейзажем, а чрезмерно захмелевшие улеглись спать там, куда занесли их непослушные ноги.

 

 

-         Для веселых прогулок и праздничных застолий трудно представить себе более прекрасный уголок, чем тут! – Смеясь сказал Метродор, повстречав Эпикура утром у реки, где тот, после купанья, энерчично растирал полотенцем покрасневшее от прохладной воды тело. Но как ты умудряешься здесь еще и сочинять свои книги?

-         Важно научиться чередовать умственный труд с физическими нагрузками. – Улыбнулся тот. – С утра, пока не жарко, я с братьями работаю в саду, а после завтрака мы, как правило, трудимся за столами.

-         Неужели и братья твои занимаются созданием философских книг?

-         Они отличные калиграфы, - покачал головой собеседник. – После моей правки и окончательной доделки они начисто переписывают подготовленные мною свитки и относят их торговцам-перекупщикам.

-         Сколько же стоят на рыынке твои творения?

-         Раз в пять дороже чем суеверные басни Зенона Китийского, не говоря уж о бездоказательных выдумках, сошедших в царство Аида, Платона и Аристотеля. Впрочем, будет неплохо, если ты составишь собственное мнение о сегодняшних стоиках, академиках и ликеистах. Среди приверженцев этих школ немало и весьма способных мыслителей. Познакомиться с ними тебе будет полезно.

-         А ты, что же – не общаешься с этими мудрецами?

-         Как сторонника Демокрита и убежденного атомиста, они боятся меня, как чумы! – Засмеялся Эпикур. – Я ведь не верю в красивые сказки. Пусть ими забавляются убогие боголюбы. В моем пантеоне властвует лишь одна богиня – Правда Природы! Тем, кому нравится приносить жертвы и молиться лживым фантазиям, со мной не по пути!

-         В ближайшие дни постараюсь заглянуть в Академию и Ликей. – Сказал Метродор. – У нас с Клеоном там, вероятно, найдутся прежние знакомые.

-         Лучше начните с посещения Росписной Стои, где сохранились еще древние фрески Полигнота. – Посоветовал другу Эпикур. – Этот славный портик на афинской Агоре не случайно облюбовал для своих прогулок Зенон Китийский. Во времена тридцати тиранов там было место судебных заседаний, где были погублены полторы тысячи граждан. Теперь Зенон собирает здесь своих последователей и часто выступает с нравоучительными проповедями.

-         Пожалуй, так и сделаем. – Согласился собеседник. – А потом, когда соберемся в вашем зале, попробуем обсудить наши впечатления.

-         Только не водите в Стою подруг. Там народ горячий, дело иной раз доходит до потасовок. – Предупредил своего приятеля Эпикур.

 

 

С первых же дней, после празднования Нового года, жизнь гостей и хозяев сада, созданного Эпикуром, пошла по строго заведенному им распорядку. Рано утром, умывшись в реке, все занимались физической работой. Мужчины чинили хозяйственную утварь, возили воду для полива деревьев, собирали поспевшие плоды. Женщины ходили на рынок, стирали белье, хлопотали по дому, готовили еду. Потом, когда солнце начинало припекать, все завтракали за общим столом и, убрав посуду, принимались заниматься каждый своим делом.

Эпикур, Метродор и Гермарх занимались сочинительством либо правили черновые рукописи. Три брата и старый Неокл, как опытные калиграфы. переписывали начисто хорошо подготовленные, тщательно доработанные для продажи свитки. Остальные упражнялись в любимых искусствах, читали или выполняли необходимую работу, которая всегда найдется там, где люди живут в любви и согласии, помогая друг другу в познании неведомого. Вечерами, после обеда, они отдыхали, ходили на прогулки по Афинам или собирались в зале подискутировать и обсудить интересные проблемы.

На одном из таких собраний Метродор, ходивший с Клеоном, Идоминеем и Гермархом знакомиться с возрениями стоиков, стал делиться с остальными друзьями своими впечатлениями:

-         Мы уже несколько раз прогулялись в Росписную Стою и, хотя лишь однажды застали там Зенона из Кития, у нас сложилось определенное мнение об его учении. – Принялся, по обыкновению неторопливо, рассказывать он. – Как и первые ионийские мудрецы, начиная с Анаксимандра, стоики делят философию на три части: физику, этику и логику. Они уподобляют ее живому существу, сравнивая логику с костями и жилами, этику с мясными частями, а физику с душой.

-         Правда, не все они придерживаются такого деления. – Заметил Идоминей. – Кое-кто из них полагает, что частей этих – шесть: физика, диалектика, риторика, этика, политика и богословие.

-         Иные же называют диалектику и риторику частями логики, добавляя туда и такие понятия, как науку об определениях, канонах и критериях. – Подтвердил Клеон.

-         Ну, да! – Согласился Метродор. – Каноны и критерии они считают средствами для отыскания истины, поскольку те устанавливают различия между понятиями. Ведь риторика – наука хорошо говорить, при помощи связанных рассуждений, а диалектика – метод правильно рассуждать, используя вопросы и ответы о правильном или ложном.

-         Вообще-то риторику принято делить на совещательную, судебную и хвалебную. – Знающе произнес Гермарх. – К тому же она расчленяется на изложение, построение-доказательства и исполнение, как ораторская речь - на вступление, рассказ-возражение и заключение. Диалектика же делится на означаемое и звук. Означаемое предполагает умение оформлять в слова представления, а область звука рассматривает изображаемые знаками звуки, части речи, устойчивые обороты, двусмысленность и поэтичность высказываний: она раскрывает доказательное и этим способствует постижению правильного.

-         Простите! Вы так углубились в деления и расчленения, что трудно понять в чем отличие стоиков от других школ! –С усмешкой остановила его плавную речь бойкая Гедея. – Коль уж вы не решились брать нас с собой в Росписную Стою, то расскажите хоть, как выглядит основатель учения успешно конкурирующего с прославленной Академией Платона и с ликеистами Аристотеля!

-         Извините нас женщин за любопытство и тугодумие, но по внешнему виду мы скорей определим достоинства и недостатки учителя, за которым стоит следовать. – Вежливо, любезным тоном поддержала подругу рассудительная Фемиста.

Одобрительный гул показал, что ее шутливое замечание встретило в зале общее понимание.

-         Ваша критика – лучший помошник на пути к постижению истины! – Кивнув смущенно отозвался Гермарх. – Здесь вы бесспорно правы, милые подружки. Только боюсь, что внешность Зенона вряд ли расположит сердца ваши в его пользу. Он худ, довольно высок, с кривой шеей, смуглой кожей и с толстенными ногами, нескладный и слабосильный телом – что уж тут привлекательного для прелестных очей. Но те, кто воспринимает суть не столько глазами, сколько ушами – вполне могут быть очарованы им и его речами. Поэтому не удивительно, что послушать его приходит в Стою столько народу, особенно больных и несчастных бедняков.

-         А почему его часто называют финикийцем? – Спросила Маммария. – Разве он родом не киприот?

-         Зенон из Кития, греческого города на Кипре, где много финикийских поселенцев. – Ответил Метродор. - Он учился у Кратета, потом лет по десять у Стильпона и у Ксенократа с Полемоном. Оттого его школа имеет много общего и с киниками Кратета, и с мегарцами Стильпона, и с академиками, которых двадцать пять лет возглавлял Ксенократ, а потом того сменил Полемон. Однако, прошу прощения, друзья, всех ли интересуют такие подробности?

Он прервал свою речь, окидывая собравшихся в зале вопрошающим взглялом.

-         Раз мы живем теперь в Афинах – эти мелочи знать не мешает, чтобы не прослыть невеждами в городе философов и мудрецов. – Заметил Эпикур. – К тому же такие подробности легко запоминаются даже теми, кто не очень-то разбирается в софизмах, да и не стремится к этому.

-         Тогда я буду рассказывать поподробнее, а если слушать будет не интересно – остановите меня. – Кивнул говоривший. – Известно, например, что когда Зенон обратился к оракулу с вопросом, как ему жить наилучшим образом, тот ответил: «Бери пример с покойников» и он понял, что это значит, и стал чтить древних писателей.

-         А как он попал к Кратету? – Поинтересовался кто-то. – Я слышал там вышла занятная история?

-         Говорят – Зенон, будучи богатым купцом, плыл из Финикии в Пирей с грузом пурпура и потерпел кораблекрушение. – Улыбнулся расказчик. – Добравшись кое-как до Афин, он зашел в книжную лавку и, читая там «Воспоминания о Сократе» Ксенофонта, пришел в такой восторг, что спросил, где можно найти подобных людей? В это самое время мимо проходил Кратет, и продавец, показывая на него со смехом сказал: «Вот за ним и ступай!» С тех пор Зенон и стал учеником Кратета. И потом не раз заявлял. «Вот каким счастливым плаванием обернулось для меня кораблекрушение!» Тогда-то он и написал свои знаменитые сочинения: «Государство», «О жизни в согласии с природой», «Об эллинском воспитании», «Гомеровские вопросы» в пяти книгах, «Воспоминания о Кратете» и много других неплохих вещей. Впрочем сам-то автор показался мне мало привлекательным – едким, мрачным старцем с напряженным лицом. Не зря о нем ходит столько басен.

-         И мне Зенон не очень-то понравился. Просто старый брюзга и скряга, ловко скрывающий скупость под предлогом бережливости. – Сказал Клеон. – Хотя некоторые его высказывания не лишены остроумия. Так, например, на вопрос – почему он, с виду такой суровый, а на попойках не сдержан и распущен, как последний пьянчуга. Он ответил: «Волчьи бобы тоже горькие, а как размокнут – становятся сладкими.» Или взять его рассказ о том, как флейтист, увидев, что один из его учеников силится играть погромче, стукнул его и сказал: «Не в силе добро, а в добре сила!» А много болтавшему юнцу он заметил: «У тебя уши утекли на язык!» Так что, несмотря на свой мало приятный вид, оратор он превосходный и говорить умеет здорово.

-         Вы правы! О стоиках и особенно о таком человеке, как Зенон, нельзя говорить однозначно. Да и судить о них слишком строго не следует. В их учении имеется немало полезного. Ведь лишнее – действительно враг необходимого. И разумное воздержание, к чему в сущности они призывают, - залог не только крепкого здоровья, но и успеха почти в любом деле! – Убежденно произнес Эпикур.

Собравшиеся в зале согласились с ним и занялись обсуждением иных тем.

 

 

На рынке невольников

 

 

            С приближением осенних холодов Идоминей, Клеон и Леонтей с Фемистой уплыли обратно в Лампсак. Еще раньше, по просьбе старого Афинея, вернулся туда младший брат Метродора Тимократ. Остальные решили зимовать в саду, в недавно достроенном доме. Так как печь, обогревавшая все помещение, находилась в центре горницы, братья разместили тут, поближе к теплу, родителей. В других пристроенных комнатах расположились парами Аристобул с Никидией, Гермарх с Элен, Метродор с Эротией, Неокл Младший с бойкой Гедеей и Хередем с Маммарией. Последние две пары успели уже приглянуться и полюбить друг друга. Не хватило места лишь самому Эпикуру. Ему приходилось попрежнему спать на тюфяке из сена в неотапливаемом пустующем пока летнем зале.

-         Не мешало бы, брат, и тебе устроиться потеплее! Да и подружку подыскать пора, чтобы не замерзнуть одному в первом зимнем месяце Маймактерионе, когда нагрянут настоящие холода. – Со смехом убеждал  старшего брата Хередем. – Если позволишь – я сбегаю на невольничий рынок и подыщу для тебя юную персианку посимпатичней. Из них, говорят, выходят славные наложницы. И стоит такая красавица не больше двух мин. Или ты предпочитаешь знойную черную эфиопку? Так те продаются еще дешевле!

-         Не мели чепуху, болтун! Не пристало свободному человеку пользоваться чужими бедами! – Отмахивался от него, как от назойливой мухи, Эпикур. - Я не царский холуй. Сам знаешь, что жить с рабыней по закону запрещено. Рожденные от нее дети числятся рабами.

-         Но Гермарху это не мешает любить Элен. Она стала теперь вольная.

-         К счастью, у них не было пока малышей. Не то им пришлось бы плохо.

-         Тогда перебирайся в горницу к отцу с матерью, там и тебе места хватит.

-         Когда будет совсем морозно, пожалуй, так и сделаю. – Кивнул Эпикур. – Пока же мне и здесь под овчиной тепло. Зато спать никто не мешает!

Однако предложение всеведущего Хередема заставило молодого философа задуматься. Прав ли он по отношению к самому себе? Ведь ему уже тридцать пять. Когда же, если не теперь, дать волю чувствам и воспользоваться теми великими дарами, что заложила природа в каждого человека? И стоит ли уподобляться стоикам Зенона Китийского, слепо призывающего людей к воздержанию? Разве для того дана им могучая сила любви, чтобы насиловать и подавлять ее? – Размышлял Эпикур. – Стоит ли подрезать себе крылья, даже не попытавшись взлететь на них, чтобы ощутить острую радость полета, счастья приобщения к безбрежнему океану царящей вокруг жизни?

Поэтому, когда брат снова как-то заговорил о большой партии рабов и рабынь, привезенных на кораблях купцами-перекупщиками с далекого Востока, где победоносные войска македонских царей диадохов захватили новые тысячи персидских и индийских пленников, он поддался уговорам Хередема и отправился с ним смотреть, выставленный на продажу живой товар.

 

 

Главный рынок невольников располагался недалеко от порта чуть в стороне от Афин, где торговать людьми запрещалось. Там на огромной пыльной площадке, между разрушенной когда-то спартанцами городскими стенами и морем толпились сотни полуобнаженных мужчин и женщин, кое как прикрывавших свою наготу жалкими лохмотьями. Перед каждой группой рабов и рабынь, среди которых были и дети, расхаживали с бичами вооруженные купцы и их слуги, громко выкрикивая достоинства и цены на выставленных для продажи людей.

С растерянным и смущенным видом, забыв о цели своего прихода, брели незадачливые поборники всемирной справедливости Эпикур с Хередемом, между рядами измученных жаждой и голодом невольников, что-то глухо  бормотавших на непонятном варварском языке. Внезапно Эпикур остановился как вкопанный перед светловолосой невысокой девушкой, стоявшей чуть впереди от толпящейся рядом группы соплеменников. У ног ее сидел на земле почти голый мальчик лет шести, дрожащий от дующего с моря пронизывающего, холодного ветра.

На девушке была лишь рваная повязка, едва прикрывающая ее бедра, да обрывок веревки, свисающий с шеи. Эпикур успел только заметить маленькие девичьи груди, когда гордый, презрительный взгляд яркосиних глаз невольницы заставил его поспешно отвернуться. Между тем к остановившемуся покупателю тотчас подскочил продавец-хозяин.

-         Сколько? – Не сразу овладев языком, с трудом выдавил из себя Эпикур.

-         Она продается лишь с мальчиком. – Низко кланяясь, ответил торговец. – Это ее брат.

-         Я спрашиваю - сколько? – Властно повторил Эпикур, злясь на себя за несвойственную ему растерянность.

-         Три мины! – С нескрываемым удивлением оценивая скромное одеяние покупателей, произнес торгаш.

-         Доставай! – Приказал брату Эпикур, кивая на его кошель у пояса. – Там должно хватить!

-         Но зачем нам малыш! – Попробовал возразить Хередем.

-         Доставай золотые! – Грозно рявкнул старший брат, вырывая из рук изумленного Хередема кошель.

Отсчитав собственноручно требуемые деньги, он небрежжно швырнул их под ноги остолбеневшему хозяину, кинувшемуся молча подбирать их, ползая в пыли. Махнув рукой купленным рабыне и мальчику, чтобы следовали за ним, Эпикур, не оглядываясь, двинулся к выходу с рынка, предоставив Хередему заботливо вести, подхватив под руки, едва державшихся на ногах девушку с младшим братом. Наблюдавшие за сценой соседние торговцы и их вооруженные прислужники, привыкшие к своевольному поведению афинских богачей, с уважением смотрели вслед необычному клиенту, в сером заношенном плаще, осмелившемуся швырнуть на пыльную землю сверкнувшие на солнце золотые монеты.

Благополучно добравшись до города Эпикур с Хередемом в ближайшей харчевне накормили юную невольницу и ее брата и неспеша довели до ворот своего сада. Здесь все с любопытством обступили новых гостей, расспрашивая их. Но те сумели лишь кое-как объяснить, что мальчика зовут Мис, а имя девушки Леонтия. Тогда многие обратились к Эпикуру, допытываясь у него о подробностях того, что произошло на рынке рабов.

-         Как и почему ты выбрал именно ее? – С искренним восхищением рассматривая необычайно красивую девушку и ее еще более необыкновенный наряд, из рваной набедренной повязки и веревке на шее, - распрашивала Херестрата своего первенца.

-         Не я выбрал ее, а она меня! – Смущенно ответил сын. – Я брел, мало что видя и соображая по скорбному полю людских горестей и бед, порожденных войнами и насилием, и вдруг меня буд-то чем-то хлопнули по лбу! Я внезапно очутился перед этой синеглазой колдуньей, смотревшей куда-то, словно, сквозь меня.

-         А я гляжу – он остановился, как завороженный, перед ней и не может произнести ни слова. – Улыбаясь подтвердил Хередем. – Мне даже почудилось, что Эпикур наш начал молиться Богам Олимпийцам, в которых никогада прежде и верить не хотел. Потом схватил мой кошель и вытряс оттуда на землю все содержимое.

-         Но там было не меньше трех мин! – Заметил Аристобул. – Мы собирались закупить на них дрова на зиму и огнеупорный кирпич для печи в нашем зале для собеседований.

-         И прозрачный искусственный камень, чтобы вставить вместо бычьих пузырей в окна. – Добавил Неокл Младший. – Тогда в горнице станет светло и можно было бы работать днем над новыми книгами.

-         Ничего, деньги я дам. – Сказал Гермарх. – Отец оставил мне сумму, которую завещал на доработку его книг. Я их уже почти доделал. Осталось лишь переписать.

-         И мои рукописи, хотя они и не столь здорово читаются, как сочинения Эпикура, можно продать перекупщикам. – Кивнул Метродор.

-         Не сетуйте о каких-то злосчастных трех минах, дети мои. – Весело произнес Неокл Старший, не отрывая взгляда от Леонтии. – За такое сокровище можно было бы заплатить и подороже!

-         Хватит судачить о деньгах! – Разожгите лучше печку, да поставьте греть воду. – Распорядилась Херестрата. – Надо хоть немного отмыть, да дать отоспаться нашим юным гостям. Они бедняжки чуть живы, после стольких перенесенных бед и страданий!

 

 

Появление новых гостей и наступление стойких холодов, которые принес с собой месяц Посидеон, изменило расорядок жизни и занятия обитателей Эпикурова сада. Вставали теперь все значительно позже, когда свет дня вступал в свои права, а ложились пораньше, когда темнело. Вместо ухода за садовыми посадками и полива деревьев, мужчины заготовляли дрова, клали новую печь в зале для собеседований, следили чтобы не протекала кровля и, как могли, утепляли все помещения. Женщины, как и раньше, готовили еду, стирали и убирали в доме. После позднего завтрака в горнице за общим столом, они мыли посуду и стол превращался в рабочее место для сочинителей и калиграфов-переписчиков.

К этому времени суета и хождения по комнатам прекращались, чтобы не мешать каждому заниматься своим делом. Неплохо владеющие общеполезной грамотой лампсакские гетеры взялись по очереди обучать Миса и Леонтию говорить и читать по гречески, чем те охотно занимались, поскольку надеяться на возвращение в родные края им не приходилось. Все родственники их погибли и сам город, где они жили прежде, был до основания разрушен жестокими победителями.

Вечером, когда начинало темнеть и работать над книгами, при свете лампад, становилось трудно, обедали и принимались стелить постели, готовясь ко сну. Мальчика укладывали в самом теплом месте в горнице у печки, а Леонтия, не боявшаяся простуд, делили ложе с Эпикуром, тем более, что и в зале для собеседований тоже соорудили печь и неплохо ее ежедневно протапливали. Единственное, что немного заботило Эпикура – было отсутствие словестного общения с избранницей. Но она быстро осваивала греческую речь и вскоре стала правильно произносить отдельные слова и целые небольшие фразы.

Радуясь успехам способной ученицы, он испытывал к ней самые пылкие чувства, какие только может испытывать человек, впервые всем сердцем полюбивший понравившуюся ему женщину. И она плотила ему тем же, чутко улавливая его сокровенные желания и мысли. Он даже стал опасаться, что слишком глубокая привязанность к Леонтии может помешать его свободному творчеству при создании книг. Но вскоре понял, что подобные страхи беспочвенны, потому что столь внезапно возникшая любовь к ней, наоборот, только окрыляла его, помогая писать еще лучше и быстрее.

-         Дивлюсь я твоим способностям. – Говорил другу Метродор, показывая на полку, где лежали свитки Эпикура, подготовленные к окончательной переписки. – Ты умудрился сочинить уже целых пять свитков, а я все еще корплю над первым и никак не могу толком его завершить.

-         Количество не всегда свидетельствует и о достойном качестве. – Улыбнулся тот. – Просто меня порой так увлекает тема, что пишется как-то само-собой, даже без черновых набросков.

-         Видно – тебе помогают музы! – Вздохнул собеседник. – Не зря наши милые гетеры-подружки считают тебя их любимцем.

-         По настоящему меня греет пока лишь одна муза! – Засмеялся Эпикур. – Но от ее тепла мне и в летнем нашем зале вовсе не холодно.

-         Купленная тобой с Хередемом рабыня действительно бесподобна. Даже моя гордячка Эротия вынуждена признать это. – Согласился приятель. – О чем ты сейчас пишешь?

-         «О конечной цели». Тут есть над чем серьезно задуматься!

-         И в чем же, по твоему, такая цель?

-         В радостях жизни, конечно! В удовольствии, которое является высшем благом! Как начертано на воротах нашего сада. Не знаю, что и помыслить добром, как не наслаждения от вкушения, от любви, от того, что слышишь, и от красоты, которую видишь!

-         А я заканчиваю доработку текстов, завещанных мне батюшкой. – Заметил Гермарх. – После правки, как ты и предсказывал, они получились неплохо. Не уверен только, вправе ли я публиковать их от своего имени.

-         Посмертная воля покойного – священна! – Пожал плечамим Эпикур. – Тут и сомневаться не стоит!

-         Волю Агеморта надо исполнить! – Кивнул Метродор. – А как будут называться твои книги?

-         «Письма об Эмпедокле», целых двадцать два свитка; «О знаниях»; «Против Платона и Аристотеля», принялся перечислять Гермарх.

-         Все это прекрасные вещи! Особенно после твоей доработки. Я уже прочитал их. Ничуть не хуже лучших моих сочинений. Ты стал отличным стилистом! – Похвалил друга Эпикур.

-         Раз ты так считаешь – пусть наши калиграфы их переписывают и относят торговцам. – Сказал Гермарх. – Деньги сейчас нам не помешают.

-         И мои труды не поленись, почитай! – Попросил Метродор. – Некоторые я уже успел завершить. Если сочтешь их достаточно хорошими, можно тоже отдать братьям на переписку.

-         Какие произведения ты уже отредактировал? – Поинтересовался Эпикур.

-         «Путь к мудрости», «О богатстве» и три свитка «Против лекарей». – Отозвался тот.

-         Напрасно ты скромничаешь! Твои книги: «О величие духа» и «О чувствах» тоже превосходны. Я их уже просмотрел. Оторваться не мог! Их возьмут нарасхват. Даже столь строгий судья, как мой отец, бесспорно оценит эти творения. А как твои книги «Против софистов и диалектиков»?

-         За них я возьмусь, когда закончу трактат «О знатности». – Сказал Метродор.

-         Ладно, на сегодня хватит работать! Уже темнеет. – Заботливо убирая со стола медный черновальный прибор и гусиные перья, с улыбкой произнес Эпикур. – Не то придется обедать при светильниках, а масло для них, кажется кончилось.

-         Было бы - что жевать! Мимо рта не пронесем. – Аккуратно сворачивая свой недописанный свиток и бережно кладя его на полку, сказал Неокл Старший.

Он громко хлопнул в ладони, давая Херестрате знак – накрывать на стол.

 

 

Цель жизни

 

 

Тщательная доделка рукописей, завещеных Гермарху отцом, и сочинения Метродора значительно увеличили число свитков, хорошо подготовленных для переписки. Теперь все зависело от искусства калиграфов. Три брата Эпикура, под руководством Неокла Старшего, упорно трудились, создавая чистые копии, способные удовлетворить всем требованиям придирчивых торговцев перекупщиков. К весне удалось продать в книжные лавки большую часть отлично оформленных произведений. Читающая публика Афин охотно брала их за приличную цену.

Имена новых авторов и названия их талантливых творений постепенно все чаще становились предметами горячих споров и обсуждений в среде бесчисленных адептов Академии, Ликея и других школ, причисляющих себя к миру философов и пытающихся понять и объяснить окружающую необъятную Вселенную. О необычайном Саде Эпикура, где по сведениям всезнающих торговцев, обитали, неизвестные еще большинству сограждан, молодые сочинители, мало по малу заговорил весь город. Многие приверженцы наследия Платона, Аристотеля и соперничающие с ними стоики Зенона Китийского, киники Антисфена Афинского и скептики Пиррона из Элиды, тотчас объединились, почуяв опасных конкурентов, грозивших затмить их устоявшуюся славу.

Это породило волну зависти и злопыхательства со стороны последователей бывших властителей дум, призывавших верить лживым басням жрецов и ставленникам всесильных македонских правителей, царствующих теперь над недавно еще свободными городами Греции и окрестными племенами. Яростная критика мутным потоком обрушилась на Эпикура и его друзей, посмевших отстаивать, казалось бы уже канувшее в Лету, учение Демокрита, о единственной создательнице всего сущего – Природе, сотворившей Землю и Небеса. Учение, отвергающее бездоказательные фантазии людей, выдумывающих небожителей, которые будто бы требуют постоянно молиться им и приносить жертвы.

Впрочем, обитателей Сада не очень-то беспокоила болтовня тайных и явных недругов. Как и Демокрита, их нельзя было обвинить в безбожии, что каралось высылкой или смертью. Они признавали возможность существования высших сил, где-то в промежутках между бесчисленными мирами, отрицая лишь связь их с людьми. Связь, которую нельзя было доказать и которой явно спекулировали те, кто изображал богов по собственному подобию, с целью наживы. Ибо познать непознаваемое считалось большинством невозможным и даже претендовать на это означало оскорблять самих Богов. Так что обвинять молодых сочинителей в неверии и затевать против них судебный процесс было рисковано. По Афинским законам бездоказательность обвинения грозила обвинителям той же карой.

К тому же над правителями, выбираемыми богатыми горожанами, становившимися, как правило, несменяемыми тиранами, как и над ставленниками македонских диадохов, деспотически управляющих подданными, одинаково властвовали законы свободного рынка. Поэтому Эпикуру и гостям его сада и в голову не приходило заниматься политикой, примыкая к той или иной партии, постоянно воевавшей друг с другом. Они зарабатывали деньги своим трудом, независимо от побед разных группировок, за что местные политиканы считали их аполитичными и обвиняли в недостаточном патриотизме. Но привлечь за это к суду было не менее сложно.

-         Против меня сейчас ополчились и дионисавы лизоблюды златокованного мудреца Платона, и прихвостни царского наймита Аристотеля, и одичалые киники – бичи Эллады, и хвастуны Росписной Стои! – Смеялся Эпикур в кругу своих друзей. – Подлые брехуны не гнушаются клеветой, сочиняя подложные письма и обвиняя меня во всевозможных грехах.

-          Они упрекают тебя в сожительстве сразу с тремя гетерами и двумя рабынями, называя плутом и бабником! – Звонко хохотат Хередем, читая листок, приклееный кем-то ночью к воротам их сада. – А меня считают твоим сводником и гнусно поносят всех, кто живет здесь с нами.

-          Надо бы поймать ночных стеномарателей и как следует проучить поганцев, чтобы впредь не повадно было заниматься столь постыдными деяниями. – Нахмурив брови сказал Неокл Младший, несколько лет тренировавший кулачных бойцов к Олимпийским играм.

-          Придется завести собаку, чтобы давала знать, когда писаки будут шляться ночью у нашего забора. – Предложил Аристобул.

-          Не обращайте внимания на такие мелочи. – Спокойно заметил Метродор. – Завистников и пустобрехов от этого не поубавится. Ядовитые твари рано или поздно отравят себя соственным ядом.

-          Мой кулак поможет им поумнеть пораньше! – Пообещал могучий бородач, мастер рукопашных схваток.

 

 

Не прошло и недели как ему удалось осуществить свое обещание. Заметив как-то группу пьянчуг, нагло пытающихся сорвать с их ворот красочную вывеску – обращение к друзьям, Неокл храбро вступил с ними в потасовку и не дав им опомниться, уложил троих точными ударами кулака, обратив остальных в позорное бегство. После этого местные гуляки не решались и близко подходить без спроса к их воротам. Тем более, что братья завели вскоре и здоровенного пса, отгоняющего незванных гостей от их невысокой ограды.

Обезопасив таким образом свои владения от посягательств со стороны продажных пропойц, они решили внять багоразумному совету Метродора и перестали обращать внимание на нападки завистливых философствующих пустомель, чьи мелочные придирки только подливали масла в огонь, увеличивая и без того быстро растущий интерес сограждан к новой, совсем не похожей на другие школе, где удовольствия и радость считались высшим благом жизни. Тем благом, что помогало преодолевать трудности и даже лечить болезни, благом, которое по невежеству призывали подавлять в себе бесчисленные лжемудрые пророки, бесстыдно оправдывающие гнет и насилие над ближними.

С наступлением теплых весенних дней число афинян, желающих познакомиться с идеями Эпикура, открыто провозгласившего себя атомистом, сторонником учения великого Демокрита, многократно возросло. К этому времени вернулись из Лампсака его друзья: Идоминей, Клеон, Леонтей с Фемистой и Тимократ с отцом. Они сняли жилье поблизости, чтобы не стеснять обитателей сада, и приходили по вечерам на общие беседы-дискусии, которые устраивались теперь почти каждый день в большом летнем зале, постоянно заполненном слушателями, приезжавшими даже из других городов. Кроме Эпикура здесь нередко выступали теперь ритор Гермарх, Метродор, его отец поэт Афиней и другие их друзья и знакомые.

В один из таких вечеров, когда ветер нагнал с моря тучи и дождь, помешав многим участникам собеседованй собраться в большом зале, Эпикур предложил тем, кто пришел, провести встречу в горнице их дома, где мест тоже хватало.

-         Сегодня мы собирались обсудить еще вопрос о пользе философии, - сказал он. – Но так как погода не позволила большинству придти, я лучше зачитаю вам письмо к нашему другу Менекею из Митилены с острова Лесбос. Он попросил сообщить мое мнение по той же теме. А вы добавьте, что сочтете нужным.

Все выразили согласие и расположились на лавках за столом в горнице. Развернув небольшой свиток, Эпикур начал читать:

-         “Эпикур Менекею шлет привет!

Пусть никто в молодости не откладывает занятий философией, а в старости не утомляется заниматься ею. Ведь для душевного здоровья никто не может быть ни недозрелым, ни перезрелым. Кто говорит, что интересоваться философией еще рано или уже поздно, подобен тому, кто заявляет, будто быть счастливым еще рано или уже поздно.

Поэтому заниматься философией следует и молодому и старому: первому – для того, чтобы он и в старости оставался молод благами памяти о добром прошлом, второму – чтобы он, как и в молодые годы, не испытывал в старости страха перед будущим. Стало быть, надо подумать о том, что составляет наше счастье – ведь, когда оно у нас есть, то, в любом возрасте, все у нас имеется, а, когда его у нас нет, то мы готовы на все, чтобы заполучить его.

Итак, и в делах своих, и в размышлениях, следуй советам моим – они основа хорошей жизни. Верь, что Боги есть существа бессмертные и блаженные – таково всеобщее понимание Богов. Поэтому не приписывай им ничего, что чуждо бессмертию и не свойственно блаженству. Да, Боги существуют, но они не таковы, какими полагает их толпа, постоянно искажая представления о них.

Нечестив не тот, кто отвергает Богов толпы, а тот, кто принимает мнение ее – ибо высказывания толпы о Богах – это не предвосхищения, а домыслы, и притом ложные. Именно в них утверждается, будто Боги посылают дурным людям великий вред, а хорошим – пользу: ведь каждый привык к собственным достоинствам и к подобным себе относится хорошо, а все, что не таково, считает чуждым.

Привыкай думать, что смерть для нас – ничто: ведь все и хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений. Поэтому если придерживаться правильного знания, что смерть для нас - ничто, то смертность жизни станет для нас отрадна: но не от того, что к жизни прибавится бесконечность времени, а от того, что от нее отнимается жажда бессмертия.

Поэтому ничего нет страшного в жизне тому, кто по настоящему понял, что нет ничего страшного в отсутствии жизни. То, что присутствием своим не беспокоит, о том напрасно горевать заранее. Ведь самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда она наступает, то нас уже нет. Таким образом смерть не существует ни для живых, ни для мертвых, так как для одних она сама не существует, а другие для нее не существуют.

Большинство людей то бегут от смерти, как от величайшего из зол, то жаждут ее, как отдохновенья от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни и не боится смерти, потому и жизнь ему не мешает, а смерть не кажется злом. Как пищу он выбирает не столько обильную, а самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, а самым приятным.

Кто советует юноше хорошо жить, а старцу хорошо кончить жизнь, тот глуп, но не потому, что жизнь ему так уж мила, а потому, что умение хорошо жить и хорошо умереть – это одна и та же наука.”

-         Еще глупее тот, кто сказал: “Хорошо бы вовсе не родиться!” – С улыбкой заметила бойкая Гедея.

-         А коль уж родился, то поскорее уйти от житейских бед в царство Аида. – Поддержала подружку, сидящая рядом с той, Маммария.

-         Таким умникам лучше сразу тогда воспарить на Олимп! Там смиренных послушников кормят нектаром и амброзией! – Весело засмеялась Фемиста.

-         Вы правы, девушки! – Охотно согласился с ними Эпикур. – Только если подобные болтуны говорят так по убеждению, то почему бы им самим досрочно не уйти из жизни? Ведь это всегда во власти каждого. Если же такое говорится в насмешку, то предмет этот для смеха мало подходит.

Автор письма увеличил свет в маслянной лампаде, так как начало уже темнеть, и, поднеся свиток поближе к огню, продолжал чтение:

“Надо к тому же помнить, что будущее, обычно представляющееся нам прекрасным, - не совсем наше и не полностью не наше. Не разумно ожидать, что оно непременно наступит, но еще глупее отчаиваться, что оно вовсе не наступит. Сходным образом и среди желаний наших следует одни считать естественными, другие праздными; а среди естественных одни необходимыми, другие только естественными; а среди необходимых одни – необходимыми для счастья, другие - для спокойствия тела, третьи - просто для жизни.

Если при таком рассмотрении не допускать ошибок, то всякое предпочтение и избегание приведут к телесному здоровью и душевной безмятежности, а это – конечная цель блаженной жизни. Ведь все, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги; и когда это, наконец, достигнуто, то всякая буря души рассеивается. Так как живому существу уже не надо к чему-то стремиться, словно к недостающему, и чего-то искать для полноты душевных и телесных благ.

Мы чувствуем нужду в наслаждении ведь только тогда, когда страдаем от его отсутствия; а когда не страдаем, то и нужды не чувствуем. Потому и говорят, что наслаждение есть начало и конец блаженной жизни; его мы познаем как первое благо, сродное нам, с него начинается всякое предпочтение и избегание, и к нему возвращаемся, пользуясь чувством пережитого, как мерилом любого блага

Поэтому мы отдаем предпочтение не всякому наслаждению, но подчас многие из них обходим, если за ними следуют более значительные неприятности; и наоборот, нередко мы предпочитаем боль наслаждению, если перетерпев ее, мы ждем следом за нею большего наслаждения. Стало быть, всякое наслаждение, будучи от природы родственно нам - есть благо, но не всякое благо заслуживает предпочтения.

 Равным образом и всякая боль есть зло, но не всякой боли следует избегать. Надо обо всем судить, рассматривая и соизмеряя полезное и вредное – ведь порой мы и на благо смотрим как на зло и, напротив, на зло – как на благо. Умение довольствоваться собой мы считаем великим благом, но не с тем, чтобы всегда непременно пользоваться только малым, а затем, чтобы быть довольным немногим, когда не будет многого, искренне полагая, что роскошь слаще всего тем, кто нуждается в ней меньше всего, и что все, чего требует природа, легко достижимо, а все излишнее добывается с трудом.

Самая простая снедь доставляет не меньше наслаждений, чем роскошный стол, если не страдать от того, чего нет. Даже хлеб и вода доставляют величайшее наслаждение, если дать их тому, кто голоден. Посему привычка к простым и недорогим кушаньям и здоровье нам укрепляет, и к насущным жизненным заботам нас ободряет, и при встрече с роскошью, после долгого перерыва, делают нас сильнее, и позволяют не страшиться превратностей судьбы.

Поэтому когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы рузумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, - нет, мы разумеем свободу от страданий тела и сметения души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждения рыбным столом, музыкой или женщинами и прочими радостями роскошного пира - делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины нашего предпочтения и избегания, изгоняющие мысли, поселяющие мучительную тревогу в душе.

Начало же всего этого и величайшее из благ есть разумение; оно дороже даже самой философии, и от него произошли все остальные добродетели. Это оно учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и наоборот. Ведь все добродетели сродни сладкой жизни, а та неотделима от них. Кто, по твоему, выше человека, который и о боге мыслит разумно, и от страха перед смертью свободен, который размышлением постиг конечную цель природы; понял, что высшее благо легко достижимо, а зло недолговечно; который смеется над судьбою, кем-то именуемой владычецей всего, и готов смело сразиться с неизбежностью случайного, противопоставляя той собственную волю и мысли неподвластные никому.

-         Однако - многие философы – физики, в том числе и Демокрит утверждали, кажется, что все в мире происходит по неизбежности и от нас мало что здесь зависит. Или я чего-то не понял в учении славного абдеритянина? – Спросил один из новых слушателей.

-         Полагаю – вы не поняли главного! Самой сути! – Покачав головой, улыбнулся Эпикур. – Демокрит говорил как раз обратное. Что неизбежность, как и чья-то, пусть даже небесная воля, безответственны, а случай неверен, и лишь наш разум бывает достоен порицания или хвалы. Что лучше уж верить выдуманным людьми басням о богах, чем покоряться слепой судьбе. Басни дают хотя бы надежду умилостивить высшие силы почитанием. В слепой же судьбе заключается неумолимая неизбежность, лишающая нас желания действовать.

Точно так же и случай для него не бог, как для толпы. Потому что действия бога не могут быть беспорядочны. И только случай дает нам понятие о добре и зле, оставляя всегда выбор за нами. Лишь сам человек может определять свою дальнейшую сознательную жизнь. Поэтому Демокрит даже считал, что лучше с разумом быть несчастным, чем без ума – счастливым. Всегда ведь лучше, чтобы хорошо задуманное дело не было обязано успехом случаю. Не то счастливыми придется признать лишь сумасшедших.

Обдумывай же почаще эти и подобные советы сам с собою и с теми, кто похож на тебя, и тогда тебя не настигнут смятения ни наяву, ни во сне, а будешь ты жить, как бог среди людей. Ибо кто живет среди бессмертных благ,. тот и сам ни в чем не сходствует со смертными.”

-         А чем отличаются ваши представления о наслаждении от возрений киренаиков? – Поинтересовался отец Метродора и Тимократа, поэт Афиней. – Ведь последователи школы Аристиппа Киренского тоже занимаются поисками счастья.

-         Те не признают наслаждения в покое, а полагают, что оно возможно лишь в движении. – Ответил Эпикур. – Мы же считаем, что наслаждение в движении приносят радость и удовольствия, а покой дает безмятежность и отсутствие болезней. Другое наше отличие от киренаиков в том, что они утверждают буд-то телесные боли хуже душевных, потому мол преступников и наказывают телесной казнью. Я же уверен, что гораздо хуже боль душевная, ибо тело мучится лишь бурями настоящего, а душа – и прошлого, и настоящего, и будущего. Поэтому и наслаждения душевные гораздо больше, чем телесные.

-         Но как доказать, что наслаждения конечная цель жизни? – Спросила сидевшая рядом с Гермархом Элен.

-         Все живые существа с самого рождения радуются наслаждению и стремятся избежать страдания, делая это естественно даже без участия разума. – Сказал Эпикур. – Предоставленные сами себе мы невольно сторонимся боли и всегда тянемся к тому, что доставляет радость. Точно так же и добродетели для нас предпочтительнее не сами по себе, а ради приносимых ими наслаждений, как лекарства мы пьем ради здоровья. Все это, кстати, подробно изложено в моих книгах: “О предпочтении и избегании”, “О конечной цели” и “Об образе жизни”. Их сейчас как раз переписывают мои братья калиграфы. И вы можете вскоре познакомиться с этими свитками.

Собравшиеся за столом долго еще обсуждали письмо к Менекею и высказывали свои мнения по поводу обсуждаемой темы.

 

 

Киники

 

 

Как-то лампсакские друзья обратились к Эпикуру с просьбой рассказать поподробнее о киниках.

-         Недавно мы с отцом посетили Киносарг – знаменитый гимнасий, расположенный недалеко от аристотелевского Ликея. Это ведь родина Антисфена Киносаргского. Одного из учеников и почитателей великого Сократа. – Сказал Метродор. – Хотелось бы узнать побольше о нем и о Диогене Синопском. О них ходит столько легенд по всей Элладе.

-         Что ж их необычный образ жизни, да и понимание Мира, заслуживают того, чтобы с ними познакомиться поближе. – Согласился Эпикур. – Ведь слово Киносарг на местном наречье означает «зоркий пес» или «белая собака». Отсюда и прозвища «Псиная школа» или «Собачая философия». Только Антисфен и Диоген презирали мнение толпы и даже гордились тем, что их поведение и возрения шокируют обывателей. Они справедливо полагали, что поступки яснее слов показывают лживую сущность неправедного правления, обрекающего людей на нищету и рабство.

-         Но как можно гордиться столь унизительным прозвищем? – Удивленно произнесла утонченная Эротия.

-         В том-то и дело, что гимнасий Киносарг расположен вне городских стен при храме Геракла. Он специально предназначен для обучения неполноправных детей. Антисфен учился и преподавал там будучи сам афинянином лишь наполовину. Его мать была фракиянка из варваров. Более удачливые полноправные граждане и их чада дразнили учащихся в Киносарге «собаками» или «псами». Антисфен же стал носить это прозвище, как предмет гордости. И Диоген, кстати, считал себя граждонином мира, космополитом без родины, хотя был родом из южночерноморской Синопы, откуда ему пришлось бежать, когда отца его посадили в тюрьму, как менялу, подделывающего деньги.

-         А, правда, что киники призывают жить в простате, есть в меру голода, ходить в одном плаще и постоянно тренировать тело, приучая его к лишениям? – Спросила Маммария, зябко поеживаясь в своем теплом шерстяном хитоне.

-         Они придают большое значение такой практике: «тому, кто хочет стать добродетельным человеком, следует укреплять тело гимнастическими упражнениями, а душу – образованием и воспитанием – вот их главная заповедь! – Сказал Эпикур, с улыбкой взглянув на изнеженную гетеру. – Киники полагают, что без такой тренировки никакой успех в жизни невозможен. У них сурово готовят тело и душу, а плащ носят прямо на голом теле и ходят обычно босяком. Все имущество бродячего киника состоит из котомки и посоха. Борода и длинные нечесанные волосы завершают облик такого бродяги.

Они ведь думают, что жизнь первобытного человека была гораздо более здоровой. Поэтому Антисфен осуждал даже Прометея, который, одарив людей огнем, положил начало их испорченности. Его идеалом был Геракл. А Диоген Синопский, говорят, закаляя душу, просил подаяния у статуй, чтобы приучиться к отказам. Закаляя же тело он зимой обнимал запорошенные снегом мраморные изваяния богинь, а летом катался по раскаленному песку.

-         Рассказывают даже, что Диоген ел сырое мясо и ходил босыми ногами по снегу, - заметил Хередем, заботливо прикрывая своим плащем плечи, сидевшей рядом зябкой подружки.

-         Известно, во всяком случае, что стремясь избавиться от лишних вещей, он выбросил из котомки чашку и пил воду из горсти, а увидев, как мальчишки едят чечевичную похлебку из выеденного в центре хлеба, выбросил и миску. – Продолжал свой рассказ Эпикур. – Киники убеждены в том, что боги, дав людям все самое необходимое, обеспечили им легкую и счастливую жизнь.Люди же, не зная меры в своих потребностях, сами делают себя вечно озабоченными и несчастными.

Свои идеи о простой жизни они пытались прививать через воспитание. Когда став рабом Диоген оказался воспитателем детей своего хозяина, грека Ксениада в Коринфе, то он учил их, чтобы они сами о себе заботились, чтобы ели простую пищу и пили воду, коротко стриглись, не надевали украшений, не носили ни хитонов, ни сандалий и ходили бы по улицам молча.

Киники презирали богатство, считая что оно не относится к числу необходимых вещей. Они призывали бедняков не стыдиться своей нищеты. Пусть стыд станет уделом богатых. Ибо богатство аморально – таков их основной тезис. Стяжатель не может быть хорошим человеком, так как алчность – мать всех бед. Ни в богатом доме, ни в богатом государстве не может жить добродетель. Богатство – источник зла и тирании.

Когда кто-то стал упрекать Диогена в бедности, он сказал: «Несчастный, видел ли ты, чтобы из-за бедности, кто-нибудь стал тираном? Все становятся тиранами только из-за богатства!» Бедность он называл лучшим учителем добродетели. Именно она влечет человека к философии и пролагает путь к мудрости. То, в чем философия пытается убедить на словах, бедность вынуждает претворять на деле.

-         Но разве не с бедностью связаны столь постыдные и унизительные для мыслящего существа явления, как невоспитанность и необразованность? – Задала вопрос Гедея.

-         Неграмотность не такой уж большой недостаток. – Помолчав ответил Эпикур. – Иногда это даже достоинство. Знание находится тогда в сердце человека, а не лежит мертвым грузом на дальней полке в сознании, которое и у образованных людей бывает часто недоразвито. Даже умение талантливо писать книги не ведет человека к истинному знанию, если душа его пуста, как мыльный пузырь. Потому что не образованность делает нас лучше, а умение отличать правду от лжи. Это главное в жизни – утверждают киники.

-         Однако они пренебрегают и музыкой, и астрономией, и геометрией и многими другими науками, считая их бесполезными и ненужными. – Задумчмво покачал головой седовласый поэт Афиней. – Даже великую поэзию Гомера и Гесиода они отказываются почитать необходимой!

-         Когда есть нечего – не до высокой поэзии! – Возразил отцу Метродор. - На голодный живот разобраться в сложных вещах невозможно.

-         Зато киники прославляют разум! – Вмешался в разговор Гермарх. – Антисфен учил, что разумение – незыблемая твердыня; ее не сокрушить силой и не одолеть изменой. Стены ее должны быть сложены из неопровержимых суждений. Поэтому для жизни надо запастись разумом или уж веревкой на шею.

-         Разум, по мнению киников, - это житейская мудрость обыденного сознания. Он скорее голая практика, чем стройная теория. – Заметил Идоминей. – Ведь они выбросили из философии и логику, и физику, оставив там лишь свою дремучую этику. Для Антисфена философия была только умением беседовать с самим собой.

-         А в чем же, по твоему ее настоящая задача? – Спросил Афиней.

-         В том, чтобы научить, как надо жить! – Уверенно произнес тот. – В этом, кстати, Диоген из Синопа был более прав, чем его учитель. Он считал, что подлинная философия, как и настоящая мудрость, должна подготавливать нас к любому повороту судьбы. А человеку, сказавшему – «Мне нет дела до философии!» он возразил: «Зачем же ты живешь, если не заботишься, чтобы жить хорошо!»

-         Хорошо жить – не значит жить богато. – Согласился Эпикур. – К такой жизни могут вести и, казалось бы, неблагоприятные с виду обстоятельства. Так, когда кто-то корил Диогена за изгнание, он ответил. «Ведь благодаря изгнанию я стал философом.» Многое в жизни людей вызывало в нем презрительные насмешки. «Грамматики выискивают ошибки у других, а своих не видят, - любил повторять он. – Музыканты налаживают струны инструментов, и не способны гармонизировать свой нрав; математики следят за Луной и Солнцем, но не замечают, что у них под ногами; риторы болтают о справедливости, а сами ей не следуют; олимпийцы соревнуются друг с другом, но никто не соревнуется в искусстве быть добрым и великодушным!»

Когда Диогена спросили, много ли было людей на олимпийских играх, откуда он возвращался, тот ответил: «Народу много, а людей мало.» Вот отчего Диоген демонстративно среди бела дня бродил порой с фонарем в руках, объясняя: «Ищу человека!» И вместе с тем он говорил, что человек – это самое разумное создание из живых существ, если не считать тех, кто чванится славой, богатством или верит снотолкователям, прорицателям и трясется от собственных суеверий.

Презирая таких глупцов, киники не стесняются перед ними. Отсюда их воинствующее нарушение норм приличия и устоявшихся правил нравственности. Однако, по их учению, - конечная цель – есть жизнь согласная с добродетелью. Они учат, что благородство и добродетель – одно и тоже, что добро прекрасно, а зло безобразно и что добродетели можно научить, а состоит она в делах и не нуждается ни в многословии, ни в науках.

Диоген называл добродетельных людей подобием богов и считал, что путь киников – кратчайшая дорога к добродетели. Так что независимость, самодостаточность и умение довольствоваться своим, как бы мало оно ни было, и вытекающая отсюда свобода – вот цель и средства кинического образа жизни.

-         А как насчет семьи и государства? – Поинтересовалась Фемиста.

-         Мудрец вне государства и вне обыденной жизни. – Пожал плечами Эпикур. – Он живет не по законам, установленным теми или иными правителями, а по законам добродетели. Впрочем, здесь мнения у киников разные. Нищий и безродный Антисфен заявлял, что мудрец должен жениться для того, чтобы иметь детей, и притом от самых красивых женщин. А сам умер от чахотки. Диоген же провозглашал, что «жены должны быть общими» и отрицал законный брак. Кто какую склонит, тот с тою пусть и живет, поэтому и сыновья должны быть общими. На вопрос же, в каком возрасте следует жениться, он шутливо отвечал: «молодому еще рано, старым уже поздно», а по поводу государства у них встречаются и более глубокие мысли.

Поразительна, например, догадка Антисфена о том, что «государства погибают тогда, когда правители не могут отличить хороших людей от дурных». Или он высказывает убежденность, что «лучше сражаться среди немногих хороших против множества дурных, чем среди множества дурных против немногих хороших» и советует делать соратниками людей мужественных и справедливых. Киники ведь были в большинстве своем иногородцами, переселенцами и, как чужеземцы, платили налог за проживание там, где находились. Тем не менее они ценили дружбу и считали, что все те, кто стремиться к добродетели, друзья между собой, и что братская близость единомышленников крепче всяких стен.

Будучи равнодушными к городу-полису, как к государству, они ненавидели тиранию – форму правления, дающую негодяю власть, вкладывающую в руки безумцу меч и делающую всех идиотами. Палачи у наследственных деспотов, лучше тиранов, выбранных богатыми торгашами, считали они. Ведь первые убивают преступников, а вторые – невинных. Тираны казнят людей массами, уничтожая целые города и обращая в рабство жителей из-за денег. На вопрос какого-то тирана – какая медь лучше всего годится для статуй, Диоген смело ответил: «та, из которой отлиты знаменитые тираноубийцы Гармодий и Аристогитон.

Киники всегда выступали против войн. Когда кто-то стал доказывать, что война уничтожает главным образом бедняков, Антисфен мудро возразил: «напротив, она их порождает во множестве.»

-         Но как можно сочетать независимость с рабством? – Задала вопрос Элен, подруга Гермарха, получившая вольную по завещанию его отца Агеморта.

-         На этот вопрос неплохо ответил Диоген, когда из свободного бродяги стал рабом. – Улыбнулся Эпикур. – Его ведь взяли в плен морские пираты и грека продали греку на рынке невольников на Кипре. Но мудрец, даже оказавшись рабом, никогда им в сущности не становится. Рабам свойствен страх, а мудрец бесстрашен. Так, продаваемый на рынке  невольников Диоген, предложил продавцу объявить – «Не хочет ли кто купить себе господина?» Он утверждал, что рабство, в котором пребывает большинство свободных – рабы своих предрассудков и страстей, гораздо позорнее, потому что, как слуги у господ, так и дурные люди всегда находятся в рабстве у своих желаний. Пока же он был свободен и сам имел раба, то, когда тот сбежал, то он не стал его искать, как ему советовали и как делают все рабовладельцы. «Почему если раб может жить без Диогена, то Диоген не сможет прожить без него?» – Посмеиваясь говорил он.

И к Богам киники относятся по своему. Они не отрицают их, но считают, что достаточно знать об их существовании, но нельзя у них ничего просить, дабы не нарушать свою независимость. Афиняне тщетно уговаривали Диогена принять посвящение в таинства, уверяя, что в Аиде посвященные пользуются преимуществами. Он только посмеялся над ними, сказав: «Почему это достойные философы будут барахтаться в нечистотах, а никчемные людишки только за то, что они приняли посвящение, станут обитать на Островах Блаженных!»

Я знаком с сочинениями Антисфена и многому у него научился. – Продолжал рассказывать Эпикур. – Антисфен убедительно показал, что является нашим, а что нам не принадлежит. Богатства не наши, родственники, близкие друзья, слова, привычные ценности – все это чужое. Нам же принадлежат лишь наши представления. Они никому не подвластны, зависят только от нас, и никто не может ни помешать им появиться, никто не заставит пользоваться ими иначе, чем мы захотим.

И счастье наше состоит в том, чтобы жить никого не страшась и никого не стыдясь, а так могут жить только те, кто справедлив. Счастье состоит в душевном покое, в радости и полноте жизни. А покой душе приносит справедливость. Будь справедлив – будешь счастлив! Человека делают счастливым не слава, не богатство и тем более не знатное происхождение, напротив, чтобы быть счастливым, надо быть умеренным в желаниях и потребностях. Только это делает нас богоподобными. Ведь боги не нуждаются нив чем, и нам, чтобы хоть немного походить на них, следует довольствоваться немногим.

Большинство же людей страдает из-за собственного неразумия! Они не понимают, что судьбе надо противопоставлять отвагу, закону – природу, страстям – разум, безполезному делу – полезный труд! Но если вы хотите иметь более полное представление о киниках, друзья, стоит, пожалуй, рассказать еще о некоторых из них, чьи имена, наверняка, будут вспоминать и наши потомки.

-         Ты имеешь ввиду поэта-философа Кратета и его учеников? – Проявляя явный интерес, спросил Афиней.

-         Не только учеников, но и ученицу, ставшую ему верной женой и помошницей. – Ответил Эпикур, бросив взгляд на Леонтию, начавшую уже неплохо понимать греческую речь.

-         Супруга у киника? К тому же - верная! – Изумилась вслух Эротия. – Об этом стоит послушать!

-         Притом вполне законная! – Улыбнулся рассказчик. – Я как раз тогда впервые был в Афинах и ходил слушать Кратета и там часто встречал Гиппархию.

-         Это, действительно, любопытно. Давай ка рассказывай! – Попросил Афиней. – У Кратета есть неплохие стихи. Я некоторые - с молоду помню:

Что узнал и продумал ты,

То мудрые музы внушили,

В этом богатство твое.

Все прчее – дым суеты!

-         Одним из самых ярких последователей Антисфена и Диогена Синопского стал Кратет. Этот очень богатый прежде фиванец по собственной воле сделался бездомным нищим. – Начал тихо рассказывать Эпикур. – Многие связывают потерю его богатства с захватом Фив Александром Македонским, когда тот, взяв город приступом, приказал сравнять его с землей, а тридцать тысячь его жителей, не считая воинов-защитников, продал в рабство. Но в действительности еще до войны с македонцами Кратет распродал все свои владения и поделил собранную им громадную сумму в двести талантов между своими согражданнами, решив избавиться от материального богатства, которое лишает людей праведности и делает их только хуже. В своих стихах он так и пишет об этом:

Решил я праведным стать

И такое добыть богатство,

Чтобы к добру лишь вело,

Укрепляя людское братство!

Высшей ценностью для киника Кратета, ради которой он жертвует всеми обыкновенными житейскими радостями – является свобода. Жизнь такова, что только те свободны, кто несломлен жалким рабством у радостей жизни, кто, ничего не имея и ничего не домогаясь, чтит лишь одно – бессмертное царство свободы. Никаких других царств Кратет не признает. Он говорит в своих стихах:

            «Отечество мое – не только дом родной,

            Но всей Земли селенья, хижина любая,

            Готовые принять меня в объятия свои.»

Когда, вскоре после разрушения Фив, Александр Македонский обратился к Кратету, спрашивая - хочет ли он, чтобы его родной город был восстановлен, поэт-философ ответил: «Зачем? Придет ведь новый Александр и снова его разрушит.» Лишь царству сознательно осознанной свободы не страшен никакой завоеватель, потому что оно покоится на том, что нельзя потерять, даже по воле судьбы, даже утратив гражданскую свободу и став рабом, как стали недавно тридцать тысяч его соотечественников. Поэтому Кратет говорит, что его истинная родина – не его родной город и даже не хижина любая, куда его охотно пускают, а жестокая бедность, неподвластная даже судьбе. Ведь он снискал себе славу не богатством, а такой бедностью.

Именно ради свободы от хлопот, связанных с имением, от забот, по сбережению собственности, отказался прозревший вдруг богатый фиванец от своего баснословного имущества. Только сменив богатство на бедность, он почувствовал себя свободным. Имея лишь нищенскую суму да посох, он всю жизнь прожил шутя и смеясь, как на празднике, уча людей добру, утешая несчастных и примиряя ссорящихся. А семейные ссоры были, есть и будут всегда, потому что они самые распространенные и встречаются в обычное время, а не при чрезвычайных обстаятельствах. И хотя Кратет стал в старости хромым, горбатым и с безобразным лицом, его принимали в любом доме с величайшим почетом и радушием.

Примиряя людей, Кратет никогда не прибегал к лести. Как и Диоген Синопский, он ненавидел льстецов. «Те, кто живет среди льстецов, говорил он, так же беспомощны, как телята в стае волков. Ни тем, ни этим нельзя помочь – кругом одни враги.» Помимо призывов к умеренности и дружбе, он стремился побудить людей к скромности.

«Здравствуй, богиня моя, мужей добродетельных радость.

Скромность имя тебе, мудрости славной дитя.

Благость твою почитает, кто справедливости предан.»

Пишет он в своих стихах. Только скромность красит и женщин, считает он. Их не украшает так ни золото, ни драгоценные камни, ни румяна, а то, что преисполняет сдерженностью, серьезностью и стыдливостью. Духовное богатство связано у Кратета с его пониманием философии. А та состоит, говорит он, в презрении ко всем привычным человеческим ценностям. Занимаясь ею, люди достигают такой высоты духа, что ни во что не ставят ни воинские награды, ни какие-либо другие почести. Он любил повторять, что философией надо гражданам заниматься до тех пор, пока военначальников они не станут считать простыми погонщиками ослов. Кроме стихов, Кратет написал интересную книгу «Письма» и ряд неплохих трагедий.

Когда я ходил слушать его выступления, то видел его учеников. Наиболее способные и заметные из них были брат и сестра – Метрокл и Гиппархия, родом из Маронеи. Юная Гиппархия влюбилась в Кратета, в его речи и образ жизни. Она осталась равнодушной к домогательствам своих многочисленных женихов, несмотря на их знатность, богатства и красоту. Кратет стал для нее всем. Она даже грозила родителям наложить на себя руки, если они не выдадут ее за Кратета. Родители умоляли его оставить в покое их дочь. Поэт-философ делал все, что мог, но не сумел переубедить ее.

Тогда он встал перед нею, сбросил с себя, что было на нем и сказал: «Вот твой жених, вот его добро, решайся в таком случае разделить все это; не быть тебе со мною, если не станешь тем же, что и я.» Девушка сделала свой выбор, оделась так же, как он и стала повсюду сопровождать его, деля с ним радости и печали. Гиппархию не случайно нарекли первой женщиной философом. Она стала живой легендой. Мало кто мог состязаться с ней в ученом диспуте, в умении пользоваться софизмами. Как-то на пиру у царя Фракии Лисимаха, она одержала верх даже над знаменитым софистом Феодором Безбожником, заставив того позорно умолкнуть и в ярости порвать ее нищенский плащь, единственную одежду, прикрывавшую тело мудрой победительницы.

И брат ее Метрокл тоже был человеком одаренным и необычайным. Сперва он обучался у перипатетика Феофраста, потом у академика Ксенократа и лишь затем перешел к кинику Кратету. В первое время он получал из дома богатые посылки, но едва сводил концы с концами, постоянно терпя острую нужду. Ведь у перипатетиков и академиков надо было иметь обувь и одежду из мягкой тонкой шерсти, свиту рабов, дом, пригодный для приема гостей, изысканную пищу и дорогое вино для угощений. У них только такой образ жизни считался достойным свободного человека.

Позже, перейдя к Кратету, хотя больше ему ничего не присылали из дома, он перестал нуждаться в чем-либо. Метрокл – киник стал жить, как и Кратет, довольствуясь грубым плащем, кашей и овощами. Летом он спал в храмах, зимой в банях и, настолько радовался своему настоящему, что даже не вспоминал о своей прежней роскошной жизни. Он научился ни в чем не испытывать недостатка, умея довольствоваться тем, что было. Став последователем Кратета, Метрокл учил, что «богатство пагубно, если им не пользоваться достойным образом, что все покупается или ценою денег, например, дом и любое имущество, или ценою времени и забот, как, скажем, воспитание и образование.

Вот пятеро наиболее знаменитых киников, образы которых дают представления об их школе. В завершение рассказа об Антисфене, Диогене, Кратете и Геппархии с Метроклом, стоит, пожалуй отметить, что философия их не столько теория, сколько практический подход к жизни. Подход, позволяющий сводить потребности наши к минимуму и радоваться тому, что не жалко и потерять. – Задумчиво произнес Эпикур. – В этом они очень похожи на стоиков Зенона Китийского. Не даром тот был когда-то тоже учеником Кратета и до последнего времени продолжает вести жизнь скромную, довольствуясь и наслаждаясь лишь тем, что имеет.

-         К сожалению, в наш век бесправия и жестоких войн, когда не только у случайно угодивших в рабство, но и у большинства пока еще свободных людей, нет уверенности в завтрашнем дне, многим придется идти этим путем, который вполне заслуживает того, чтобы его назвать собачьим! – Горестно усмехнулся Метродор.

-         Или уж им предстоит воспользоваться веревкой на шее! – Вздохнув, тихо произнесла, сидевшая рядом с Элен и Гермархом, Леонтия.

 

 

Сто лет истории

 

 

Следующее собеседование в общем зале решили посвятить истории Афин за последние сто лет.

-         Трудно разобраться в симпатиях и антипатиях людей и тем более в их философских учениях, без знания прошлого и условий, в каких они создавались. – Сказал как-то Эпикуру Аристобул. – Было бы неплохо, если бы ты рассказал поподробнее о городе, где мы поселились по твоему совету.

-         О городе, да и о стране, недавно еще гордо именовавшейся Союзом Свободных Греческих Государств! – Поддержал брата Хередем. – О стране, которая теперь оказалась в полном подчинении у варваров, под властью македонских завоевателей.

-         Рассказывать о столетнем периоде с подробностями мог бы, пожалуй, лишь Демокрит Смеющийся, сумевший, как утверждает молва, прожить больше ста двадцати. – Улыбнулся Эпикур. – А мне еще только тридцать седьмой пошел. Но вкратце поведать о событиях, запечатленных в летописях, - попробую. Кто знает их получше – пусть поправит меня.

Он стал увлеченно излагать главные события последнего столетия, связанные с историей Афин.

-         Основными противниками греков, сто лет назад, были персидские агрессоры, не раз вторгавшиеся к нам с Востока. Афиняне, объединив и сплотив свободные города-полисы Греции, прогнали персов. – Рассказывал Эпикур. - Потом Спарта, где продолжали управлять цари, разгромила Афины. А Фивы нанесли сокрушительное поражение спартанцам. Тогда-то на ослабленную в постоянных междуусобицах Грецию напали северные соседи. Ими правил Филипп Второй, сын македонского царя Аминты. Прежде чем стать царем, тот долгое время находился заложником в Фивах. Еще при Эпаминонде, победители при Левктрах, он познакомился там с новым военным строем – фалангой, чем умело пользовался впоследствии. Филиппу удалось бежать на родину и его избрали царем.

Это был умный, хитрый политик. Он ловко сеял раздоры и подкупал нужных людей. Как раз в этот период в Македонии нашли золото и Филипп умело организовал его добычу, используя на рудниках рабов. Он говорил, что даже мул, нагруженный золотом, возьмет любую крепость. Ему удалось освободить Фессалию от бездарно властвующих там выбранных тиранов и присоединить к своим войскам фессалийскую конницу, считавшуюся одной из лучших в мире.

Двадцать три года Филипп вел систематическое наступление на Афины, постепенно отвоевывая ее жизненно важные владения. Сначала город Пидну в Эгеиде, потом города Олинф и Питидею на полуострове Халкидика. На фракийском побережье – Амфиполь, важнейший опорный пункт Афин, откуда вывозился строительный лес для кораблей и где были золотые россыпи.

В конце концов Филипп вообще запер проливы Геллеспонт и Боспор Фракийский, лишив Афины выхода в Понт Эвксинский и к севернопричерноморскому хлебу. Он захватил тогда двести тридцать кораблей с зерном, предназначавшихся для Афин и ввел свои войска в Среднюю Грецию через Фермопилы. Афины вынуждены были начать военные действия против Мекедонии, с помощью примкнувших к ним беотийских Фив. Но среди греков не было единства. Часть афинян, под руководством робкого Демосфена, призывала к войне, а другие, возглавляемые Фокионом, храбрым учеником Платона,- к миру.

К тому же афиняне не желали служить в армии и предпочитали иметь наемное войско. Жители Афин к этому времени сильно изнежелись и развратились. Большинство из них полюбили зрелища и стали заядлыми театралами. Еще знаменитый Перикл, победоносный глава афинской демократии, приказал когда-то выдавать на театральные представления по тысяче талантов в год. Но, разумеется, не в военное время, что уже не учитывалось. Театр стал для афинян важнее свободы отечества. На наемное же войско полагаться серьезно было нельзя.

Решающая битва произошла в Беотии, недалеко от небольшого селения Херонея, в третий год сто десятой Олимпиады. Афиняне, фиванцы, мегарцы, коринфяне и представители некоторых других греческих городов упорно сопротивлялись приблизительно равным по численности македонцам. Но теми командовали такие выдающиеся полководцы, как Филипп Второй и семнадцатилетний сын его Александр, возглавлявший правый фланг и сыгравший главную роль в этой битве. Тогда как греческое войско не имело настоящего вождя и было разобщено. Афиняне и фиванцы даже стояли отдельно. Это в конечном счете принесло победу македонцам.

Юному Александру удалось пробить насквозь фиванский полк. Тысяча греков была убита, две тысячи взяты в плен, остальные наемники разбежались. Болтливый демократ Демосфен, одним из первых бросил оружие и спасся бегством. Филипп же не стал преследовать бегущих и отпустил самых именитых афинских воинов без выкупа, заключив мирный договор с Афинами. Только в Фивах он оставил свой гарнизон.

-         Но почему греки, всегда славившиеся доблестью и воинским искусством, потерпели позорное поражение от безграмотных, полудиких варваров? – Не скрывая огорчения, взволнованно поинтересовалась Фемиста.

-         Потому, что теми командовал неглупый человек. – Ответил Эпикур. – У царя македонцев хватило ума доверить воспитание сына Аристотелю и тот четыре года обучал его разным наукам. Говорят даже, что Филипп сказал как-то: «Благодарю богов не за то, что они дали мне сына, а за то, что они подарили мне его во времена Аристотеля!» И сам Филипп, как потом и Александр, умели убеждать солдат в том, что лучше быть рабовладельцем, чем рабом. Это ведь ясно каждому!

Они постоянно заботились об армии и аккуратно платили воинам, деля с ними трудности походов и не тратя напрасно награбленные деньги на шумные пирушки и вечные сумасбродства. Как раз этим-то и грешат как наши сторонники царей-олигархи, так и фальшивые демократы, выбирающие из среды разбогатевших торгашей тиранов, нисколько не думающих о судьбе подданых, а те едва сводят концы с концами и не редко попадают в рабство к своим либо к чужим хозяевам.

К тому же Филипп, как дальновидный политик, созвал после победы общегреческий конгресс в Коринфе, куда съехались делегаты всех городов, кроме Спарты. Там он торжественно провозгласил всеобщий мир между полисами, объединив их в федерацию и обещал им автономию и равноправие. Так был создан военный союз Греции с Македонией и Филипп был объявлен его вождем. Это положило начало осуществлению его далеко идущих планов, направленных против могущественной тогда еще державы персов и других юговосточных царств.

Однако выполнить свои планы он не успел, потому что жизнь его оборвала насильственная смерть. Зато планы те с лихвой выполнил один из его сыновей Александр Третий, прозванный Великим.

-         Об Александре Македонском хотелось бы узнать поболше! – Заметила бойкая Гедея. – Говорят, царь был необычайно хорош собой – высок, белокур и с правильными чертами лица.

-         Я читала, что он дружил с гетерами, считавшимися первыми красавицами Афин. – Сказала Маммария. – Ведь это Таис Афинская посоветовала ему сжечь Персеполис со всеми его дивными, величественными дворцами. Она сопровождаля царя в ранних походах, не так ли?

-         Ученик Диогена Синопского киник Оносикрит тоже участвовал в походах молодого Александра Третьего и написал о нем похвальное слово, как когда-то Ксенофонт написал о Кире, - Кивнул Эпикур. – Но я буду рассказывать, лишь наиболее важные события, связанные с ним и с судьбой Афин. Кого интересуют лирические подробности, тот может почитать труды Оносикрита. Во всяком случае известно, что юный завоеватель сочетал в себе острый ум и целеустремленную волю с крайней жестокостью и с большой храбростью. Он был завистлив и честолюбив.

Став соправителем, а затем и правителем Македонии в свои двадцать лет, он разгромил фракийские и иллирийские племена, угрожавшие Македонии, а потом подавил восставшие после смерти отца греческие города, совершенно разрушив беотийские Фивы за то, что фиванцы перебили часть оставленного там Филиппом гарнизона. Тридцать тысяч фиванцев было продано тогда в рабство и шесть тысяч убито. Затем Александр переправился через Геллеспонт и вторгся в малоазиатские владения Дария Третьего Кодомона.

 У македонцев было всего 30 тысяч пехоты и 4,5 тысячи всадников. Но македонские воины были обучены прочному строю – фаланге, могли исполнять все, что им приказывают, умели на ходу перестраиваться; менять ход сражения и действовать не хуже самих полководцев. Несмотря на многократно превосходящие по количеству силы персов, Александру удалось дважды полностью разгромить Дария и его стотысячные армии.

Македонцы прошли из Малой Азии через Сирию и Финикию в Египет, где Александр был провозглашен жрецами в Ливии воплощением бога Амона. Третья решающая битва в Ассирии, при Гавгамелах нанесла персам окончательное поражение. Дарий Третий был убит его же сотрапом. Македонцы вышли в Среднюю Азию, а затем в Западную Индию, где одержали победу над индийским царем Пором, на реке Гидасп. Столицей вновь образованной огромной империи был объявлен древний Вавилон, расположенный в Месопотамии на реке Эфрат.

Но Восток развратил Александра. Он стал требовать, чтобы перед ним благоговейно падали ниц и отдавали ему почести подобно восточным деспотам. Царь насильно женил многих македонян на персианках по персидскому закону. Вернувшись с большими потерями из Индии, когда его никто уже не ждал, он устроил в Сузах коллективную свадьбу, переженив своих ближайших соратников и больше десяти тысяч македонян на дочерях знатных персов и мидян. И сам,следуя принятому тогда в Персии многоженству, женился и на старшей, и на младшей дочерях Дария. Он открыто дал волю своим страстям и сменил прежнюю умеренность и скромность на гордость и необузданность.

Это вызвало недовольство в лагере македонцев, ставших богатыми землевладельцами, имеющими собственные наделы и рабов. Поэтому мало кто удивился, когда на тридцать третьем году жизни при загадочных обстоятельствах Александр, занятый постройкой флота для военного похода на арабов, внезапно, как и отец его Филипп, скончался. Началась борьба за власть между его полководцами и потомками от разных жен, что не обошлось без кровопролитных войн, опустошивших Грецию да и саму Македонию. Но это уже история настоящего времени и вы знаете ее не хуже меня. – С улыбкой завершил свой рассказ Эпикур.

 

 

-         Ты так ясно говорил сегодня о событиях прошлого, что я поняла почти все. – Сказала Леонтия Эпикуру, когда перед сном они вышли вдвоем на берег Илисс, чтобы насладиться у реки ночной прохладой.

-         Хорошо, что ты начала, наконец-то, понимать греческую речь. – Обняв ее, улыбнулся он. – Если научишься еще и красиво писать по нашему – станешь калиграфом, как мои братья. И будешь помогать им переписывать мои сочинения для продажи.

-         Я предпочла бы оставаться всегда просто твоей наложницей, - тихо отозвалась она, целуя его руку.

-         Не болтай вздор! Ты возлюбленная! Я хочу, чтобы ты любила меня не как рабыня хозяина, а как свободная женщина – настоящего друга. Только сейчас включить тебя в список полноправных горожанок – жен по афинским законам невозможно. Придется перевести тебя в сословие гетер, и то прежде надо оформить вольную и делать это лучше не здесь, а хотя бы в Лампсаке, где матримониальные порядки не так строги.

-         Поступай, как сочтешь нужным. – Согласилась Леонтия, прижав его руку к своей щеке. Лишь бы мне быть с тобой и не разлучаться с братом.

-         Ты будешь с нами! – Пообещал Эпикур. - Твой брат – славный ребенок. Мис уже начал говорить, как прирожденный грек. И соображает для своего возраста неплохо. Из него выйдет достойный юноша.

-         Без него я бы не вынесла мук пленения. – Сказала она. – Когда нас гнали из охваченного пламенем города в порт и потом везли на корабле, я не раз собиралась повеситься, да было жалко бросить его малышку одного.

-         К счастью, вы уцелели! Теперь я никому не дам вас в обиду! – Сказал Эпикур и, помолчав, добавил. – По крайней мере – пока сам жив буду.

-         О чем ты теперь пишешь? – Спросила она.

-         О природе – это будет самое крупное из моих творений.

-         Как у Метродора «Против софистов»? У него там девять книг на эту тему.

-         У меня будет на много больше. Тридцать пять свитков я уже написал. Их сейчас переписывают Хередем с Аристобулом. Пока они закончат, я допишу, пожалуй еще пару.

-         Но станут ли их читать?

-         Хочешь сказать – покупать? – Засмеялся собеседник. – Конечно станут! Ведь там заключено самое важное для понимания всей        необъятной Вселенной

-         Как у Демокрита в «Большом Мирострое»?

-         Угадала! Почти как у него. Только еще точнее и лучше изложено. А ты – что уже прочла его знаменитый «Мирострой»?

-         Нет! Осилила пока лишь половину. – Призналась Леонтия. – Не все там сразу-то и понять удается.

-         Вот я и стараюсь, чтобы все всем понятно стало и люди перестали бы блуждать в потемках, выдумывая небылицы.- Кивнул Эпикур. – Однако, пойдем-ка спать, милая! Северной звезды уже не видно. Значит скоро будет светать.

 

 

Слаженная работа сочинителей и искусных калиграфов-переписчиков приносила хорошие плоды. Хозяева и гости эпикурова сада, а число последних быстро росло, по мере роста популярности самих авторов, имели теперь все необходимое и могли позволить себе, как они выражались, вольготно пораскошествовать. Не только по редким праздникам, но и в обычные дни, на общем столе у них все чаще появлялись бутыли с отличным вином и дорогие блюда с изысканной снедью. Заботливо выращенных фруктов и овощей хватало почти на целый год, благодаря глубокому погребу, где они могли и в зимнее время долго сохраняться.

Кроме Метродора и Гермарха среди последователей Эпикура вскоре оказались и уже широко известные писатели: сочинитель почти четырехсот книгАполлодор, прозванный Садовым Тираном, его ученик, великий борзописец Зенон Сидонский и составитель «Избранных уроков» Диоген Тарский. Впрочем, соперничать с Эпикуром, и то лишь по количеству, но никак не по качеству книг, решался один только стоик Хрисипп. Однако писал тот, что попало, часто повторялся и даже не проверял написанное. Не зря его прозвали Эпикуровым Нахлебником. А выписок со стороны у него было столько, что ими можно было заполнить целые свитки, как это нередко случалось у Аристотеля и Зенона Китийского. В то время, как у Эпикура, по всеобщему мнению во всех работах был глубоко продуманный смысл и звучал, присущий  лишь ему неповторимый голос.

В числе гостей Сада бывало немало известных людей из самых отдаленных мест, порой приезжавших и приплывавших в Афины с целью послушать и лично познакомиться с создателем новой школы, с оригинальным автором-философом, смело отстаивающим идеи великого Демокрита. Не считая прежних друзей, там нередко бывали: Полиэн, Колот и Полистрат Лампсакские; двое Птоломеев из Александрии – Черный и Белый; Деметрий по прозвищу Лаконец из Спарты; афинцы Орион и Геродот; юные фебы Дионисий, Басилид, Пифокл и многие другие, кого постоянно живущие в Саду эпикурейцы называли софистами – искателями мудрости.

 

 

О природе Вселенной

 

 

Чаще всего в общем зале собеседований обсуждали теперь проблемы физики, связанные с явлениями природы, изложенными в последних книгах Эпикура. Поскольку прочитать и усвоить все тридцать семь свитков большинству было трудно, а излагались там основные положения нового учения, то для удобства последователей, по их настоятельным просьбам, автор написал тридцать восьмую книгу в виде письма к Геродоту, одному из своих учеников. Перед тем, как отдать письмо адресату, он решил зачитать его на общем собрании в зале.

«Эпикур Геродоту шлет привет! – Окинув взглядом сидящих перед ним друзей, неторопливо начал читать Эпикур – Кто не может тщательно изучить все, что мы написали о природе, и вникнуть в более пространные сочинения наши, для тех, Геродот, я составил обзор всего предмета, достаточный, чтобы удержать в памяти хотя бы самое главное. Я хотел, чтобы это помогало тебе в важных случаях всякий раз, как придется взяться за изучение природы. Да и те, кто уже достиг успеха в рассмотрении целого, должны помнить основные черты всего предмета. Ибо чаще бывает нам нужно общее движение мысли, а подробности – не так часто.

К этим общим чертам и приходится нам обращаться, постоянно помятуя столько, сколько нужно бывает и для самого общего суждения о предмете, и для всемерной точности подробностей, то есть для хорошего усвоения и запоминания самых основ. Ведь главным признаком совершенного и полного знания является умение быстро пользоваться мыслями, когда все сводится к простым основам и словам. Ибо кто не может в кратких словах охватить все, что изучается по частям, тот не может познать суть всего охватываемого. И так как такой путь полезен для всех, кто занимается исследованием природы, то я составил для тебя нижеследующий обзор, заключающий в себе основы всего учения.

Итак, прежде всего, Геродот, необходимо в каждом слове видеть его первое, главное значение, не нуждающееся в доказательствах. И затем уже надо во всем придерживаться ощущений. Только разобравшись с этим, следует переходить к рассмотрению неясного.

Ничто ведь не возникает из несуществующего –иначе все бы возникало из всего, не нуждаясь в семенах. Если бы исчезающее разрушалось в несуществующее, все давно бы уже погибло и не существовало. Какова Вселенная сейчас, таковой она была вечно и вечно пребудет, потому что кроме самой Вселенной, нет ничего, чтомогло бы войти в нее, внося изменение.

То, что существуют тела – подтверждают наши ощущения. На них должны опираться наши рассуждения о неясном; а если бы не существовало того, что мы называем пустотой, простором или неосязаемой природой, то телам не было бы, где двигаться и сквозь что двигаться, - между тем, как очевидно, - они движутся. Помимо же тел и пустоты нет никакого иного самостоятельного естества, а есть только случайные или неслучайные свойства разных явлений.

Тела же бывают сложные и такие из которых они составлены. Последними являются атомы, неделимые и неизменяемые. Не все ведь разрушается в небытие: иное настолько крепко, что выстоит и при разложении сложного. Стало быть, начала по природе своей могут быть лишь телесны и неделимы.

Вселенная беспредельна как по множеству тел, так и по обширности пустоты. Если бы пустота была беспредельна, а множество тел предельно, то они не держались бы в одном месте, а носились бы рассеянными по беспредельной пустоте; а если бы пустота была предельна, в ней негде было бы существовать беспредельному множеству тел.

К тому же атомы, из которых составляются и в которые разлагаются все сложные тела необъятно разнообразны по виду, - так что не может быть, чтобы столько различий возникло из ограниченного количества одних и тех же атомов.»

-         Прошу прощения! Мне не совсем ясно безграничны или необъятны виды атомов? – Задал вопрос Метродор. – Это ведь разные вещи. Безгранично то, что не имеет границ-пределов, а необъятно только то, что нам не удается объять чувствами.

-         Совершенно справедливо! Очень тонко подмечено! - Охотно согласился Эпикур. – И Демокрит говорил ведь, что внутреннее деление совершается не до бесконечности: он допускал даже, что атомы могут быть и очень крупные, видимые глазом. Я же, полагаю, что это противоречит нашим ощущениям и предпочитаю поэтому употреблять слово необъятные по отношению к видам атомов. Зачем давать лишний повод для споров о недоказуемом. И насчет веса, я считаю что он у разных атомов – разный, но это не меняет сути учения.

-         А под воздействием чего? Как же движутся атомы в пустоте? – Спросил кто-то.

-         «Они движутся постоянно, непрерывно и с разной скоростью, одни поотдаль друг от друга, другие колеблясь на месте, если они случайно сцепляются. – Продолжал читать автор. – Такие колебания происходят потому, что природа пустоты, разделяющая атомы. не способна оказывать им сопротивление, а твердость заставляет их отскакивать на столько, насколько сцепление атомов вокруг столкновения дает им простору. Начала этому не было, ибо атомы и пустота существуют вечно. И атомы не имеют никаких свойств, кроме вида, величины и веса; что до цвета, то он меняется в зависимости от положения атомов. И величина для них возможна не всякая; так, например, никакой атом не доступен чувству зрения.»

-         А что означает, что миры бесчисленны и некоторые из них могут оказаться схожими с нашим? – Последовал новый вопрос.

-         Так как атомы бесчисленны и разносятся повсюду из них возникают или творятся схожие с нашим или несхожие миры. Стало быть, ничто не препятствует бесчисленности миров. Демокрит учил, что существуют и оттиски, подобные плотным телам, но более тонкие, чем видимые предметы. Они как бы истекают из твердых тел и мы называем их «видностями». Так как движение через пустоту не препятствуется никаким сопротивлением, то они пролетают, покрывая огромные расстояния, с невероятной скоростью – ибо скорость и замедленность зависят от сопротивления среды.

При этом само движущееся, наблюдаемое тело за промежутки времени, улавливаемые только разумом, вовсе не попадают сразу в несколько мест, - это немыслимо. Оттиск достигает нашего зрения лишь за время, уловимое ощущением. Да и то движение исходит уже не из того места в беспредельности, откуда мы его улавливаем. «Видности» бывают тончайшими и каждая находит в беспредельности проход, не встречая почти никаких преград, тогда как бесконечное большинство атомов тотчас сталкиваются с какими-нибудь препятствиями. Само возникновение «видностей» совершается быстро, как мысль.

От поверхности тел происходит непрерывное истечение, незаметное лишь потому, что умаление возмещается пополнением. Такое истечение долго сохраняет положение и порядок атомов твердого тела, хотя иногда и оно истончается, не имея глубины наполнения, да и другие бывают способы образования таких естеств. Именно оттого, что в нас входит нечто извне, мы способны видеть формы и мыслить о них. По этой-то причине они и дают представление о едином и целом предмете, и сохраняют то же взаимодействие, что и в исходном предмете, будучи поддерживаемы оттуда соответственным колебанием атомов в глубине плотного тела.

И какие бы в нашей мысли или в органах чувств не воспринимались нами представления о форме или других свойствах предмета, форма эта есть форма плотного тела, возникающая или от непрерывного исхождения «видимостей» или от их последнего остатка, осевшего в наших мыслях-памяти. А ложность и ошибочность всегда появляются уже вместе с мнением, которое может и не быть истинным.

Такие видения, какие мы получаем от изваяний, или во сне, или от других бросков мысли и от прочих наших орудий суждения, никогда не могли бы иметь сходства с предметами истинными, если бы не существовало чего-то долетающего до нас; но в них не могли бы иметь место ошибки, если бы мы не имели в себе самих движений отличных от них. Лишь дальнейший опыт, подтверждающий или опровергающий, сложившееся мнение, дает возможность судить об его истинности или ложности.

Этого положения должны мы крепко придерживаться, чтобы не отбрасывать критериев, основанных на очевидности, и не допускать беспорядка от ошибки, принятой за истину. Точно так же и слышание возникает от истечения, исходящего от предмета, который каким-либо звуком или шумом воздействует на слух. Это истечение рассеивается на плотные частицы, подобные целому и сохраняющие сувоеобразное единство по отношентю к своему источнику. Оно-то и вызывает узнавание предмета-источника или по крайней мере обнаруживает его внешнее присутствие.

И обоняние, подобно зрению и слуху, не могло бы вызвать восприятия, если бы от предмета не доносились частицы, способные воздействовать на орган этого чувства. Причем некоторые из них вызывают неприятные, а другие наоборот приносят приятные ощущения.

Итак, следует полагать, что атомы обладают формой, весом, величиной и теми свойствами, которые естественно связаны с формой. Ибо всякое свойство у тел переменчиво, атомы же неизменны – ведь необходимо, чтобы при разложении сложного оставалось нечто прочное и неразложимое, благодаря чему перемены совершались бы не в ничто и не из ничего, а путем перемещений, или же иногда путем прибавления и убавления. Поэтому необходимо, чтобы перемещаемые частицы были неразрушимы и свободны от качеств меняющегося тела, имея лишь собственную плотность и форму: они-то и должны быть неизменны.

Когда от убавления тело меняет форму, то форма все же частично остается ему присуща, а исчезают лишь некоторые его свойства. Того же, что остается, должно быть достаточно для образования различий между сложными телами. Поэтому необходимо, чтобы хоть что-то оставалось, не превращаясь в ничто.

Не следует думать, будто атомы бывают любой величины, - этому противоречат видимые явления. Будь это так, то до нас должны были бы доходить даже атомы, доступные зрению. Однако этого не бывает. Кроме того не надо считать будто в ограниченном теле существует бесконечное множество плотных частиц, какой бы то ни было величины. Поэтому нужно отвергнуть делимость до бесконечности на меньшие и меньшие части, ибо этим все лишится стойкости и окажется, что при нашем понимании сложных тел, сущее будет, дробясь, разлагаться в ничто. Надо, напротив, полагать, что в конечных телах переход к меньшим и меньшим телам не может совершаться до бесконечности.

Ведь раз сказав,что в предмете существует бесконечное множество плоских частиц, какой бы то ни было величины, уже невозможно представить величину этого предмета ограниченной: так как ясно, что и бесчисленные плотные частицы имеют какую-то величину и предмет, вмещающий их, окажется бесконечен. Каждый ограниченный предмет имеет предел, хотя бы и невидимый глазом, а то, что следует за ним, нельзя представлять себе точно таким же, как тот.

Мельчайшие воспринимаемые частицы следует мыслить не совсем такими, как имеющими протяженность, но и не совсем иными: у них есть нечто общее с частицами протяженными, но они не допускают разъятие на части. А если мы представим себе такую частицу разъятой на части, то обе части представятся нам самостоятельными и каждая из них сама по себе будет мерилом величины не наименьшей.

По такому подобию надо мыслить и мельчайшие частицы атома. От чувственно зримых частиц их отличает меньшая величина, но подобие сохраняет силу. А эти мельчайшие и не составные частицы являются пределом, который служит мерилом для атомов меньших и больших, и применяется при умственном рассмотрении невидимых предметов.

Также надо заметить, что применительно к понятию бесконечности слова «верх» и «низ» нельзя употреблять в значении «самое верхнее» и «самое нижнее». Мы знаем, что оттуда, где мы стоим, можно до бесконечности продолжать пространство в любую сторону и все жн оно будет выше или ниже лишь по отношению к точке, где мы находимся, так как понятия относительные не имеют смыла в мире абсолютного.

И когда атомы несутся через пустоту, не встречая сопротивления, то они движутся с одинаковой скоростью. Ни тяжелые атомы не будут двигаться быстрее малых и легких, если у них ничто не стоит на пути; ни малые быстрее больших, если им всюду открыт соразмерный проход и нет сопротивления; это относится и к движению вверх или вбок – от столкновений, и к движению вниз от собственной тяжести.

Когда тело обладает тем или иным движением, оно будет двигаться быстро как мысль, представляющая собой тоже движение атомов, притом самое быстрое, однако лишь до тех пор пока сила толчка не встретит сопротивления либо во вне, или в собственной тяжести тела.

-         Но если атомы движутся обычно с равной скоростью, почему сложные тела движутся одни быстрее, другие медленнее? – Поинтересовалась Маммария, тщетно пытавшаяся уловить ход мыслей философа.

-         Это потому, что атомы, собранные в телах, стремятся в одно место лишь в течении мельчайших непрерывных промежутков времени и уже в следующее момент это место будет иное – атомы постоянно сталкиваются, и от этого в конце концов движение становится доступно чувству. – С улыбкой ответил тот.

-         А разве наши чувства состоят не из особых тонких атомов? – Заметил Хередем, поглядывая на свою любомудрую подругу. – Не потому ли они и

сталкивают нас, заставляя стремиться друг к другу?

-         Возможно ты прав! – Добродушно кивнул брату Эпикур. – Душа человека явно состоит из легких частиц, рассеянных по телу. Она схожа с ветром и теплотой. Но есть в ней и некая часть, состоящая из еще более тонких частиц, она тесно взаимадействует с остальным составом нашего естества. Свидетельства этому – душевные наши способности, возбудимость, движение мыслей и чувств - все, без чего мы бы не выжили. Ведь именно душа – главная причина ощущений. Однако она бы их не имела, не будь она связана с остальным телом.

Поэтому, лишаясь души, мы лишаемся и чувств, так как  способность к чувствам рождалась вместе с телом. Пока душа в теле, она не теряет чувствительности даже при потере какого-либо члена. С разрушением же тела полным или частичным, погибают и частицы души. Но пока от нее хоть что-то остается, она будет иметь ощущения. Лишь полная потеря атомов, составляющих природу души, вызывает полную потерю чувств. Когда разрушается весь наш состав, душа рассеивается и не будет у нас более ни прежних сил, ни ощущений.

-         Но неужели душа не может жить и без тела? – Спросил кто-то – Ведь атомы ее неуничтожимы и двигаться они никогда не перестают!

-         Дело в том, что так называемое «безтелесное» в обычном употреблении слов мыслится как нечто самостоятельное. Однако ничто без тела не может существовать самостоятельно кроме пустоты. Пустота же не может ни действовать, ни испытывать действие, она лишь допускает движение тел сквозь себя. – Принялся неторопливо объяснять Эпикур. – Поэтому те, кто утверждает, что душа может быть бестелесной, говорят сущий вздор. Будь она такова, она не могла бы ни действовать, ни испытывать действия, между тем, как мы видим, - оба эти свойства присущи душе.

Форма, величина, вес, цвет и все остальное, что перечисляется, как свойставо тел, и познается соответствующими ощущениями, не должно мыслиться в виде самобытных естеств, как нечто бестелесное; нет природа тела состоит из всех этих свойств, но не так, будто они сложены вместе, как плотные частицы слагаются в более крупные составы или малые части в большие, а просто постоянное естество всего тела состоит из всех этих свойств. И все они улавливаются и различаются каждое по своему, но всегда в сопровождении с целым и никогда отдельно от него. По этому совокупному понятию тело и получает свое название.

Часто тела сопровождают и непостоянные свойства. Их тоже нельзя считать бестелесными. Обычно их называют случайными. Они не имеют свойств того целого, которое в совокупности называется телом, и не обладают естеством тех постоянных его качеств, без которых тело немыслимо. Их следует считать, как они и кажутся, случайными свойствами тел.

«Далее, следует учитывать и трудности, связанные с понятием – время. – Стал читать дальше Эпикур. – Время не поддается такому расследованию, как все остальные свойства предметов, которые мы рассматриваем, исходя из наших ощущений. Нет Здесь мы должны исходить из очевидности и говорить о долгом или кратком времени, выражая его соответствующим образом. Не надо приписывать предметам сущность, которой в них нет, а надо обращать внимание лишь на то, с чем мы связываем изучаемое и чем его измеряем. А связываем мы его с такими явлениями, как день и ночь, части дня и ночи, волнения и покой, движение и неподвижность, и выделяя в них умом особое свойство, назвав его временем.

Помимо всего сказанного, следует полагать, что миры и вообще всякое ограниченное сложное тело, того же рода, что и предметы, которые мы наблюдаем сплошь и рядом – все произошли из бесконечности, выделяясь из отдельных сгустков, больших и малых;и все они разлагаются вновь от тех или иных причин, одни быстрее, другие медленнее. И не надо думать, что во всех мирах – одни и те же растения и животные, да и что сами миры имеют одинаковую форму.

Нашу природу многому и разнообразному научили понуждающие обстоятельства, а разум потом совершенствовал полученное от природы и дополнял его новыми открытиями в некоторые времена больше и быстрее, в некоторые меньше и медленнее. Оттого и названия вещам давались у каждого народа разные, в зависимости от разных мест, где обитали эти народы. Лишь потом все устанавливали у себя общие названия, чтобы меньше было двусмысленности.

О движении небесных тел, солнцестояниях, затмениях, восходах, закатах и тому подобном не следует думать, будто какое-то существо распоряжается ими, приводя их в порядок. И не следует полагать, будто оно при этом пользуется совершенным блаженством и бессмертием. Потому что хлопоты, заботы, гнев, милость – несовместимы с блаженством, а возникают при слабости, страхе и потребности в других.

Не надо считать будто это сами сгустки небесного огня наделены блаженством и добровольно принимают на себя подобные заботы. Лучше блюсти достоинство в словах по отношению к этим понятиям, чтобы они не вызывали мнений, несовместимых с подлинным величием, отчего возникает лишь величайшее смятение в душах. Надо понимать, что этот неукоснительный круговорот совершается в силу того, что при возникновении мира такие сгустки изначально входили в его состав.

Задача изучения природы – исследование причин главнейших вещей. Именно в этом состоит блаженство познания природы, наблюдаемой в небесных явлениях. В таких вопросах нельзя допускать многообразия причин. В бессмертной и блаженной природе не может быть ничего допускающего разноречия. Ведь это приводит мыслителя к лишению желанного покоя. Простое повествование о закатах, восходах, солнцестояниях, затмениях и тому подобных вещах не имеет никакого отношения к блаженству знания. Кто хоть немного сведущ в этих явлениях, но не знает, какова их природа и причины, тот чувствует такие же страхи, как если бы вовсе был несведущ, а может быть даже и большие, оттого, что его изумление перед всеми этими сведениями не находят выхода и он не может понять устройство самого главного.

Ведь наибольшее смятение в человеческих душах возникает оттого, что одни и те же естества считаются блаженными и бессмертными и в то же время, наделенными волей, побуждениями, деятельностью. Оттого люди всегда ждут и боятся вечных ужасов, как те описываются в баснях, и пугаются даже посмертного бесчувствия, словно оно для них – зло. И все это они испытывают не столько из-за пустых мнений досужих выдумщиков, сколько от какого-то неразумного извращения. А те, кто не может побороть свой страх, чтобы не испытывать смятение, предпочитают верить бездоказательным небылицам.

Между тем безмятежность состоит в том, чтобы от всего этого отрешиться и только прочно помнить о самом общем и главном. Поэтому так важно внимательно относится к непосредственным реальным ощущениям, ко всякой явной очевидности, к общим и частным случаям. Если мы будем этого придерживаться, то легко ликвидируем сами причины возникновения смятения и страха перед природными явлениями, так пугающими прочих людей.

Вот тебе, Геродот, самые главные положения науки о природе в виде краткого обзора. И я думаю, что тот, кто не поленится усвоить его, получит несравненно более крепкую опору, чем другие, даже если ему не случится дойти до всех частных подробностей. А подробности он может прояснить для себя, благодаря нашей более полной и обширной работе, посвященной природе. И память о высказанных здесь положениях будет служить ему постоянной подмогой. Ибо они таковы, что всякий сможет и сам успешно заниматься исследованием природы, сводя их к подобным соображениям. А кто еще не достиг полного совершенства, тот с их помощью и без слов сможет с быстротой мысли облететь все самое нужное для обретения душевного покоя.”

 

 

Радости бытия

 

 

-         Вряд ли чтение твоего письма поможет Геродоту быстро поумнеть. – С усмешкой сказала Эпикуру Леонтия, когда они вышли перед сном на вечернюю прогулку. – Он слишком молод и богат, чтобы серьезно заботиться о духовном совершенстве.

-         Молодость и богатство не всегда мешают человеку думать о главном. – Возразил тот, ведя свою спутницу под руку.

-         Не всегда, но, к сожалению, весьма часто! – Пожала она плечами. – Особенно у людей, верящих в свое особое предназначение.

-         Как и большинство греков, Геродот искренне верит в небожителей. Но он не так уж суеверен. – Тихо произнес собеседник. – Просто парень долго учился у жрецов храма Апполона и с трудом воспринимает идеи столь понятные таким, как ты.

-         Хочешь сказать – рабам?

-         Не только рабам, а вообще беднякам. Тем, кому с детства приходилось больше думать о куске хлеба, чем о собственных высоких достоинствах.

-         А сам-то ты веришь ли в высшие силы? Или они для тебя только сложные образования из атомов и пустоты?

-         “Вера в Бога – суеверье! Лишь ко лжи плодит доверье!

Та же любит только власть, чтоб удобней было красть!” – Негромко нараспев продекламировал Эпикур.

-         Чьи стихи? – Спросила Леонтия

-         Бродячего рапсода, бездомного скитальца Ксенофана Колофонского. – Отозвался собеседник. – Но я с ним согласен, потому их и запомнил.

-         Что-то похожее я читала недавно у вашего Гесиода. Однако в моей голове стихи греков плохо держатся, - Вздохнув, произнесла она.

-         Потому, что ты молода и слишком красива! А красота ведь тоже богатство! – Засмеялся философ. – Но, к счастью, это не мешает тебе быстро умнеть!

-         Не хвали – сглазишь! – Смущенно потупилась она.

-         Мы вышли понаслаждаться теплой свежестью летнего вечера. – Обнимая подругу, сказал Эпикур. – Давай и поговорим о наслаждении!

-         Не знаю как ты, а я и без разговоров ощущаю предельную радость бытия, когда ты рядом и торопиться никуда не надо. – Отозвалась она.

-         Ты права! – Целуя ее, произнес собеседник. – Для плоти земной пределы наслаждения значения не имеют. Ведь мысль рассеивает страх перед вечностью и в бесконечном времени не нуждается.

-         Для этого надо научиться лишь владеть своими мыслями. - Вздохнула Леонтия. – Пока же они чаще владеют мной!

-         Ты мудреешь с часу на час! Но добрые мысли наслаждению никогда не вредят. Даже при расставании с жизнью они не ведут себя так, будто им чего-то еще не хватает для полноты счастья.

-         Говорить о расставании в такие моменты, пожалуй, не стоит ! – С улыбкой заметила она. – Мне для счастья и бесконечности не надо. Вполне достаточно того, что ты мне даришь сейчас!

-         Из всего, что дает мудрость для счастья жизни, величайшее это обретение настоящей дружбы и любви! – Согласился Эпикур. – В наших ограниченных обстоятельствах это надежнее всего.

Они долго еще говорили о радостях бытия, о подлинном наслаждении и чувствовали себя действительно безгранично счастливыми.

 

 

-         Как сплавал в Александрию? Говорят, там теперь не хуже чем у нас в Афинах! – Расспрашивали эпикурейцы знакомого купца, зашедшего к ним узнать готовы ли свитки новых произведений, заказанные им пару недель назад.

-         Сплавал отлично! При попутном ветре дошли скорым ходом. – Охотно отвечал на вопросы книготорговец. – В столице Египта сейчас самая большая библиотека в мире и Мусейон, какого нет нигде!

-         Расскажи поподробнее о Мусейоне. – Попросил Гермарх. – Это что храм Муз вроде Академии, созданной Платоном.

-         Нет – это целый огромный комплекс зданий, куда входит и часть царского дворца, и дома, где проживают служители муз и ученые мужи, и где у каждой из муз есть свой павильон – святилище.

-         Что все девять муз имеют по храму? – Полюбопытствовала Маммария.

-         Есть большой общий храм для дочерей Зевса Громовержца и богини памяти Мнемозины, как покровительницам наук и искусств. – Кивнул купец. – И у муз тоже – свои святилища. Царь Птолемей молодец – не жалеет средств на искусства и науки.

-         Какая же из муз, чем ведает? – Смущенно спросила Леонтия. – Никак не могу запомнить их труднопроизносимые имена.

-         Ну как же! Наукам там покровительстуют две: Урания – естественным наукам и астрономии и Клио – истории и гуманитарным предметам. – Принялся перечислять книготорговец. – Остальные семеро предпочитают заниматься искусствами: Мельпомена – трагедией, Терпсихора – танцами и музыкой, Евтерия – поэзией, Талия – комедией, Каллиопа – красноречием, Эрато – Эротикой и Палигимния – эпической поэтикой.

-         Кто же владеет и распоряжается храмами и святилищами? – Спросил Эпикур.

-         Постройки считаются общей городской собственностью, а распоряжается всем царь. Ученые и смотрители при святилищах содержатся за счет государства. Но библиотечное хозяйство само себя хорошо окупает. Каждый может там найти любую книгу, были бы деньги за вход, или разрешение от царя и его приближенных. Кстати, Птолемею сейчас активно помогает с библиотекой Стратон, сын Аркилая из Лампсака. Он даже как учитель воспитывает сына царя Птолемея Филадельфа.

-         Тот Стратон, что сменил Феофраста, главу аристотелавского Ликея? – Спросил Метродор.

-         Да, земляк ваш! – Отозвался всезнающий книготорговец. – Он неплохо устроился при Птолемеях и продолжает, как и вы писать превосходные книги.

-         Имея под рукой такую библиотеку – это не так уж трудно. – Усмехнулся тот. - Ведь там не меньше ста тысяч книг и каталог великолепный. Любое произведение отыскать можно.

-         Достаточно знать название и имя автора, - Кивнул купец. – Даже все труды Демокрита имеются, которых у нас днем с огнем уже не отыщешь. Александрию не зря считают теперь центром мировой книготорговли. Ведь там есть все для успешного производства книг; добыча и выделка папируса, которым изобилует дельта Нила, и мастерские расположены совсем рядом с городом.

-         А как насчет спроса на наши новые творения? – Поинтересовался Эпикур.

-         Их берут нарасхват! В два-три раза дороже, чем тут в Афинах. Так что не ленитесь пишите. А я готов покупать у вас все, что успевают воспроизводить ваши небезталанные калиграфы. Александрийцы уже знакомы с вашими сочинениями и очень высоко оценивают их.

-         Пока что мы успели подготовить вам лишь шесть свитков. Они в этом футляре. Если сочтете нужным, можете лично проверить! – Сказал купцу Неокл Старший, передовая тому толстый медный футлял, годный для дальней транспортировки свернутых в трубку рукописей.

-         И проверять не хочу! Знаю, что все вы, как обычно, отлично подготовили. – Вежливо раскланиваясь, отозвался тот, бережно прижимая к груди футляр.

-         И бегать в поисках покупателей по лавкам агоры нам теперь не надо! – Весело сказал Хередем братьям, кивая вслед удаляющемуся книготорговцу. – Сами уже к нам дорогу находят!

 

 

Эхо войны

 

 

Прошло десять лет. К этому времени Кассандр, сын царя Македонии Антипатра, захватил Афины и установил там олигархическое правление с избирательным цензом в десять тысяч драхм. Вместо прежних бездарных правителей он поставил во главе города Деметрия Фалерского, человека незнатного рода, но выдающегося философа, мыслителя и политика. В отличае от своих предшественников, последний достиг власти именно благодаря своим незаурядным способностям и прежде всего благодаря ораторскому искусству.

Он сделал для города много полезного, обогатив его доходами и красивыми постройками, Зажиточные афиняне были в восторге от его правления и в знак признательности воздвигли ему 360 медных памятников, по большей части представляющих Деметрия верхом или на колеснице. За десять лет его удачливого правления такие изваяния – скульптуры были сооружены почти во всех людных местах города.

Но не зря говорят, что любовь толпы редко отличается постоянством. После смерти Кассандра, когда новый царь Македонии Антигон Одноглазый одержал победу над Птолемеем при Саламине, на смену Деметрию Фалерскому был прислан его тезка Деметрий Полиоркет, сын царя Антигона. Демократическая форма правления была восстановлена и скульптурные изваяния, посвященные прежнему правителю в Афинах, были частично утоплены, частично перекованы в ночные горшки.

Впрочем, ликование местных демократов тоже длилось недолго. Вскоре, поражение Деметрия Полиоркета в битве при Иссе, означало очередное наступление сторонников олигархов-македонцев. В Афинах стал временным правителем тиран Лахор. А через несколько лет Деметрий Полиоркет снова явился в Гецию и осадил Афины. После долгих переговоров академик Кратет, преемник Полемона на посту главы Платоновской Академии, склонил его к миру и он опять восстановил свое правление. Однако победа царя Фракии Лисимаха над Деметрием Полиоркетом – «царем без царства» привела к окончательному поражению демократов в Афинах.

Эпикур и обитатели его Сада не напрасно старательно избегали вмешиваться в политику. Они не примыкали ни к одной из партий, постоянно воюющих между собой. С философской невозмутимостью встречали они очередные перемены, происходящие среди властителей. Во время осады, когда все мужское население города было призвано с оружием в руках встать на защиту стен, полуразрушенных еще в прежних междуусобных схватках, эпикурейцы, вооружившись для вида, заботились лишь о том, чтобы не оказаться втянутыми в бессмысленные сражения. К счастью, посольство, возглавляемое Кратетом, принесло желанный мир и массового кровопролития, при захвате города воинственным Эпигоном, удалось избежать.

-         Хвала небесным заступникам! – Помогая брату Неоклу стаскивать с плеч медные доспехи, с усмешкой говорил Хередем. – Наконец-то, алчные шакалы замирились. Мало им своих рабов, еще и нас чуть было ими не сделали.

-         Если бы македонцы начали штурм, наши болтуны демократы первыми бы бросилист спасать свои шкуры. - Кивнул тот, вешая на стену кожвный щит с блестящими металлическими пластинами и свой меч, так и не вынутый из ножен. – Теперь горлопаны на агоре поуспокоются.

-         Но вряд ли надолго!- С сомнением покачал головой Аристобул. – Этих пустозвонов лишь могила угомонит.

-         Снесите оружие в подвал сарая, чтобы не бросалось в глаза посторонним. – Посоветовал братьям Эпикур. - Лучше хранить его под рукой в надежном месте. Кто знает, что еще нас ждет впереди?

-         Дельный совет! – Сказал Неокл Старший, глядя на сыновей. – На сегодня мечи нам явно не понадобятся. Война кончилась, пора браться за полезные дела. Сад надо уже поливать, да и свитки необходимо дописывать. Заказ в Александрийскую библиотеку, кто будет за вас доделывать?

-         В последние дни, из-за осады и страхов перед штурмом рынок на агоре пустовал. – Горестно посетовала седовласая Херестрата. – Придется кормить вас лишь овощами из погреба, и вино почти кончилось.

-         Хорошо еще мы своевременно запаслись кое-чем. – Заметила хозяйственная Элен. – У многих в городе вообще есть нечего. Даже за деньги продовольствия сейчас нигде не купишь.

-         Ничего! Мы не диадохи с эпигонами – сумеем немного и поголодать! – Попробовал утешить мать Эпикур. – Главное целы все и напрасными убийствами, кровью чужой себя не осквернили!

-         И чести своей позорным бегством не уронили! – Веско добавил Гермарх.

-         Кстати, Демокрит учил, что иногда для здоровья и поголодать бывает невредно. Особенно если живот, как у меня черезчур округлился. – Засмеялся Метродор.

-         Такого же мнения придерживаются и стоики. – Знающе произнесла Эротея. – Меня недавно представили их новому схоларху Клеанфу. Он на пять лет моложе Зенона Китийского, а раза в три потолше своего учителя.

-         Оба они не потомственные афиняне. Клеанф в юности был кулачным бойцом. Я тоже знаком с ним. – Сказал Неокл Младший. – Он пришел в Афины несколько лет назад и примкнул к Зенону. Но философствует он лишь днем, а по ночам работает поденьщиком, таскает воду для поливки садов, либо месит тесто хозяйкам, пекущим хлеб.

-         Говорят - он содержал не только себя, но и Зенону платил оброк в день по оболу. – Заметил Аристобул. – Впрочем, это не помешало ему стать хорошим поэтом. Ведь он сочинил «Гимн Зевсу», который многие считают величайшим религиозным гимном Греции.

-         Это странно! Ведь Зенон убежденный враг поэзии. По его мнению, ничто не делает человека столь малопригодным для знания, как поэзия. – Негромко произнесла Маммария.

-         Ничего странного тут нет! – Возразил Идоминей. – Противоположные натуры часто сходятся. Дружбу это только усиливает. И вкусы разные им не мешают.

-         Над Клеанфом многие насмехаются и совсем напрасно. – Сказал Эпикур. – Он медлителен в устных спорах и дискусиях, но в то же время неплохой писатель, создавший шестьдесят книг. Среди них не мало и хороших, например: «О времени», «Толкование к Гераклиту», «Об искусстве», «Об естественной науке Зенона», «О браке», «Наука любви». Из стоиков лишь его ученик Хрисипп более плодотворен, как сочинитель. Хотя их представления о мире – весьма упрощенное. Они полагают, что Вселенная – одно большое живое существо, ее душа – Бог, а сердце – Солнце.

-         Чтож, просто – зато понятно! – Улыбнулась Фемиста, жена Леонтия. – Правда, я плохо разбираюсь в учении стоиков. Хотелось бы узнать о нем побольше.

-         Давайте-ка пока организуем стол и перекусим, что есть! А потом побеседуем в общем зале о стоиках. – Предложил Неокл Старший.

Все единодущно поддержали предложение старого учителя и он, привычно хлопнув в ладони, подал знак накрывать на стол. Пока мужчины убирали оружие в подвал сарая, женщины ставили на стол в горнице, то немногое, что удалось им купить на рынке и достать в погребе. Скромно перекусив овощами и запив еду водой из колодца, обитатели сада собрались в общем зале, попросив Эпикура выступить не заинтересовавшую всех тему.

-         О создателе школы стоиков Зеноне, я уже рассказывал. – Окинув взглядом друзей, сказал хозяин сада. – А теперь, после столь скудного застолья, настало, пожалуй, самое время поговорить и об их учении, воспитывающем в людях уменье терпеливо переносить порой неизбежные трудности. Начну с того, что Зенон делил философию на логику, физику и этику. Клеанф же предпочитает различать в ней шесть частей: риторику, диалектику, этику, политику, физику и науку о Богах. Чтобы сделать понятнее свое деление Зенон обычно сравнивал философию с яйцом, Логика, по его мнению, подобна скорлупе, физика – белку, а этика – желтку. Но лишь, как нечто целое, они представляют собой что-то полезное.

Само слово логика произошло от греческого «логос» – что значит «слово». Оно имеет двойное значение: внутреннее и внешнее. Первое – это речь, мысли, даже еще не высказанные, и второе – вырожаемое, внешне произносимыми звуками, или видимо обозначаемыми знаками. Так логика у стоиков распадается на учение о рассуждении, в форме монолога, и на диалог, в форме вопросов и ответов.

Единственным источником знания стоики, как и мы, считают наши ощущения и восприятия, объективно существующей реальности. Душу новорожденного ребенка они уподобляют чистому листу папируса, который постепенно заполняется знаками, благодаря тому, что ребенок начинает воспринимать окружающий его мир. На основе ощущений и последующего восприятия в памяти образуются представления.

В отличае от киников и скептиков, отрицающих саму возможность познания объективной истины, стоики, подобно нам, допускают, что восприятия могут быть различны по своей познавательной ценности. Они могут и соответствовать истинной картине мира. Для этого требуется однако не случайное, стихийное восприятие предметов, тел, процессов, а специально организованные наблюдения, согласно требованиям науки. И сам человек, ведущий исследование, должен быть трезв и здоров, чтобы не принимать фантазии своего больного воображения за реальность.

Но, в отличие от Демокрита, стоики полагают, что происхождение слов обусловлено самой природой вещей, а не является лишь плодом договора между людьми с целью обозначать те или иные предметы какими-либо звуками, не имеющими ничего общего с самими обозначаемыми телами. Поэтому они не могут даже объяснить откуда берется такое разнообразие языков у множества народов.

-         Так в чем же основные отличия представлений стоиков от наших? – Недоумевая попросила поподробней объяснить, любопытная, как всегда, Маммария.

-         Физика стоиков основывается на признании того, что объективно существуют не только тела, но и боги, и души, и логос, как мировой разум. Все, как у Парменида, является Единым, шарообразным, вечным миром. – Сказал выступавший.

-         А у нас?

-         У нас же, по учению Демокрита, есть атомы и пустота. Лишь они объективны. А боги, если и есть, то находятся где-то между бесчисленными мирами. Поэтому их существование или отсутствие – не может и не должно влиять на наши представления. – Усмехнулся Эпикур. – Стоики не пошли дальше традиционных представлений о четырех вещественных стихиях или элементах: огне и воздухе; земле и воде, из которых первая пара активна, а другая пассивна. Вслед за Гераклитом Эфесским они считают огонь первичной стихией. По их мнению, все возникает из огня и через каждые 10800 лет погибает в огне.

-         Откуда же они взяли такой срок? – Спросил Хередем.

-         Тридцать лет – средний срок жизни одного поколения людей они умножили на число дней в году. – Был ответ.

-         А потом что?

-         Потом происходит возрождение космоса, его переход из свернутого в развернутое состояние. Еще это называют воскресением. Космогония стоиков циклична. И всякий раз существует лишь один замкнутый, целостный, конечный мир. А мы представляем себе Вселенную вовсе не так. У нас она, хоть и является единой, но состоит из бесчисленного количества целостных миров, отличающихся один от другого и находящихся на разных ступенях развития.

-         Но если стоики не признают бесконечной пустоты, находящейся внутри миров, то как они представляют себе движение и перемены? – Спросил Метродор.

-         Пустоту-то они признают. Космос лежит, по их мнению, в пустоте и в ней есть места занимаемые телами. Сами по себе эти места бестелесны, как бестелесно и время, являющееся как бы расстоянием движения. Они даже различают три вида движения – это пространственные перемещения, изменение качеств и перемены в напряжениях.

-         Что же такое тогда – напряжение?

-         Тут у них появляется целое особое учение, связанное с пневмой – активной смесью огня и воздуха, которые якобы разлиты по всему миру-вселенной. Состояние пневмы и определяет степень напряжения. Оно минимально в неживой природе и максимально у мудреца – идеального человека стоиков. В зависимости от состояния пневмы образуется четыре царства природы: неживое, флора, фауна и человек. Понятие пневмы воплощает в себе и духовное начало; возрастание ее напряженности означает рост одушевленности в мире. В неживом царстве пневма выступает, как слепая необходимось, в растительном царстве – это формирующая сила природы, как у индусов прана; а в животном мире это душа, стремящаяся к объективной разумности.

-         Значит – пневма это мировой дух и даже мировой разум! Так ли следует это понимать? – Спросила сидящая рядом с Метродором Эротия.

-         Ты поняла совершенно правильно. – Кивнул Эпикур. – Чем больше в пневме огня, тем она разумнее. Это и есть Бог стоиков.

-         Но тогда их надо бы назвать огнепоклонниками, подобно зороастрийцам и парсам! – Засмеялаль она.

-         С той только разницей, что те поклонялись огню физическому, а стоики, как философы, поклоняются огню духовному. – Согласился тот.- Наиболее разумен для них чистый огонь. Он же и Логос Космоса, и разум Богов, и сами Боги. В нем и семя космоса и источник «семян» всех вещей.

-         Иными словами, Боги стоиков – творческая сила самой природы, заложенная ею в саму себя, как программа ее деятельности. – Заметил Гермарх.

-         Если бы все воспринимали Высший Разум только так, то в этом не было бы большой беды. И учение Гераклита близко к такому толкованию. – Покачал головой Эпикур. – Но стоики уверены в том, что боги все предопределяют, все предвидят и всем управляют – вплоть до частностей и мелочей. А это парализует человека, превращает его в пассивное орудие судьбы, лишь с виду разумное. На деле же это оборачивается пособничеством тем, кто богат и ловок в обкрадывании ближних. Для тех кому сами боги мол отвели место внизу. Это означает продолжение беспросветного царства лжи и насилия – власти тиранов и убийц, беспощадно карающих тех, кто встает на защиту обездоленных, кто не хочет быть послушным, терпеливым рабом, и готов сражаться за свою свободу.

-         Когда недавно я слушала Клеанфа, он утверждал, что добро и зло неразрывно связаны. Не будь одного, не было бы другого и добродетель не возникает без порока. – Заявила Гедея.

-         Зло существует не зря! Оно необходимо для того, чтобы преодолевая его своим терпением и покорностью мудрец мог упражняться в добродетели и укрепляться в ней. – Поддержала подругу Маммария.

-         Что для части зло, то для общего может быть благом. – Выразил вслух согласие Хередем. – Так гибель солдата в бою для него самого – зло, а для тех, ради кого он жертвует собой – благо.

-         Снизу видно одно, а сверху совсем иное. – Заметила Фемиста. – Но сверху из космоса видят общую панораму лишь боги. Поэтому прав был Гераклит, когда сказал, что для богов все хорошо и прекрасно, а если люди принимают одно за хорошее и прекрасное, а другое за плохое и безобразное, то это говорит только об их ограниченности.

-         А я думаю и уверен, что прав был Демокрит, учивший, что добро нельзя творить через зло, и только добродетель способна вести людей к настоящему счастью, как подлинная наука к истине! – Убежденно произнес Эпикур. – Впрочем, в учении стоиков не мало и полезных вещей. Повинуясь во всем судьбе, они полагают, что это ведет их к высшему благу, к блаженному состоянию гармонии воли человека с волей Вселенского Разума.

Но их спокойствие-апатия это вовсе не депрессия, а напротив, самое высокое напряжение пневмы, благодаря чему мудрец становится нечувствмтелен к страданиям и достигает невозмутимости. И это бесстрастие его исходит не от слабости, а от силы. Поэтому они научились неплохо разбираться в страстях. Считая их неразумными движениями души.В связи с этим они делят страсти на четыре основных вида: печаль, страх, вожделения и жажда удовольствия. И учителя их, на собственном примере, умело обучают последователей преодолевать страсти.

Стоический мудрец всегда стремится пребывать в умеренно-радостном настроении. В основе его радости – твердая воля, направляемая разумом. А источник ее – сознание хорошо исполненного долга и уверенность в полной гармонии с Божественным Космосом. Воля у стоика не эгоистична и не исключает сердечности, привязанности к друзьям и близким. Они бывают верными товарищами. Эти люди ощущают себя выше обыденной жизни, но они не отрешены от нее. Поэтому стоики не отрицают такие физические и нравственные ценности, как здоровье, красота, сила, любовь к роду и к детям. Но они в то же время понимают, что это общие ценности всего животного мира и главное для человека совсем в ином.

-         В чем же оно – главное? – Тихо спросила Леонтия, обычно молчавшая на общих собеседованиях.

-         В том, чтобы постичь – что есть для него истинное добро, а что есть зло и что лежит между ними. – С улыбкой взглянув на свою подругу-рабыню, ответил ее хозяин. – Их ведущий жизненный принцип заключается в мысли о том, что от нас зависят не сами обстоятельства нашего бытия, а лишь наше отношение к ним.

-         Значит – стоиков скорей следует отнести к примиренцам со злом, а нас к немпримеримым воителям с ним! Так что ли? – Весело спросил Метродор.

-         Если иметь ввиду справедливость между людьми, то это именно так! – Подтвердил Эпикур. – Ведь они понимают свободу по-рабски. Стоический мудрец примиряется со всем, происходящим вокруг, теша себя иллюзией, что в целом все хорошо и прекрасно, и все, что случается, происходит по промыслу Вселенского Мирового Разума.

А поскольку природа и все живые существа с ней едины, едины земля и небо, любая душа и боги, то высшей целью мыслящих людей должно быть прежде всего преодоление того, что их разъединяет, что мешает такому единству и не дает возможности слиться в дружное космическое собратство, образовать всемирную сплоченную целостность из разных народов, белых и черных, греков и варваров, чтобы все были полноправными согражданнами и жили по мудрым божьим заветам, совместно строя счастье блаженного бессмертия.

-         О! Если бы такое когда осуществилось! Вот было бы замечательно! – Восторженно воскликнула пылкая Фемиста. – Разве и мы стремимся не к той же благой цели – сделать жизнь на Земле действительно мирной и божественно прекрасной!

-         Цель-то у нас общая! – Внимательно посмотрел в ее сторону Эпикур. – Только идем мы к ней разными дорогами. А путь туда лишь один!

-         Какой же это путь? – Изумленно спросила та.

-         Путь собственного разума! Потому что другого-то – божьего, в нашем подлунном мире, возможно и не существует. – Со вздохом ответил Эпикур и, помолчав, добавил. – Во всяком случае так думают не толко киники и скептики, но и все, кто не путают веру с суевериями. Однако об этом мы успеем еще побеседовать в другой раз. Уже темнеет и пора готовиться к ночлегу. Надо отдохнуть от трудного дня войны. К счастью он завершился для нас пока миром.

 

 

Чума

 

 

Но война, между Деметрием Полиоркетом и другими претендентами на власть в Греции, не затухала. Несмотря на заключенный с помощью мудрого академика Кратета мир, осаждавшие недавно Афины, солдаты продолжали грабить и разорять окрестности. Нарушение торговых связей и хозяйничание пиратов на море еще больше парализовало снабжение огромного города и вызвало среди населения жестокий голод. Это в свою очередь породило массовые болезни. Началась страшная эпидемия, получившая в народе название моровой язвы. За несколько месяцев чума унесла в царство Аида почти половину жителей Афин

Понимая какую опасность представляет для обитателей сада жизнь в таком городе, Эпикур упросил большую часть своих гостей временно покинуть Афины. Друзья из Лампсака уплыли на корабле владельца триремы, знакомого Метродора и Клеона. Гермарх с Элен отправился на остров Лесбос в Митилену, где была могила его отца Агеморта и оставалось много верных учеников. Эпикур пробовал уговорить своих отца с матерью хотя бы ненадолго вернуться в Колофрн, пока не пройдет эпидемия, но родители наотрез отказались покинуть сыновей.

-         Если уж нам предстоит умереть от злосчастной хвори, то лучше сделать это здесь на родине, чем где-то на чужбине. – Твердо заявил старый учитель.

-         Там ведь нас и похоронить будет некому. – Обнимая сыновей, сказала Херестрата. – Да и морской качки я уже больше не вынесу.

Эпикур не стал настаивать и вынужден был оставить родителей в покое. Вскоре однако ему пришлось об этом горько пожалеть. Сначало мать, а через несколько дней и отец, внезапно почувствовали себя плохо и, после недели мучительных страданий, скончались. Братья устроили погребальный костер и похоронили прах самых близких им людей, в соответствии с завещанием на старом афинском кладбище, где покоились предки по линии отца из рода Филаидов дема Горгетта.

С Эпикуром в его саду остались лишь братья Неокл, Хередем и Аристобул, да их подруги – гетеры Гедея, Маммария и Никидия, а также рабыня Леонтия с младшим братом Мисом, ставшим к тому времени почти взрослым юношей. Последние двое научились за этот период правильно говорить по гречески и даже неплохо овладели калиграфией под руководством Неокла Старшего. Впрочем, заниматься, как прежде, созданием и продажей книг в городе, где свирепствовала чума, было невозможно. Всем приходилось трудиться физически.

Пока женщины ухаживали за садом, стирали, убирались и бегали к морю торговаться с рыбаками, чтобы приготовить хоть какую-то еду, мужчины, по указу городских властей, убирали трупы и следили за порядком на улицах, защищая уцелевших еще сограждан от неизбежных, в подобных ситуациях, бесчинств обнаглевших мародеров и вооруженных ночных грабителей. За такой нелегкий и опасный труд магистрат платил добровольным храбрецам помошникам продуктами, которых нельзя было достать на рынке ни за какие деньги.

-         Вот и мы, свободные афинские философы, сравнялись с тобой, бесправным рабом! – Помогая Мису укладывать на повозку очередной труп, валявшийся на обочине дороги, смеялся Хередем. – Теперь ни у кого не повернется язык утверждать, что мы живем чужим трудом!

-         Мне никогда и в голову не приходилось упрекать вас в этом! – Тихо отозвался юноша.

-         Не упрекал вслух, но в душе про себя, наверно, не раз так думал! – Хохотал Хередем. – Ты только не обижайся! Я ведь шучу! При нашей, столь полезной сейчас для города работенке, без смеха здесь долго не протянуть!

-         Эпикур не зря учил брать пример с невозмутимых стоиков. – Удерживая лошадь за узцы, улыбнулся Аристобул. – У них ведь мудрецом считается тот, кто не потеряет радостного настроенияи духа даже на собственных похоронах!

-         Э! Кому ведомо, что будет с нашим духом, когда нас не будет! – Бодро заметил Неокл, подбирая с земли ременные поводья. – А пока мы живы – лучше не унывать. Кстати, пора сдавать повозку другим возчикам безвременно усопших. Эпикур говорил, что сегодня наша очередь дежурить по району. Надо еще успеть хоть немного вздремнуть перед ночным патрулированием.

Никто не высказал возражений и повозка с подобранными трупами двинулась в сторону городского кладбища, где была заранее вырыта общая могила для тех, кого некому было уже хоронить.

 

 

Ночной патруль

 

 

Ночью Эпикур с братьями, вооружившись мечами, неторопливо обходили выделенные им для охраны улицы.

-         Послушайте! Какая вокруг тишина. Город будто вымер. – Тихо говорил спутникам Аристобул. – Даже лая собак не слышно.

-         Не удивительно! – Усмехнулся Хередем. – Их давно съели хозяева.

-         Моровая язва – пострашней войны! – Заметил Неокл. – Такой беды афиняне не видели со времен нападения персов. Говорят, что только тогда творилось нечто подобное!

-         Пейте лишь чистую колодезную воду! А еще лучше бы и ее хорошенько кипятить. – Сказал Эпикур. – Чаще всего зараза проникает к нам через рот, когда едим. И руки надо вовремя мыть! Особенно если брались за покойников.

-         А как за них не браться, если приходится хоронить? – Пожал плечами Неокл. – Не оставлять же людей валяться на улицах. Тогда ведь здесь и дышать будет нечем!

-         Ну, до этого, я думаю, не дойдет! Кажется, в последнее время мертвые встречаются все реже. Видно эпидемия пошла на убыль.

-         Либо умирать уже стало некому! – Невесело пошутил Хередем.

Внезапно до слуха патрульных долетел отдаленный свист.

-         Это наш Мис! Подает сигнал! – Прислушиваясь сказал Эпикур. – Поспешим-ка к нему на помощь!

Обгоняя друг друга, братья стремглав поспешили к своему саду. Они поспели как раз во-время, чтобы отогнать большую компанию мародеров, пытающихся сломать запор их ворот. Появление вооруженных патрульных заставило пьяниц обратиться в бегство.

-         Опять местное ворье! – Сказал Неокл, убирая меч в ножны. – Я догнал одного. Если бы то был солдат-македонец, он стал бы драться. А этот сразу показал спину.

-         Ты что убил его? – Озабоченно спросил Эпикур.

-         Зачем убивать своих, он грек. – Пожал плечами бывший тренер олимпийцев. – Я лишь шлепнул его плашмя по месту, на которое он теперь не скоро сядет.

-         Тебе надо бы поучить нас владеть оружием. – Заметил Хередем. – Такая наука теперь важнее других.

-         Неровен час – столкнемся с македонцами. Те бравые вояки, зря спину не покажут. – Поддержал просьбу брата Аристобул.

-         Завтра покажу вам полезные приемы. – Согласился Неокл – Это каждому сейчас может пригодиться!

За воротами на пороге дома появился Мис с луком и стрелами в руках. За ним вышли испуганные женщины.

-         Хорошо, что вы подоспели! – Сказал Мис. – Я уже собирался угостить нападавших стрелами. Но применять оружие рабам запрещено. Поэтому решил дождаться вас.

-         Правильно сделал! – Похвалил юношу Эпикур. – Судьи не станут разбираться, кто прав, кто виноват. Лучше не давать им лишнего повода сутяжничать. А пока ступайте-ка все спать – опасность миновала! – Обратился он к женщинам. – Мы еще пройдемся для порядка по соседним улицам.

Ночной патруль неторопливо двинулся дальше выполнять возложенную на него миссию, а обитательницы сада разошлись по своим комнатам спать под охраной бдительного Миса.

 

 

Только к весне с наступлением теплых солнечных дней страшная моровая язва в городе начала понемногу отступать и уцелевшие за зиму жители Афин вздохнули с облегчением. На рынке, как прежде, закипела бойкая торговля и стали появляться необходимые товары. Братья и гости в саду Эпикура смогли наконец-то заняться привычной деятельностью. К лету вернулись из Митилены Гермарх с Элен, а еще через пару недель приплыли, на триреме знакомого триеарха, Метродор и его дружная компания из Лампсака.

-         А почему с вами нет Леонтия с Фемистой? – Спросил у друга Эпикур, когда они собрались отмечать встречу в большом зале собеседований.

-         Как, ты еще не знаешь? – Удивился Метродор. – У них ведь недавно родился первенец и назвали его в твою честь Эпикуром.

-         Вот как! – Воскликнула Гедея. – Значит в нашей компании теперь будет два Эпикура!

-         Да здравствует малыш – Эпикур Второй! – Восторженно подхватила Маммария.

-         Не мешает воздать хвалу и Эпикуру Первому, с его бесстрашными братьями и их храбрыми подругами! – Рассудительно добавила Эротия. – Ведь они не испугались чумы, чтобы сохранить для друзей свой чудесный сад!

Возвращение прежних обитателей сада и приток новых гостей, приезжавших со всех концов Греции, чтобы познакомиться с учением, провозгласившим высшим благом удовольствия и наслаждения, придавало школе Эпикура особую притягательную силу. Это побудило многих адептов других учений присоединиться к эпикурейцам. Ни маститые платоновские академики, ни перепатетики аристотелевского Ликея, ни стоики Зенона, призывавшие на словах к гражданской доблести, не проявили этих качеств в трудные для города дни, как это сделали Эпикур с братьями, очищавшие улицы от трупов и мужественно спасавшие сограждан от бесчинств мародеров.

Поэтому, когда местные власти решили отметить подвиг тех, кто, рискуя жизнью, помог справиться с эпидемией, афинский магистрат единодушно постановил воздвигнуть на акрополе медный памятник философу Эпикуру.

-         Теперь ты даже после смерти будешь стоять среди богов и знаменитых героев Эллады! – Весело говорил старшему брату Хередем, первым узнавший на рынке эту нежданную новость.

-         Слава вещь непостоянная. – Усмехался Эпикур. – Давно ли афиняне ставили медные изваяния Деметрию Фалерскому? А, с приходом его тезки царевича Деметрия Полиоркета, их за несколько дней перековали в ночные сосуды.

-         Память людская не вечна, как и все в мире, кроме атомов и пустоты! – Засмеялся Аристобул.

-         А я искренне рада за вас. – Серьезно возразила его подруга Никидия. – Просто люди сумели оценить ваш нелегкий труд и мужество.

-         Главное – мы сохранили наш дом и сад. – Заметил Неокл. – Были бы отец с матерью живы – они бы тоже порадовались этому.

-         На фоне общего запустения и разрухи ваш сад разросся и кажется сейчас еще более прекрасным! – Кивнул Метродор, любуясь буйной зеленью хорошо ухоженных плодовых деревьев. – Настоящий живой оазис в засушливой полумертвой пустыне!

-         Ты заговорил, как поэт. – Улыбнулся другу Эпикур. – Расскажи-ка лучше, о чем ты пишешь? Как идут дела с сочинениями?

-         Без твоей дружеской поддержки мне и за перо браться неохота. – Смущенно признался Метродор. - Ты способен заражать всех энтузиазмом. А таким снобам, как я, нужны постоянные кнут да шпоры. Мы слишком любим мелкие удовольствия, чтобы заниматься поисками более крупных жизненных радостей. Не говоря уж о подлинном счастье!

-         Не наговаривай на себя зря! – Искренне возмутился Эпикур. – У тебя дар божий – редкий талант писателя. Ты должен пользоваться им!

-         Что боги дали, то они и возьмут! – Вздохнул тот. – Только беда в том, что я в небожителей, как и ты, не очень-то верю. К тому же без хороших переписчиков, как твои братья, мои сочинения мало чего стоят.

-         Ну, это ты говоришь напрасно! Кроме моих братьев, кстати, у нас будут еще два превосходных калиграфа.

-         Кто же это?

-         Очень неравнодушная к твоему творчеству Леонтия и ее младший брат Мис. Мой отец не зря обучал их. Оба научились искусству калиграфии, даже кое в чем превзошли самого учителя.

-         Это здорово! – Согласился Метродор. – У меня есть несколько почти готовых свитков. Пусть попробуют превратить их в книги. Однако лучше будет, если сперва ты сам посмотришь – стоят ли того мои труды.

-         С этого бы и начинал! – Добродушно хлопнул приятеля по плечу Эпикур. – И у нашего Гермарха имеется кое-что для публикаций. Мне-то из-за хлопот с чумой было пока не до философских сочинений.

-         Зато теперь, когда твой монумент установят на акрополе в центре города, твои книги будут покупать еще охотнее. – Заметил собеседник.

 

 

О пользе разума

 

 

После горя,страданий и страхов, вызванных войной и беспощадной моровой язвой, мирная, относительно спокойная жизнь постепенно возвращалась в Афины. Мало по малу востанавливались морские связи с египетской Александрией и с другими крупными городами Средиземноморья. В сад к Эпикуру, как и прежде, стали наведываться знакомые книжные торговцы. Возрастал спрос на старые и новые сочинения. Калиграфы-переписчики, хотя и работали теперь впятером, едва успевали выполнять получаемые заказы.

Занятые созданием книг обитатели сада не находили уже времени для поливки деревьев и ухода за огородом. Поскольку деньги имелись, на общем собрании было решено приобрести несколько рабов, которым поручили вести домашнее хозяйство. По настоянию Эпикура их сажали за общий стол и обращались с ними как с равными, называя друзьями и считаясь как с полноправными гостями.

Через день по вечерам в большом зале, как и раньше, проводились беседы на волновавшие всех философские темы. Там присутствовали и рабы, понимающие греческий язык. На одном из таких собраний, когда шло обсуждение небесных явлений, Эпикур предложил собравшимся зачитать набросок своего письма к молодому ученику Пифоклу из Лампсака, очень просившего его об этом.

-         Кое-кто из вас, вероятно, помнит, что я написал когда-то письмо к Менекею о том, к чему следует стремиться, и к Геродоту, о строении природы. Пифокла же интересуют явления небесные. А это каждому не легко понять и еще труднее запомнить, как надо объяснять их. Я решил помочь юному философу. Послушайте – что я написал ему. После вашего обсуждения, я еще доработаю это письмо.

Все выразили согласие и он начал читать:

            « Эпикур Пифоклу шлет привет! Клеон передал мне твое письмо. Ты просишь прислать краткие рассуждения о небесных явлениях, чтобы можно было их легче понять и запомнить. Выполняю твою просьбу, полагая, что такие рассуждения будут полезны и тебе, и другим, желающим истинного познания природы, и у кого из-за повседневных забот слишком мало досуга.

            Прежде всего необходимо помнить, что в науке о небесных явлениях не надо подгонять все под одно и тоже объяснение, как это мы делали при освещении самых общих вопросов о природе, таких, например, как о том, что все состоит из тел и неосязаемой пустоты. Или, что основой всего являются неделимые атомы, допускающие только одно объяснение, соответствующее явлениям.

            Нет, небесные явления допускают много причин своего возникновения и много суждений о своей сущности, которые все соответствуют ощущениям. А кто одно объяснение принимает, а другое, столь же соответствующее явлению, отвергает, тот с очевидностью уходит из области науки о природе в область баснословия и пустомыслия.

            Каждую видимость следует наблюдать и выделять в ней такие приметы, многообразное протекание которых не противоречит тому, что происходит и у нас на Земле. Наш мир есть область неба, заключающая в себе светила, Землю и все небесные явления. Он отделен от бесконечности и заканчивается границей, которая может быть как плотной, так и редкой, как вращающейся, так и неподвижной.

            Таких миров может быть бесконечное количество и такой мир может возникнуть как внутри другого мира, так и между мирами. Возникновение совершается тогда, когда необходимые для этого семена истекают из какого-либо места-мира или из нескольких миров, пока не наступит такая устойчивость насыщения, что заложенное основание не сможет уже больше ничего принимать.

            Солнце, Луна и остальные светила не возникли сами по себе и не вошли в состав мира впоследствии, - нет, они стали образовываться одновременно с миром, посредством приращений и вихрей более легких пород, схожих с ветром, с огнем, или с тем и другим. Именно это подсказывают наши ощущения.

            Восход и заход Солнца, Луны и прочих светил может происходить вследствии их появлния над Землей и сокрытия за нею: этому никакие видимые явления не противоречат. Движения их могут совершаться вследствии круговращения всего неба по изначальной неизбежности, явившейся вместе с возникновением этого мира.

            Так должны мы рассматривать различные объяснения, не отвергая и того, что некоторые из них могут действовать сразу одновременно. Правильность движения небесных тел следует понимать так же, как правильность иных явлений, совершающихся возле нас. Не следует только примешивать к этому божественность природы.

            Боги постоянно пребывают в полноте блаженного бытия. Им чужды любые заботы. Если же этого не придерживаться, то все исследования причин небесных явлений окажутся вздором, как уже оказывалось у тех. кто полагал возможным только одно объяснение и отвергал все другие, впадая из-за этого в нелепости, доходя до немыслимого и лишаясь возможности учитывать те явления, в которых следовало бы видеть нужные указания.

            Так облака могут образовываться и собираться, как от сгущения воздуха под давлением ветра, так и от переплетения пригодных к этому атомов, цепляющихся друг за друга, и от скопления испаряющихся с поверхности земли вод. А кто принимает одно лишь объяснение, те борются против видимых явлений и не понимают, что доступно человеческому умозрению, а что нет.

            Гром может происходить от вздувания ветра в полостях туч, как бывает  и у нас в узкогорлых сосудах, или оттого, что тучи, затвердев, как лед, трутся друг о друга и ломаются. И здесь, как и всюду, видимые явления велят нам утверждать мнгообразие объяснений.

 Молнии предшествуют грому – или оттого, что сочетания атомов, производящее молнию, вырывается из туч одновременно с порывом ветра, а ветер производит шум уже потом; или оттого, что свет молнии несется к нам с большей скоростью, а гром запаздывает, как это иногда бывает при ударах, слышимых с большого расстояния.

            Вихри могут происходить оттого, что туча, подгоняемая сильным ветром, получает еще боковой толчек от стороннего ветра; или оттого, что ветер приходит в круговое движение под напором воздуха. Когда вихри спускаются на сушу, то образуются сухие смерчи, а когда опускаются на море, то получаются смерчи водяные.

            Град образуется при замерзании частиц воды и воздуха, а округлость его форм, быть может, происходят от подтаивания, или от равномерного охлаждения водно-воздушной смеси. Также образуются снежинки. Радуга образуется, когда солнце бросает свет на влажный воздух, или же вследствии особого смешения света и воздуха, что и производит разноцветие. Дугой же радуга кажется или оттого, что удаленность любого ее места от нас воспринимается взглядом как равная или оттого, что такую форму принимает смешение атомов, находящихся в воздухе.

            Некоторые звезды блуждают, а некоторые движутся иначе, это может быть потому, что в своем изначальном круговом движении одни следуют вращению равномерному, а другие нет. Иные звезды. Как можно наблюдать, отстают в своем движении от остальных. Это происходит или потому, что они медленнее обходят тот же круг, или потому, что они движутся в противоположном направлении. Но давать всему этому одностороннее объяснение пристало разве лишь тому, кто хочет морочить толпу.

            Запомни же все это, Пифокл, и тогда ты сумеешь понимать все, что с этим схоже, далеко сторонясь баснословия. Но пусть главной твоей заботой будет рассмотрение первоначал, бесконечности и того, что с этим связано. Прилежно изучив их, ты с легкостью сможешь понять и причины частностей. А у кого нет великой любви к этим предметам, те не смогут ни понять их, ни постичь даже того, зачем они живут.»

-         Как, друзья, понятно ли я изложил учение о небесных явлениях? – Сворачивая свиток, спросил слушателей Эпикур.

-         Если все книги твои будут написаны столь же ясно и доходчиво, то, можно не сомневаться, что скоро все греки станут эпикурейцами! – С улыбкой выразил автору одобрение Метродор.

-         Эпикурейцами и демокритовцами! – Согласно кивнул Гермарх.

-         Для этого прежде надо бы научить их читать. – Негромко заметил Клеон.

-         Да еще и понимать написанное! – Добавил сидевший с ним рядом молодой раб Мис.

 

 

Появление медного монумента Эпикуру, на площади Акрополя поблизости от главного храма Зевсу Громовержцу, еще больше упрочило среди афинян славу необычного философа. Хотя число клеветников и тайных завистников у него не поубавилось, никто не решался больше срывать известную всему городу надпись, красовавшуюся над его воротами, и открыто угрожать обитателям знаменитого Сада. Только количество мест для слушателей в общем зале ограничивало растущий приток гостей из сограждан, желающих пообщаться с молодым мудрецом, чьи книги затмили лучшие произведения популярных прежде Платона и Аристотеля.

-         Не предполагал, что ты так быстро сможешь выполнить свое обещание. – Сказал как-то Эпикуру Метродор во время очередного собеседования в общем зале.

-         Какое обещание? Кому? – Недоумевая удивился тот.

-         Обещание - моим землякам в Лампсаке превзойти самых известных в Элладе боголюбов. – Засмеялся его друг. – Ты уже насочинял больше двух наиболее талантливых из них, взятых вместе. У творца Академии и создателя Ликея едва ли наберется по сотне стоящих книг, а у тебя одного их уже не меньше трех сотен!

-         Да и цена на твои произведения гораздо выше чем у общепризнанных бывших корифеев. – Знающе подтвердил многоопытный в торговых сделках Клеон.

-         Лучше поговорим о чем-нибудь полезном. Мы собирались обсуждать сегодня тему – «мудрость». – Повернулся к Метродору Эпикур. – У тебя ведь есть превосходная книга «Дорога к мудрости». Вот и начни нашу дискуссию.

-         Ладно! – Нехотя поднявшись с места, согласился тот. – Мудрость – качество, присущее лишь человеку. Она имеет происхождение сугубо земное. – Неспеша принялся рассуждать вслух Метродор. – Но я бы предложил рассматривать это слово с разных сторон, как мы поступаем с явлениями небесными, поскольку такое понятие очень многозначно. Люди часто обижают друг друга или из ненависти, или из зависти, или из презрения, потому что все они поддаются страстям. И только мудрец, с помощью разума, способен подняться над чувствами, не давая им управлять собой.

Поэтому мудр тот, кто умеет командовать своими страстями. Как бы сильны и утончены не были его чувства, он не позволяет им властвовать над собой. Лишь такой человек может выдерживать даже пытки, помня о долге и не поддаваясь боли и страданиям.

-         Но каждый ли может стать таким мудрецом? – Задал вопрос один из новых гостей.

-         Полагаю, что нет! Не при всяком теле, да и не во всяком народе, есть люди, способные оставаться невозмутимыми и попрежнему чувствовать себя счастливыми при большом горе или боли. Во всяком случае, я себя к таковым не причисляю. Думаю, что мудрость, как, впрочем, и глупость – понятия относительные. Поэтому оценивать их следует лишь в конкретной ситуации.

Однако я убежден, что мудрый человек всегда склонен к благодарности и это будет выражаться в добрых словах о друзьях, как присутствующих, так и отсутствующих. Рабов же он не станет наказывать, а будет жалеть и усердных прощать, относясь к ним, как к собратьям, случайно попавшим в беду и оказавшимся, без их вины, среди побежденных. Он не будет болтать вздор даже пьяный, не станет никогда тираном, не захочет жить и киником, выпрашивая у более удачливых подаяния.

Он будет заботиться о ближних и о будущем. Ему по нраву будет сельская жизнь. Он сумеет противостоять судьбе и никогда не покинет друга в беде, а при случае даже умрет за него. Он будет благодарен всякому, кто его поправит, даже если это будет его недруг!

-         А как следует относиться мудрецу к женщинам? – С улыбкой спросила Эротия, взглянув на выступающего.

-         В этом ему, как и любому мужчине, придется считаться по крайней мере с тремя факторами. – Подумав отозвался ее друг. – Во первых с законами природы, во вторых с общественными установлениями и в третьих с собственной совестью. При некоторых житейских обстоятельствах он может и вступать в брак, но при других будет от этого воздерживаться. Впрочем, лучше, конечно, ему любить подругу, которая платит ему взаимностью и поможет вырастить и воспитать достойных детей.

И об имени ее, как и о своем собственном, он должен заботиться неприменно, чтобы избегать пошлых наветов со стороны тех, кто любит посплетничать. Хотя считаться с мнением невежд всегда не очень-то приятно, но не учитывать их злословия доставит еще большие неприятности. Об этом лучше не забывать, потому что никакое наслаждение само по себе не есть зло. Но средства достижения иных наслаждений доставляют куда больше хлопот, чем сами желанные наслаждения. Нельзя ведь жить с удовольствием, не живя разумно и праведно; и невозможно жить разумно и праведно, не пользуясь удовольствиями, которые представляют собой естественные блага.

-         Но разве поведение распутников и потакание собственным вожделениям не есть зло, заслуживающее порицания? – Заметил кто-то из гостей.

-         И не являются ли боль и страдания справедливым возмездием за это? – Добавил другой.

-         Если бы нас не смущал страх перед смертью, то зачем бы мы стали изучать природу? Мы же изучаем ее, чтобы постичь главное; изучаем для того, чтобы рассеять неведение перед грядущим! – Пожал плечами Метродор, - Чтобы разогнать никчемные страхи, вызванные выдуманными людьми баснями о Вселенной! Наиболее же разумные из нас понимают, что невозможно получить чистое наслаждение и высшее удовольствие, именуемое безоблачным счастьем, без изучения природы и ее законов.

-         А как насчет богатства? Не оно ли надежнее всего защищает нас от всевозможных бед и напастий? – Продолжали настойчиво спрашивать участвующие в дискуссии гости

-         О каком богатстве вы говорите? – Вмешался в разговор Эпикур. – Есть богатство, требуемое природой. Оно всегда ограничено лишь необходимым и потому легко достижимо. А есть богатство, требуемое праздным мнением, оно способно разрастаться до бесконечности и для нас совсем недостижимо. Случай же имеет мало отношений к настоящим мудрецам, ибо основную помощь им оказывает собственный разум. Только он учит праведности и позволяет хранить безмятежность духа, а неправедность всегда лишь увеличивают тревогу и беспокойство.

Поэзия, музыка, зрелища будут мудрому человеку даже приятнее, чем остальным, потому что он способен верно судить о них, хоть сам может и не писать стихов, и не играть на музыкальных инструментах. И школу он сумеет организовать, как надо, и последователей верных заведет, но не для того, чтобы водить за собой толпу невежд, а чтобы помочь тем, кто действительно ищет истину и способен отличать ложь от правды!

-         Когда, испытывая вожделения плоти, мы удовлетворяем природные запросы тела в любовных наслаждениях, разве мы не способствуем тем самым проявлению высшего блага, именуемого многими счастьем? – Смущенно потирая затылок, задал брату вопрос Хередем.

-         Если при этом хватает ума придерживаться добрых обычаев, не нарушать законов, не огорчать никого из близких и не вредить плоти – то удовлетворяй свои желания сколько хочешь и сможешь! – Весело рассмеялся Эпикур. - Однако трудно не нарушить какое-либо из вышеперечисленных положений. Так как все лишнее враг необходимого, а последнего многим еще не хватает. Чрезмерные же увлечения любовными забавами не приносят никакой пользы – довольно того, если они не слишком

 повредят.

-         К тому же не следует забывать, что тело наше – лишь плоть! – Сказал Метродор. – Оно не ведает границ времени. Об этом дано судить только разуму. Как пищу мудрец выбирает не самую обильную, а наиболее вкусную, так и временем он наслаждается не самым долгим, а наиболее приятным. Он на опыте знает, что память, если уметь ею пользоваться, способна сохранять лучшие мгновенья и пережитые впечатления на всю жизнь! Поэтому величайшее из благ - есть разумение!

Оно даже дороже самой философии и от него произошли все остальные добродетели. Кто постиг размышлением главную цель нашей человеческой природы, состоящую в бесконечном совершенствовании себя и мира, и понял, что высшее благо легко достижимо, а зло недолговечно и вполне переносимо, тот, подобно Демокриту, может смеяться над судьбой, которую глупцы считают всесильной божественной владычицой Вселенной!

-         Только мысль мудреца не нуждается в бесконечном времени! – Размышляя вслух, согласно кивнул Гермарх. – Она способна рассеивать страх перед вечностью, позволяя ее обладателю не чуждаться любых наслаждений, и, даже при уходе из жизни, вести себя так, будто тому всего хватило для счастья.

-         Величайшим благом для счастья является обретение друзей! – Уверенно произнес Метродор. – В наших ограниченных обстоятельствах дружба с людьми, делящими с нами радости и беды, надежнее всего скрашивает быстротекущую жизнь, дает возможность преодолевать любые трудности. Даже после смерти друга, добрая память о нем продолжает радовать нас. Не зря говорят: «кто не помнит прежнего счастья, тот в любом возрасте старик!»

И не следует делать только вид, что занимаешься философией, надо на самом деле заниматься ею. Ведь нам нужно не казаться здоровыми, а быть ими в действительности. Не напрасно Демокрит, чьих вещих суждений никому еще не удалось опровергнуть, учил почаще заглядывать вперед, в грядущее. Только это позволит отгородиться от вредных случайностей. А если уж нельзя будет избежать их, то нет никакой необходимости подчиняться такой необходимости!

Всегда можно, с презрением плюнув на тех, кто трусливо выслуживается перед неизбежным, храня достоинство, уйти из мира с легким сердцем, в радостном сознании того, что жизнь, несмотря ни на что, прожита хорошо и счастливо!

-         Браво Метродор! Ты прекрасно начал сегодня нашу беседу и еще лучше закончил ее. Даже наш славный учитель, великий абдеритянин Смеющийся, не сумел бы выразить более точно и ясно столь справедливые суждения о мудрости! – С улыбкой завершая дискуссию, сказал Эпикур.

 

 

Осада Афин солдатами Деметрия Полиоркета и последовавшая затем страшная чума, поразившая город, заставили афинян временно забыть внутренние распри, постоянно не утихавшие между сторонниками демократов и их противниками, поддерживающими македонских царей-властителей. Тем более, что с севера все чаще угрожали теперь вторжением варварские племена галлов. Только победа Антигона Второго, сына Деметрия Полиоркета, над галлами при Лисимахии ненадолго принесла желанный мир, дав возможность жителям, недавно еще свободных греческих городов, хоть немного вздохнуть спокойно, забыв о внешних угрозах.

Между тем обитатели Сада Эпикура продолжали жизнь мирных философов, занимаясь поисками высшего блага, именуемого в народе счастьем. В отличие от многих философствующих школ и схоластических учений, они, следуя заветам Демокрита, хорошо понимали, что в условиях олигархических тираний и воинственных деспотических монархий, основанных на труде бесправных рабов, от воли простых сограждан, лишь формально числившихся свободными, почти ничего не зависит.

Высшее же благо и счастье они видели в добром, чутком отношении к друзьям и ближним, связывая понятие человеческой мудрости с достойным поведением в обществе, рассматривая гражданскую доблесть и справедливость, как разумный договор между людьми, готовыми по братски помогать друг другу в познании и приображении себя и окружающего мира.

Именно в этом находили они высокую цель осмысленного бытия, отвергая и высмеивая пошлые выдумки о богах, выдумки лживых, продажных мудрователей, услужливо помогающих богачам и наследственным монархам, организовывать захватнические кровопролитные войны и торговлю себе подобными, что неизбежно превращало большинство сограждан из честных труженников в жалких пленников-рабов, а немногих, случайно уцелевших в боях победителей, в жестоких хозяев-рабовладельцев.

 

 

-         Из Лампсака отец прислал письмо. – Показывая друзьям небольшой свиток, сказал Метродор. – Он дал, наконец, согласие выдать мою сестру Батиду замуж за Идоминея, но хочет, чтобы я с младшим братом присутствовал на свадьбе.

-         Афиней прав, желание его законное. – Понимающе кивнул Эпикур. – Когда вы с Тимократом собираетесь отплыть?

-         Завтра уходит попутный корабль. С капитаном триремы я уже договорился.

-         А как с Эротией? Возьмешь подругу с собой?

-         Ей сейчас плавать нельзя. – Ответил Метродор. – Она ждет от меня ребенка. Если ты не против, то пусть пока поживет у вас. Или я сниму ей дом, где-нибудь поблизости.

-         Зачем снимать. Тут у нее подруги. И мы ее без помощи не оставим! – Заверил приятеля Эпикур.

-         И еще небольшая просьба. – Добавил Метродор. – В случае если до моего возвращения родится мальчик – дайте ему имя Эпикур.

-         Но у меня уже есть один тезка. – Смущенно заметил собеседник. – Сын нашей любезной Фемисты.

-         Это не помеха! Пусть в нашем саду будет и Эпикур Третий. Вместе им жить веселей будет! – Улыбнулся Метродор.

-         А как мне быть с Леонтией? Она взялась за переписку твоих книг, но часть их еще не готова. Я, кстати, оформил ей вольную. Однако закон не допускает бывшим рабам иметь полноправное гражданство в Афинах.

-         Я могу взять ее с собой, как свободную аттическую гетеру. В Лампсаке легче получить гражданство. Там мой знакомый судья это вмиг устроит. – Предложил Метродор. – Тогда вернувшись в Афины у нее не будет проблем с получением прав. Только согласится ли она плыть с нами?

-         Я уговорю Леонтию. Это в ее интересах. Ты ведь оставляешь на мое попечение Эротию и будущего ребенка. Почему бы и мне не вверить ее судьбу твоим заботам.

-         Хорошо! – Согласился Метродор. – Обойдемся без условностей. Пусть берет мои свитки и готовится к отплытию. Пока я буду занят хлопотами со свадьбой сестры, она поживет в ее доме и спокойно перепишет начисто мои сочинения.

На другой день Эпикур проводил своих друзей на трирему, отплывающую в Лампсак, договорившись, что через пару месяцев они вернутся в Афины. А три недели спустя у Эротеи родился сын. Согласно воле отца, его назвали Эпикуром. Так среди обитателей сада появился малыш, которого иногда в шутку величали, подобно отпрыску царского рода Эпикуром Третьим. Рождение ребенка дружно отпразновали шумным застольем в большом зале собраний, пожелав новорожденному эпикурейцу долгой жизни и всевозможных благ.

Однако увидеть сына Метродору не довелось. Вскоре после свадьбы сестры он заболел и, через несколько дней, скончался на руках у родственников.

-         Еще на пути в Лампсак он говорил о покалывании в груди. – Рассказывала друзьям Леонтия по возвращении в Афины. – Мы не придали тогда его словам значения. Думали – это от качки. Надеялись, что все пройдет, когда доплывем до города. Видно, у него был тяжелый сердечный приступ. Потом ему стало еще хуже. Хотя он крепился до конца и даже пытался шутить, чтобы не омрачать праздник близким во время свадебных церемоний. Но я-то видела с каким трудом ему это дается.

-         Мужественный был человек! – Печально произнес Эпикур. – Такие, не жалуются, предпочитая умирать стоя!

-         А ведь ему только пятьдесят третий год пошел. – Вытирая слезы сказала Эротия. – Даже сыночка своего не увидел.

-         Перед кончиной он просил позаботиться об его детях. – Сказала Леонтия. – У него ведь в Лампсаке осталась и пятилетняя дочь. После смерти матери ее воспитывает дед.

-         Как Афиней перенес потерю старшего сына? – Тихо спросил Эпикур.

-         Поэт до сих пор вне себя от горя. – Вздохнула Леонтия. – Ему ведь уже под восемьдесят.

-         Мы все будем заботиться о детях Метродора. – Взглянув на малыша, которого держала на руках Эротия, сказал Гермарх. – А в память о нашем друге надо опубликовать все его превосходные книги.

-         Я начала уже переписку его последних произведений. – Кивнула Леонтия.

-         Когда скончался Метродор? – Спросил у нее Эпикур.

-         В двадцатый день гамелиона месяца, через неделю после свадьбы его сестры. – Ответила та.

-         Тогда двадцатый день каждого месяца будет днем памяти по усопшим друзьям. Чтобы, пока действует наша школа-сад, мы не забывали о тех, кто делил с нами радости и любовь, без которых не может быть счастье у людей.

 

 

Завет Эпикура

 

 

Неожиданная смерть ближайшего друга, помошника по созданию школы в Лампсаке, и прежние беды, связанные с чумой в Афинах, унесшей  у него на глазах сотни жизней и поразившей его отца с матерью, не могли не сказаться на здоровье Эпикура. Все труднее становилось ему поддерживать невозмутимость и полную кипучей энергии бодрость духа, столь восхищавшие его соратников и дающие им силы уверенно идти за ним. Только упорным напряжением воли удовалось ему преодолевать подступающую немощь. Все чаще давали чувствовать себя острые боли в почках, порой приковывавшие его к постели.

Через семь лет после ухода из жизни Метродора, на втором году 127 Олимпиады, когда философу было семьдесят два года, жестокая мучительная боль в пояснице почти лишила его возможности держаться на ногах. Еще  четырнадцать дней Эпикур мужественно сражался с подступавшей смертью, пытаясь уменьшить страдания горячей водой в медной ванне. Но видя, что силы быстро тают, и, боясь окончательно потерять сознание, он лег в горячо нагретую ванну и позвал ближайших друзей.

-         Пусть Мис, как безупречный калиграф, запишет мою последнюю волю! – Преодолевая боль, попросил он обступивших его товарищей.

Когда Мис приготовился записывать его слова, он подбадривающе кивнул ему и стал диктовать.

«Сим завещаю все мое имение Аминомаху, сыну Филократа из Баты, и Тимократу, сыну Деметрия из Потама, согласно записанному в Метрооне (Метроон – храм Матери Богов, служивший в Афинах городским архивом) дарению на их имя и с тем условием, чтобы сад и все, относящееся к нему, они предоставили Гермарху, сыну Агеморта, митилянину, с товарищами по занятиям философией.

А потом тем, кого Гермарх оставит преемником, чтобы они могли там заниматься философией. И всем нашим последователям - завещаю всегда посильно помогать Аминомаху и Тимократу с их наследниками в устроении сада и житья в нем. Чтобы они всячески берегли сад, совместно с теми, кому это поручат наши преемники по философии. – Невольно сделав длинную паузу, он через силу продолжал диктовать. - А дом, что в Мелите, пусть Аминомах и Тимократ отведут под жилье Гермарху и его товарищам по философии, пока Гермарх жив.

Из тех доходов, что мы завещали Аминомаху и Тимократу, пусть они с ведома Гермарха уделят часть на жертвоприношения по отцу моему, матери, братьям и по мне самому, при обычном праздновании дня моего рождения, каждый год в десятый день гамелиона и на то, чтобы двадцатого числа каждого месяца установленным образом собирались товарищи по школе в память обо мне и Метродоре. Пусть они отмечают также и день моих братьев в месяце посидеоне и день Полиэна в месяце метагитнеоне, как велось доселе у нас.

И пусть Аминомах и Тимократ позаботятся об Эпикуре, сыне Метродора, и о сыне Полиэна, пока они занимаются философией и живут при Гермархе. Равным образом пусть они позаботятся о дочери Метродора, а когда она придет в возраст, то пусть выдадут ее за кого укажет Гермарх меж товарищей своих по философии, и пусть назначат им на годовое прокормление из завещанных нами доходов столько, сколько они с Гермархом почтут за нужное.

Гермарха пусть они поставят блюстителем доходов рядом с собою, чтобы ничто не делалось без того, кто состарился со мною в занятиях философией и оставлен после меня руководить товарищами. Пусть в приданое для девушки, когда она войдет в возраст, Аминомах и Тимократ возьмут из наличия столько, сколько надо, с ведома Гермарха. Пусть позаботятся и о Никаноре, как мы о нем заботились, чтобы никто из наших товарищей по философии, оказывая нам услуги в делах, обнаруживая всяческое доброжелательство и состарившиеся со мною в занятиях философией, не остался после этого нуждающимся по моей вине.

Книги, что у нас есть, все отдать Гермарху. Если же с ним что нибудь случится до того, как Метродоровы дети придут в возраст, и если они будут благонравны, то пусть Аминомах с Тимократом из оставленных нами доходов выдадут сколько можно, чтобы они ни в чем не знали нужды. И обо всем остальном пусть они позаботятся, как я распорядился, чтобы все было сделано, что окажется возможным.

Из рабов моих я отпускаю на волю – Миса, Никия, Ликона и рабыню Федрию.»

Закончив диктовать завещание, больной обвел взглядом столпившихся вокруг друзей, как бы прощаясь с ними, и снова повернулся к Мису.

-         Напиши-ка еще отдельно мое письмо Идоминею в Лампсак. – Тихо попросил он и стал опять диктовать.

«Писал я это тебе в блаженный мой и последний день…Боли мои уже так велики, что больше стать не могут; но во всем им противостоит душевная моя радость при воспоминании о беседах, которые были между нами. И по тому, как ты всегда относился ко мне и к философии, тебе подобает принять на себя заботу и о Метродоровых детях!»

-         Ну, теперь, кажется, почти все! – Через силу сказал он Гермарху. – Пусть Леонтия нальет мне чашу чистого вина!

Когда та, с трудом сдерживая рыдания, подала ему чашу, он, чуть привстав, выпил вино и попросил ее.

-         Прочти-ка стихи, что прислал нам Афиней ко дню поминовения Метродора и наших усопших друзей. Хочу еще разок услышать их перед дальнй дорогой! – Умирающий протянул ей опустевшую чашу, давая знак, что готов слушать.

Развернув небольшой свиток, лежавший рядом с ванной, Леонтия стала негромко читать.

            «Свободы воины вставайте!

            За дело правое на бой!

            Святое знамя поднимайте,

            Чтоб храбро воевать с ордой!

                                    С ордой, что подло разрушает

                                    Любимый нами отчий кров,

                                    Со сворой жадной, что мечтает

                                    Народ наш превратить в рабов.

            Любовь любить велящая любимым –

            Будь светочем для нас неугасимым,

            Что щедрый дар душе дарит,

            Пусть ярче в сердце он горит!

                                    Мы рождены, чтобы за свет сражаться!

                                    Кто ж светом хочет только наслаждаться –

                                    Не с нами тот! Он не сумеет драться!

                                    Им тотчас станет тьма питаться!

            А мы хотим все больше света

            И будем биться с тьмой за это!

            Нам высшее наслажденье –

            За свет сраженье!

                                    Пусть трусы сеют тьму украдкой –

                                    Дремать в ней кажется им сладко,

                                    Когда кругом гнет и обман,

                                    А вместо бога – лжи туман!

            Но в мире есть еще и мы –

            Готовые за свет сражатся.

            Мы не допустим царства тьмы!

            Мы насмерть будем с нею драться!

                                    Наш пробил час! Пусть знают все –

                                    Что рыщут алчно в темноте,

                                    Стремясь набить мошну потуже,

                                    Им с каждым днем будет все хуже!

            Нам правды свет зажег сердца!

            Мы боремся со злом на деле!

            И будем биться до конца,

            Пока душа живая в теле!

                                    И смерть нас не страшит совсем!

                                    Ведь жизнь свою мы дарим свету!

                                    Чтоб хорошо здесь было всем,

                                    От тьмы избавим мы планету!

Когда Леонтия закончила чтение, Эпикур благодарно улыбнулся ей и четким голосом произнес:

-         Будьте счастливы, друзья! И помните наше ученье!

Это были его последние слова.

 Помогая товарищам вынимать из ванны безжизненное тело учителя, бывший раб Мис убежденно сказал;

-         И будет вечно жить на Земле нетленная Правда!

-         Воистину так, друг мой! – Кивнув ему, отозвался Гермарх. – Лишь она здесь бессмертна и память о тех, кто, не жалея себя, преданно служит ей!

 

 

Эпилог

 

 

            Прошли века. Две тысячи триста лет миновало с тех пор, как Эпикур с друзьями создал в Афинах свой знаменитый философский сад, над воротами которого было начертано: «Гость, тебе будет тут хорошо! Здесь удовольствие – высшее благо!» В отличае от знатных академиков Платона, богатых ликеистов Аристотеля, твердолобых стоиков-догматиков Зенона Китийского, нищенствующих киников Антисфена, тщеславных скептиков Пиррона и приверженцев ряда других схоластических учений, школа свободного мышления верного поклонника правды, бесстрашного патриота, демократа Эпикура, заслуженно удостоенного звания почетного гражданина Афин, и сегодня продолжает жить, обретая все больше сторонников во всем мире.

            Решительно отказавшись от безраздельно царившего тогда мистического дурмана и лжи религиозных спекуляций, оправдывающих жестокие насилия над людьми, Эпикур не скрывает своей глубокой симпатии к угнетенным. Он смело встает на защиту обездоленных, разделяя идеи Демокрита, разработавшего убедительную теорию атомнофизического строения Вселенной. Будучи, как и тот, последовательным материалистом, он понимает, что лишь развивающееся научное знание реального мира позволит улучшить положение множества несчастных собратьев по разуму, попадающих, безо всякой вины с их стороны, в собственность к бездушным рабовладельцам. Только это позволит перестроить человеческое общество по законам высшей справедливости, даст возможность избегать кровопролитных войн и жить в мире и любви с себе подобными.

            По свидетельству современников Эпикур написал триста превосходных произведений в папирусных свитках. Его сочинения, как и добрая сотня замечательных творений Демокрита, охотно раскупались в те времена грамотными греками. К сожалению, позднее, в темные времена средневекового мракобесия, их книги были уничтожены суеверными фанатиками. Ведь многие, даже среди тех, кто причисляет себя к интеллектуалам, не могут смириться с неизбежностью смерти, о которой честно говорят атеисты. Люди охотнее верят «утешающим их обманам». Поэтому вплоть до наших дней чаще побеждают в социальных спорах те, кто умело морочит толпу, сочиняя небылицы о загробных царствах, и обещая им вечные блага в будущем.

            Но память о гениальных провидцах, заложивших основу научного мироосмысления и грядущего преображения общества, попрежнему служит прогрессу человечества. Не зря Демокрита и Эпикура называют первыми просветителями энциклопедистами, неоспоримо доказавшими, что природа самодостаточна. Будучи беспредельной и вечной, она способна развиваться, самосовершенствуясь без помощи выдуманных творцов и мифического мирового разума, якобы в одночасье сотворившего нас – «рабов божьих» и все остальное, себе на потеху. Нет! Подобные басни продажных борзописцев лишь оправдывают произвол правящих временщиков, мешая строить по настоящему достойную мыслящих существ жизнь.

            Кстати, по воле случая, уцелели не только отдельные фрагменты и высказывания из трудов великих материалистов Эллады. Сохранились и их жизнеописания, оставленные нам летописцами-историками, близкими к той эпохе. Одним из таких талантливых авторов-документалистов был Диоген Лаэртский, создавший десяток книг о знаменитых мудрецах-философах древней Греции. В его творениях имеются обширные разделы, посвященные Демокриту и Эпикуру. Они читаются и сейчас с захватывающим интересом, несмотря на разделяющие нас два с лишним тысячелетия. В работе над данной повестью, я придерживался приводимого Диогеном изложения событий, связанных с Эпикуром и созданной им необычайной школе счастья друзей единомышленников.

            Любопытно отметить, что многие положения, высказанные Диогеном об Эпикуре и деятельности его школы, находят документальные подтверждения и в более поздние эпохи. Так в 18 веке, когда начались раскопки Геркуланума, затопленного потоками горячей грязи на следующий день после извержения Везувия 24 августа 79 года, там, под многометровым слоем плотного грунта, были найдены не только хорошо сохранившиеся останки людей, лоскутки одежды и украшения, но и папирусные свитки, содержащие ряд текстов Эпикура и его ученика-последователя Филодема из палистинской Гадары, одного из руководителей эпикурейской дочерней школы, уже два века существовавшей к тому времени на юге Италии и погибшей вместе с городом, в результате извержения вулкана.

            Среди сохранившихся свитков есть письма Эпикура к его друзьям-товарищам, в том числе к рабу Мису, вероятно, ездившему тогда по делам школы в Италию. Письма показывают, чтог Эпикур был подлинным демократом и патриотом, мечтая об освобождении Греции от македонского ига. « О! Если бы свергнуть злейших врагов наших македонцев!» – Восклицал он, обращаясь к Мису в одном из таких писем, найденых при раскопках. Частично уцелели и две книги Филодема, современника Цицерона – «О святости» и «О знаках и из значениях».В первом произведении Филодем опровергает учение о божественном промысле, показывая что оно пагубно для людей, так как связывает им руки и надевает им на глаза шоры. Во втором труде он развивает индуктивный метод познания (метод сходств), предвосхищая известного философа нового времени, основателя опытных наук, материалиста Френсиса Бэкона (1561 – 1626).

            Эпикурейцами были и учитель Цицерона Федр и его друг комерсант Торкват Аттик, и антицезарианец Кай Кассий, второй после Брута организатор убийства Юлия Цезаря, да и самого Цезаря многие относят к числу эпикурейцев. Произведения Эпикура читали и высоко ценили и утонченный эстет аристократ Сенека, и раб-мудрец Эпиктет, и римский император-философ Марк Аврелий. Кульминацией эпикурейской традиции и всей древнегреческой философии, пришедшей в Рим во втором веке до нашей эры, стала латиноязычная поэма Тита Лукреция Кара «О природе вещей», где в высоко-художественной стихотворной форме воспроизводится учение Эпикура.

 

 

 

Оглавление

 

1.      Сын учителя                                    1

2.      Школа в Митилене                         5

3.      Организация школы в Лампсаке   12

4.      Лектор-философ                             16

5.      Молодежный симпосион               21

6.      Школа-сад в Афинах                      25

7.      Стоики                                             35

8.      На рынке невольников                   39

9.      Цель жизни                                      43

10.  Киники                                             49

11.  Сто лет истории                              56

12.  О природе Вселенной                     61

13.  Радости бытия                                 67

14.  Эхо войны                                        69

15.  Чума                                                  75

16.  Ночной патруль                               77

17.  О пользе разума                               79

18.  Завет Эпикура                                  87

19.  Эпилог                                              90