МЫСЛИ-АФОРИЗМЫ

ФИЛОСОФОВ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЯ

 

Часть I.

(Возрождение)

                                          

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Период истории развития человечества, получивший название эпохи Возрождения и Просвещения, охватывает несколько столетий с Х111 по ХV111 века нашего летоисчисления. В это время возникает неизвестная людям прежде капиталистическая социально-экономическая формация, характеризуемая бурным ростом машинного производства, ломкой устаревших феодально-церковных порядков и становлением новой гражданской буржуазной культуры, порождаемой постепенно набирающими силы научно-техническим прогрессом и общественными преобразованиями в большинстве стран Западной Европы.

На смену теоцентрическому миропредставлению, связанному с верой во всемогущего, непогрешимого Бога-творца и традиционными религиозными доктринами, опирающимися на священные писания далекого прошлого, приходит духовно более свободная светская культура, устремленная к самому человеку и к реальным полезным знаниям. Провозвестниками и носителями такой культуры становится передовая интеллигенция из светской и клерикальной среды, представителей которой стали в народе называть гуманистами от латинского слова «гомо» – человек.

В отличие от тысячелетнего периода темного средневековья, когда здравое мироосмысление и естественные науки, рожденные трудами славных древнегреческих мыслителей, утонули в мутных водах спекулятивных теорий многочисленных последователей Платона и Аристотеля, а место философии прочно заняла быстро приспособившаяся к христианским догмам, враждебная всякому инакомыслию, убогая схоластика, отвечавшая лишь чаяниям воинствующих феодалов и церковников, начинает прокладывать себе путь новое более глубокое понимание мира, в котором разуму человека и естествознанию отводится первостепенная роль.

По своей многогранности и ценности достижений во всех видах творчества гуманистическая культура значительно превосходила прежнюю феодально-церковную. Последняя тем не менее продолжала повсеместно занимать господствующее положение в обществе. Поэтому важнейшей особенностью новой культуры становится борьба с вредоносными пережитками прошлого и более широкое использование богатейшего наследия антики, освобождение её от суеверной ограниченности и слепого  преклонения перед сомнительными авторитетами. Именно это дало основание последующим поколениям считать Х111 –ХV1 века эпохой Ренессанса (т.е. эпохой Возрождения наук и искусств).

Одним из наиболее ярких выразителей идей Возрождения становится в начале Х1V века создатель бессмертной «Божественной комедии», великий итальянский поэт Данте Алигьери. Не случайно многие называют его последним трубадуром средневековья и первым певцом нового времени. Решительно отказавшись от общепринятой тогда в среде ученых традиционной латыни, Данте начинает писать на доступном простонародью живом, разговорном языке, на котором и сегодня говорит вся Италия. Ему удалось создать удивительно красочную, поражающую правдивостью, картину современного ему общества, выразить его лучшие светлые черты, вскрыть и безжалостно бичевать гнусные язвы и пороки.

Смело подхватил и понес вперед этот сверкающий, светоносный факел другой итальянский поэт Франческо Петрарка, пленивший своими сладкозвучными, полными глубокой мудрости канцонами, начинающую мыслить по-новому, читающую публику. Он не побоялся противопоставить ханжеской христианской морали высоконравственное учение древних стоиков подчёркивающих подлинное достоинство человеческой личности и реальную силу духа свободного гражданина доверяющего суждениям собственного разума.

Живший несколько позднее, младший их соотечественник известный филолог и философ Лоренцо Валла стал бесстрашно возрождать морально-этические воззрения Эпикура с его центральным принципом наслаждения. Формально выступая против сурового учения стоиков о долге, он, в действительности, тонко и зло критикует христианский аскетизм, все больше вступающий в явное противоречие с передовыми запросами жизни.

Идеями гуманизма прониклись и некоторые видные руководители римско-католической церкви. Так кардинал Николай Кузанский, по праву считавшийся превосходным математиком и естествоиспытателем, поддерживал тесные дружеские связи с философами гуманистами, особенно с Лоренцо Валла, и написал оригинальную, талантливую книгу «Об ученом незнании», в которой высказывает интереснейшие мысли по многим сокровенным вопросам мироздания.

Кузанский предложил рассматривать Бога в образных математических терминах, как центр и окружность, как некую «абсолютную максимальность», находящуюся в неразрывном единстве с «абсолютной минимальностью», которые встречаются в бесконечности. А все, что лежит между абсолютными максимумом и минимумом, он отнес к доступной познанию природе, способной пребывать в свернутом либо развернутом состояниях.

Такой подход позволил автору перейти от бесполезных теологических спекуляций к серьезным натуралистическим размышлениям о природе человека, широко используя при этом античные идеи, чуждые Платону и Аристотелю. Не случайно Кузанский провозглашает величайшим философом Пифагора. Как и тот, он видит в человеке миниатюрное повторение всей природы, некий малый космос, который благодаря своему уму, чувствам и воображению, может реально познавать и преобразовывать окружающее.

Именно это новое видение помогло его тезке польскому астроному-философу Николаю Копернику взглянуть на мир глазами пифагорейцев и неопровержимо, опираясь на математические расчеты, научно доказать, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот, как продолжали утверждать церковные схоласты. Блестящим поборником гуманистической культуры становится великий итальянский художник, инженер и ученый-изобретатель Леонардо да Винчи. Он на несколько веков обогнал свое время. Многие его гениальные инженерные изобретения и проекты человечеству удалось воплотить в жизнь лишь в Х1Х – ХХ веках. К сожалению, далеко не все манускрипты-рукописи Леонардо полностью восстановлены и в наше время.

На рубеже ХV – ХV1 веков мужественно вступает в борьбу с рутинной схоластикой итальянский философ, профессор медицины в университетах Падуи, Феррары и Болоньи Пьетро Помпонацци. Его остроумный, полный живого юмора трактат «О бессмертии души» вызвал бурю протестов со стороны церковников и был публично сожжен в Венеции. Но это не помешало автору написать еще ряд превосходных книг, большинство из которых были опубликованы лишь несколько десятилетий спустя после его смерти.

В первой половине ХV1 века с острой критикой устаревших социальных порядков выступает великий английский мыслитель гуманист и политический деятель Томас Мор. Его «Золотая книга о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии» впервые была опубликована при содействии Эразма Роттердамского на латинском языке в Лувене в 1516 году. Рассказ об идеальной общественной жизни нашел широкий отклик во многих странах и слово «Утопия» прочно вошло с тех пор в лексикон народов Западной Европы, как понятие, выражающее никогда не умирающую мечту простых тружеников о счастливой жизни.

В 1524 – 25 годах во главе немецких крестьян и городского  плебства, восставших с оружием в руках против баронов и феодалов-церковников, становится Томас Мюнцер, бывший священник и проповедник-философ из Штольберга. В своем «Пражском воззвании», опубликованном на немецком и чешском языках, и в «Проповеди перед князьями», он призывает князей отказаться от своих привилегий, угрожаю им смертью и истреблением. Ибо в грядущем истинно божьем царстве свободы и справедливости не должно быть господ.

В своей проповеди «Разоблачение ложной веры» Мюнцер утверждает, что путь спасения, как указал ему Святой Дух, открыт лишь для подлинных христиан из обездоленных бедняков, способных внимать божественному откровению и сострадать другим. Господа же и их прислужники – безбожники, они только прикрываются священным писанием, как ширмой и не хотят царства божия на Земле. В отличие от многих странствующих проповедников выступавших до него, Мюнцер, как и два века назад вождь братьев апостолов Дольчино, призывает не к пассивному ожиданию второго пришествия Христа, который мол придет и уничтожит алчных угнетателей, а к прямой вооруженной борьбе с феодалами и их пособниками. После ожесточенной борьбы восстание было жестоко подавлено.

Почти одновременно с появлением на свет «Золотой книги Мора об острове Утопии» Николай Коперник впервые опубликовал результаты своих раздумий и наблюдений. В «Очерке нового механизма мира» он сформулировал принципы своей гелиоцентрической системы. Подробно эта система была изложена, с научным обоснованием и математическими расчетами, в его капитальном труде «Об обращении небесных тел» в 1543 году.

Несколько позднее в Южной Италии в городе Козенце, близ Неаполя, было основано одно из первых в Европе естественно-научных обществ – Телезианская академия, ставившая своей целью опытные исследования природы. Ее создатель Бернардино Телезио публикует на латинском языке книгу «О природе вещей в соответствии с ее собственными началами».

В конце ХV1 века появляется на французском языке книга «Опыты», блестящего писателя-философа Мишеля Монтеня, мэра города Бордо и депутата Генеральных штатов. В книге остро критикуется религиозный догматизм, царит дух свободного натурализма. Идеи «Опытов» оказывают огромное влияние на передовую мысль Франции и Европы.

На латинском и французском языках выходят в свет произведения французского мыслителя Жака Бодена, видного руководителя партии «политиков», борющейся за прекращение религиозных войн во Франции, залитой кровью протестантов-гугенотов и правоверных католиков-папистов. Важнейшие его произведения «Метод легкого изучения истории» и «Шесть книг о государстве». В них автор излагает идею о естественной религии, не признающей вероисповедальных различий.

В это же время появляется книга видного итальянского натурфилософа Франческо Патрицци под заголовком «Новая философия Вселенной». В ней весьма вольно трактуются вопросы: «Об одушевленности мира», «О свете», «О едином» и др.

Однако дряхлеющее царство лжи и насилия не сдает своих позиций без боя. Официально объявленный Юбилейным 1600 год от рождества Христова ознаменовывается гнусными жестокостями. «Святая» инквизиция заживо сжигает на кострах не только сотни  юродивых и ведьм, виновных лишь в суеверном слабоумии и массовом психозе, с детства прививаемом нелепыми церковными догмами, но и одного из лучших философов-поэтов Италии Джордано Бруно.

Сын обедневшего дворянина Джордано, после успешного окончания монастырской школы доминиканского ордена, получает там сан священника и степень доктора философии. Разочаровавшись в этой деятельности и царящей повсеместно несправедливостью, он покидает монастырь и преследуемый церковью бежит из Италии. Несколько лет он живет в Швейцарии, Франции, Англии и Германии, преподает в тамошних университетах, участвует в диспутах, выступая против убогой схоластики.

Среди наиболее значительных произведений Бруно – диалоги на итальянском языке: «О причине, начале и едином», «О бесконечности Вселенной и мирах», «Изгнание торжествующего зверя». На латинском языке: «О монадах, числе и мере», «О безмерном и неисчислимом», «О тройном наименьшем и мере», и другие талантливые и потому, считающиеся клерикалами особенно опасными, философские поэмы.

По возвращения в Италию в 1592 году, Джордано Бруно был арестован инквизицией и провел в ее застенках больше семи лет. Обвиненный в ереси и свободомыслии, он отказался отречься от своих убеждений и 17 февраля 1600 «Юбилейного» года был публично сожжен на костре.

Несколько менее трагичной, хотя и не менее тяжкой оказывается судьба другого итальянского поэта-философа, утопического коммуниста Томмазо Кампанеллы. Как и Бруно, он в юности поступает в монастырь ордена доминиканцев, где изучает произведения античных и средневековых мыслителей. Первое произведение Кампанеллы – «Философия, доказанная ощущениями», вышло на латыни в 1591 году.

В дальнейшем Томмазо становится одним из руководителей заговора, направленного против испанского гнета в Неаполитанском королевстве. Раскрытие заговора привело в 1602 году к осуждению Кампанеллы на пожизненное заключение. Он проводит в тюрьмах Южной Италии 27 лет, выносит тяжелейшие пытки но, несмотря на суровые испытания, сидя в каменных мешках тюремных камер, поэт создает ряд философских произведений, сделавших его имя известным всему прогрессивному человечеству.

Важнейшая из его книг – знаменитый «Город Солнца» написана на итальянском языке. В 1613 году автор сам переводит ее на латынь. Но опубликована она была лишь в 1623 за пределами Италии во Франкфурте. Из других философских сочинений Кампанеллы наиболее значительные: «Об ощущении вещей и о магии», а также «Защита Галилея». После освобождения из тюрьмы в 1629 г. Томмазо бежал во Францию, где были опубликованы: «Побежденный атеизм», три части «Универсальной философии» и ряд других его поэтических и прозаических произведений.

Конец  ХV1 и начало ХV11 веков связано с именами трех великих философов-гуманистов, чьи труды, как бы подводят итог плодотворной эпохи Возрождения и знаменуют собой наступление не менее важного для человечества периода, получившего название эпохи Просвещения. Имена этих философов Френсис Бэкон, Галилео Галилей и Рене Декарт.

Англичанин Френсис Бэкон, видный политический деятель и писатель-материалист, с молодых лет вынашивал план «Великого Возрождения наук». Первым его опубликованным произведением были «Опыты и наставления нравственные и политические», появившиеся в 1597 году на английском. В своем труде «О преуспевании знания» он предлагает новую классификацию наук, совершенно отличную от схоластической аристотелевской. Главное произведение Френсиса – его знаменитое методологическое сочинение «Новый органон», опубликовано на латыни в 1620 г. В числе других его творений важное место занимает трактат «О небе или философия Парменида, Телезио и Демокрита в связи с мифом о Купидоне» на латыне и неоконченная социальная утопия «Новая Атлантида» на английском.

Итальянец Галилео Галилей, один из основоположников экспериментально-математического естествознания и механистического материализма нового времени, был преподавателем математики в городе Пиза и в Падуанском университете. Его важнейшее произведение – «Звездный вестник» 1611 г., где излагались результаты его наблюдений посредством телескопа, изготовленного самим автором. В 1623 г. он опубликовал полемический трактат о кометах «Пробирщик», а в 1632 г. – « Диалог о двух главнейших астрономических системах мира – Птолемея      и Коперника». За последнее произведение римская инквизиция подвергла его травли и вынудила к отречению.

Француз Рене Декарт, знаменитый философ и ученый естествоиспытатель, занимавшийся математикой и методологией научно-философского знания. Почти 20 лет он прожил в Нидерландах, где не так еще свирепствовала тогда инквизиция. Там он опубликовал свои главные произведения: «Рассуждения о методе» в 1637г.; «Метафизические размышления» и «Начала философии» в 1647г.; а так же «Страсти души» и ряд других книг, в том числе и изданные после смерти автора, широко известные- «Правила для руководства ума».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ (1265 – 1321)

 

Великий итальянский поэт, создатель общенародного итальянского литературного языка. В юности Данте примкнул к школе «Новый сладостный стиль». Он написал лирическую повесть «Новая жизнь», куда вошли сонеты, канцоны и  баллады, воспевающие его возлюбленную Беатриче, которую он боготворил с девятилетнего возраста. В двадцать четыре года он участвует в войнах, которые вела Флоренция против соседних городов Ареццо и Пизы ( в битве при Кампальдино и осаде Капроне). В 1300 году, выполняя обязанности приора, Данте осуществляет ответственные поручения, принимая активное участие в бурной политической жизни Флоренции, одного из самых богатых торговых городов того времени.

Перипетии острой междуусобной борьбы флорентийцев, разделенных на враждующие партии гвельфов и гибеллинов, приводят к тому, что Данте несправедливо обвиняют в интригах против церкви и приговаривают к пожизненному изгнанию из родного города, а в случае возвращения во Флоренцию грозят сжечь на костре. Так он становится до конца дней своих бездомным изгнанником и в течении двадцати лет вынужден скитаться «по чужим углам», пользуясь случайными милостями и поддержкой просвещенных магнатов, правителей разных городов. Последние годы поэт проводит в Вероне и Равенне. Тело его и поныне покоится в Равенне.

Находясь в изгнанье, Данте написал ряд философско-политических трактатов: «О народном красноречии», «Пир» (не завершен), «Послания или о монархии» (1304 – 1316). Вершиной творчества поэта явилась поэма, принесшая ему мировую известность и литературное бессмертие. Это - «Божественная комедия» в трех частях («Ад», «Чистилище», «Рай»), в ста песнях; произведение, ставшее, по существу, поэтической энциклопедией средних веков. Формой для поэмы Данте избрал загробное странствие, излюбленный мотив у многих еще дохристианских художественных классиков: у Лукана, Стация, Овидия и прежде всего у Вергилия, выбранного поэтом себе в провожатые.

Схоластическая философия снабдила Данте-реалиста аллегорическими построениями и символикой чисел. Поэма разделена на три кантики, в каждой по 33 песни, всего 99, а вместе со вступительной 100. Форма стиха терцины – тройная рифма. В аду 9 кругов, в чистилище – 9 ступеней, в раю – 9 сфер. Для современников поэта «Комедия» была либо по-настоящему божественной книгой, почему ее и стали называть «Божественной», либо подлинной энциклопедией, вместившей в себя огромное количество знаний. Для потомства же она стала грандиозным синтезом феодально-церковного мировоззрения и чутким прозрением быстро развивающейся новой грядущей гуманистической культуры.

 

 

                               БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ

                                                         АД ПЕСНЬ 28

 

              Данте, ведомый Вергилием, доходит до девятого рва. Поэты находят там сеятелей раздоров и раскола. Карой грешников заведует здесь особый дьявол. Он рассекает их мечем, и пока они обходят круг, раны закрываются, чтобы казнь могла возобновиться. Данте с изумлением узнает в одном из наказуемых знаменитого основателя ислама Магомета. Рассеченный на двое тот, забыв о своих муках , просит его передать вождю повстанческой народной армии Дольчино совет как лучше вести борьбу против папских наемников крестоносцев.

                            

                      

                       … Не так дыряв, утратив дно, ушат,                          

Как здесь нутро у одного зияло

От самых губ дотуда, где смердят:

              Копна кишок между колен свисала,

              Виднелось сердце с мерзостной мошной,

              Где съеденное переходит в кало.

Несчастный, взглядом встретившись со мной,

Разверз руками грудь, от крови влажен,

И молвил так: “Смотри на образ мой!

              Смотри, как Магомет обезображен!

              Передо мной, стеня, идет Али,

              Ему весь череп надвое рассажен.

И все, кто здесь, и рядом, и вдали, -

Виновны были в распрях и раздорах

Среди живых, и вот их рассекли.

              Там сзади дьявол, с яростью во взорах,

              Калечит нас и не дает пройти,

              Кладя под лезвие все тот же ворох

На повороте скорбного пути;

Затем что раны, прежде чем мы снова

К нему дойдем, успеют зарасти.

              А ты, что с гребня смотришь так сурово,

              Ты кто? Иль медлишь и страшишься дна,

              Где мука для повинного готова?”

Вождь молвил: ”Он не мертв, и не вина

Ведет его подземною тропою;

Но чтоб он мог изведать все сполна,

              Мне, мертвому, назначено судьбою

              Вести его сквозь Ад из круга в круг;

              И это так, как я перед тобою”.

Их больше ста остановилось вдруг,

Услышав это, и с недвижным взглядом

Дивилось мне, своих не помня мук.

              “Скажи Дольчино, если вслед за Адом

              Увидишь солнце: пусть снабдится он,

              Когда не жаждет быть со мною рядом,

Припасами, чтоб снеговой заслон

Не подоспел новарцам на подмогу;

Тогда не скоро будет побежден”.

              Так молвил Магомет, когда он ногу

              Уже приподнял, чтоб идти; потом

              Ее простер и двинулся в дорогу…

 

 

 

СОНЕТЫ ИЗ «НОВОЙ ЖИЗНИ»

 

                                         Так благородна, так она чиста,

                                           Когда при встрече дарит знак привета

                                           Что взору не подняться для ответа,

                                           И сковывает губы немота.

                                                         Восторги возбуждая неспроста,

                                                         Счастливой безмятежностью одета,

                                                         Идет она – и кажется, что это

                                                         Чудесный сон, небесная мечта.

                                           Увидишь – и, как будто через дверцу,

                                           Проходит сладость через очи к сердцу,

                                           Испытанными чувствами верша.

                                                         И дух любви – иль это только мнится?-

                                                         Из уст ее томительно струится

                                                         И говорит душе: «Вздохни, душа».

 

Лишь с дамами, что разумом любви

Владеют, ныне говорить желаю.

Я сердце этой песней облегчаю.

Как мне восславить имя госпожи?

Амур велит: «Хвалений не прерви!»

Увы! Я смелостью не обладаю.

Людей влюблять я мог бы – не дерзаю,

Не одолев сомненья рубежи.

Я говорю канцоне: «Расскажи

Не столь возвышенно о несравненной,

Чтоб, устрашась, ты сделалась презренной,

Но стиль доступный с глубиной свяжи.

Лишь благородным женщинам и девам

Теперь внимать моей любви напевам!»

 

Пред разумом божественным воззвал

Нежданно ангел: «О, творец вселенной,

Вот чудо на земле явилось бренной;

Сиянием пронзает небосвод

Душа прекрасной. Чтоб не ощущал

Неполноты твой рай без совершенной,

Скажи святым – узрят пусть взор блаженной».

Лишь Милосердье защитит наш род.

«Настанет скоро скорбный год.

Её душа с землёю разлучится;

Там некто утерять её страшится

Среди несовершенства и невзгод,

В аду он скажет, в царстве злорожденных-

Я видел упование блаженных».

 

Её узреть чертог небесный рад.

Её хвалой хочу я насладиться.

И та, что благородной стать стремится,

Пусть по дорогам следует за ней.

              Сердца презренные сжимает хлад.

              Все низменное перед ней смутится.

              Её узревший вмиг преобразится

              Или погибнет для грядущих дней.

Достойный видеть – видит всё ясней,

В смиренье он обиды забывает.

Её привет все мысли очищает,

              Животворит в сиянии огней.

              Так милость бога праведно судила –

              Спасётся тот, с  кем дама говорила.

 

«Как воссияла эта чистота

И воплотилась в смертное творенье!» -

Амур воскликнул в полном изумленье:

«Клянусь, господь в ней новое явил».

              Сравнится с ней жемчужина лишь та,

              Чей нежный цвет достоин восхищенья.

              Она пример для всякого сравненья,

              В её красе – предел природных сил,

В её очах – сияние светил,

Они незримых духов порождают,

Людские взоры духи поражают,

              И все сердца их лик воспламенил,

              И на лице её любовь алеет,

              Но пристально смотреть никто не смеет.

 

Канцона, с дамами заговоришь

Прекрасными, как, верно, ты хотела.

Воспитанная мной, иди же смело,

Амура дочь, пребудешь молодой.

              И тем скажи, кого ты посетишь:

              «Путь укажите мне, чтоб у предела

              Стремления хвалить я  даму смела».

              Не замедляй полет свободный твой,

Где обитает подлый род и злой,

Откройся тем, кто чужд забаве праздной,

К ним поспеши дорогой куртуазной,

              Тебя немедля приведут в покой,

              Где госпожа твоя и твой вожатый,

              Замолвить слово обо мне должна ты…

 

Я размышлял над жизнью моей бренной

И познавал, как не прочна она,

Когда Любовь на сердце потаенно

Заплакала, шепнув душе смятенной,

              Унынием и страхом сражена:

              «Наступит день, когда умрет Мадонна!»

              И отшатнулся я изнеможенно,

              И в дурноте глаза свои смежил,

И кровь ушла из жил,

И чувства понеслись в коловращенье,

И вот воображенье,

              Презрев рассудок, в дрёме многосонной,

              Явило мне безумных донн черты,

              Взывающих: «Умрёшь, умрёшь и ты!..»

 

И я узнал ещё о дивном многом

В том буйном сне, который влёк меня:

Я пребывал в стране неизъясненной

Я видел дев, бегущих по дорогам,

              Простоволосых, плача и стеня,

              И мечущих какой-то огнь нетленный.

              Потом я увидал, как постепенно

              Свет солнца мерк, а звёзд – сиял сильней;

Шёл плач из их очей,

И на лету пернатых смерть сражала,

И вся земля дрожала,

              И муж предстал мне, бледный и согбенный,

              И рек: «Что медлишь? Весть ли не дошла?

              Так знай же: днесь Мадонна умерла!»

 

Подняв глаза, омытые слезами,

Я увидал, как улетает ввысь

Рой ангелов, белея словно манна;

И облачко пред ними шло как знамя,

              И голоса вокруг него неслись,

              Поющие торжественно: «Осанна!»

              Любовь рекла: «Приблизься невозбранно –

              То наша Донна в упокойном сне».

И бред позволил мне

Узреть Мадонны лик преображенный;

И видел я, как донны

              Его фатой покрыли белотканной

              И подлинно был кроток вид ея,

              Как бы вещавший: «Мир вкусила я!»

 

И я обрёл смирение в страданье,

Когда узрел те кроткие черты, -

И рек: «О смерть! Как сладостна ты стала!

Я вижу лик твой в благостном сиянье,

              Зане, пребыв с моею Донной, ты

              Не лютость в ней, но милость почерпала.

              И вот душа теперь тебя взалкала;

              Да сопричтусь к слугам твоим и я, -

Приди ж, зову тебя!»

Так с горестным обрядом я расстался,

Когда ж один остался,

              То молвил, глядя, как вся высь сияла:

-            Душа благая, счастлив, кто с тобой! –

Тут вы, спасибо, бред прервали мой.

 

                                           Паломники, бредущие в заботе

                                           О чём-то, что, наверное, вдали

                                           Оставили, - ведь из чужой земли

                                           Вы, судя по усталости, бредёте,

                                                         Уж вы не потому ли слёз не льёте,

                                                         Что в город скорбный по пути зашли

                                                         И слышать о несчастье не могли?

                                                         Но верю сердцу – вы в слезах уйдёте.

                                           Услышанное, при желанье, вами,

                                           Едва ли вас оставит в безразличье

                                           К тому, что этот город перенес.

                                                         Он без своей остался Беатриче,

                                                         И если рассказать о ней словами,

                                                         То сил не хватит выслушать без слёз.

 

             

                                          

 

СТИХОТВОРНЫЕ МЫСЛИ ДАНТЕ

 

              Вы  созданы не для животной доли,

Но к доблести и знанью рождены…

                             Изведать мира дальний кругозор и все,

Чем дурны люди и достойны…

 

Лежа под периной, да сидя в мягком, славы не найти,
Кто без нее готов быть взят кончиной,

Такой же в мире оставляет след,

 

Как ветра дым и пена над пучиной.   

                             Здесь нужно, чтоб душа была тверда.

Здесь страх не должен подавать совета…

 

О Беатриче помоги усилью,

Того который из любви к тебе,

Возвысился над повседневной былью…

 

О честь и светоч всех певцов земли,

Уважь любовь и труд неутомимый,

Которые к тебе меня вели.

 

Я увожу к отверженным селеньям,

Я увожу сквозь вековечный стон,

Я увожу к погибшим поколеньям.

 

Был правдою мой зодчий вдохновлен:

Я высшей силой, полнотой всезнанья

И первою любовью сотворён…                    

 

 

ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКА (1304 – 1374).

 

Выдающийся итальянский поэт, один из родоначальников гуманистической культуры Возрождения. Его письма и стихотворные послания полны нападок на духовенство и папский двор. В серии биографий прославленных людей античности: “О знаменитых мужах” и в книге “О достопамятных вещах” он восхваляет древний республиканский Рим и горячо поддерживает выступления римлян против беззаконного самовластия баронов-торгашей, превративших город в оплот открытого разбоя и феодальной реакции.

Петрарка всем сердцем на стороне бесправных, угнетенных простых людей, поднявшихся на борьбу со знатью, под руководством народного трибуна Колы ди Риенцо, пытавшегося освободить Рим от произвола и беззакония всесильных вельмож и объединить Италию под эгидой возрожденного Рима. На призыв Колы откликнулись тогда двадцать пять  итальянских городов, заключивших союз с Римом. Все  итальянские патриоты с восторгом приветствовали это событие. Только яростное сопротивление баронов и церкви помешало другу Петрарки - Коле  ди Риенцо осуществить до конца задуманное.

Широкую известность приносит Петрарке его “Книга песен” сборник  сонет, канцон, секстин, баллад и мадригалов на жизнь и смерть его возлюбленной Лауры. Сборник “Канцоньере” стал не просто лирическим дневником, воспевающим любовь поэта к подруге и красоте материального мира, но и подлинным образцом вдохновенного поэтического самовыражения. Оно проникнуто духом противоречия между аскетическим средневековым мироощущением, с его лживой ханжеской моралью, и новым жизнеутверждающим радостным видением реальной многокрасочной Вселенной, полной чудесных загадок и захватывающих тайн, ждущих своего раскрытия со стороны пытливого человеческого разума.

С 1339 по 1342 г. выходят на латинском языке поэмы Петрарки “Африка” и “О второй Пунической войне”. С 1346 по 1357 г. он создает “Буколики” ( сборник смешанных жанров “пасторалей”), автобиографическую прозу «Моя тайна» или книга бесед о презрении к миру. В 1374 г. “Письмо к потомкам”, “Моя  Италия” и другие произведения, принесшие автору всемирную славу. Многогранная лирика Петрарки способствовала освобождению итальянской и европейской поэзии от мистицизма и мертвящей схоластики и сыграла значительную роль своими гражданскими мотивами.

 

СТИХОТВОРЕНИЯ ПЕТРАРКИ

 

              Да поразит тебя небесный гром,

              Негодный двор! Ты бедных разоряя

              И крохи их в свою казну сбирая,

              Богаче и сильнее с каждым днем.

                            Гнездо измен, где все то зло творится,

                            Что губит ныне божий свет, -

                            Вино, еда, постель – вот твой завет,

                            И лишь один разврат в тебе гнездится.

 

              Покинув нечестивый Вавилон,

              Приют скорбей, вместилище порока,

              Я из бесстыдных стен бежал далёко,

              Чтоб мир в душе моей был сохранен.

                            Я здесь один. Любовью вдохновлен,

                            Пишу стихи, рву травы у потока,

                            Мечтаю вслух, парю умом высоко,

                            Гляжу вперед и лучших жду времен.

              Мне все равно – я беден, иль богат;

              Не занят я ни чернью, ни собою,

              Ни зноем сердца, ни жарой лучей.

                            Лишь двух людей я видеть был бы рад:

                            Одну – с не столь суровою душою,

                            Другого – с бодростью минувших дней.

 

              Но к людям благородным смело

              Лети, о песнь моя,

              Зови их на благое дело…

 

( Здесь поэт обращается к другу своему Коле ди Риенцо)

 

                            К тебе взываю я, герой,

                            Могучий духом, твердый в деле

                            Служения стране родной!

                            Ты нас ведешь к высокой цели.

              Тебе судьбою жезл вручен,

              Чтоб указать  для Рима снова

              Затерянную в тьме времен

              Стезю величия былого.

                            Где гражданина я найду,

                            Чтоб был с тобой душою равен?

                            Наш век печален и бесправен

                            И к доблести таит вражду.

              Но, если римскому народу

              Обресть назначено судьбой

              Былую славу и свободу,

              Он должен их найти с тобой!

                            И эти стены вековые,

                            Что будят и любовь, и страх,

                            Благоговение в сердцах,

                            Напоминая дни былые,

              И те могилы, где лежат

              Герои, чуждые забвенья,

              Все, что теперь развалин ряд,

              Все от тебя ждет возрожденья…

 

                            …Тобою будет потушен

                            Пожар гражданских войн,

                            Утихнет звон мечей,

              Вновь мир прольет отраду…

              И небо доблести твоей

              Пошлет достойную награду…

 

                            Нередко трудною борьбою

                            Дается славных дел свершенье,

                            И терпят грозные гоненья

                            Герои от судьбы слепой:

              Но пред твоим величьем дивным

              Судьба вражды усмирена,

              И кажет славы путь она

              С приветом радостно-призывным.

 

                            О муза! Видишь не скале

                            Тарпейской мощного героя:

                            Стоит он с думой на челе

                            Об общем благе и покое;

              Иди к нему и возвести:

              “Ты озарен лучами славы,

              Ты призван родину спасти –

              Восстань на подвиг величавый!

                            Склонен под бременем веков,

                            С потухшими от слез очами,

                            Рим скорбными зовет мольбами

                            Тебя со всех семи холмов!”

 

              СОНЕТЫ, ПОСВЯЩЕННЫЕ ЛАУРЕ

 

              Благословен день, месяц, лето, час

              И миг, когда мой взор те очи встретил!

              Благословен тот край, и дол тот светел,

              Где пленником я стал прекрасных глаз!

                            Благословенна боль, что в первый раз

                            Я ощутил, когда и не приметил,

                            Как глубоко пронзен стрелой, что метил

                            Мне в сердце Бог, тайком разящий нас!

              Благословенны жалобы и стоны,

              Какими оглашал я сон дубрав,

              Будя отзвучья именем Мадонны!

                            Благословенны вы, что столько слав

                            Стяжали ей, певучие канцоны, -

                            Дум золотых о ней, единый сплав!

 

              В собранье песен, верных юной страсти,

              Щемящий отзвук вздохов не угас

              С тех пор, как я ошибся в первый раз,

              Не ведая своей грядущей части.

                            У тщетных грез и тщетных мук во власти,

                            Мой голос прерывается подчас,

                            За что прошу не о прощенье вас,

                            Влюбленные, а только об участье.

              Ведь то, что надо мной смеялся всяк,

              Не значило, что судьи слишком строги:

              Я вижу нынче сам, что был смешон.

                            И за былую жажду тщетных благ

                            Казню теперь себя, поняв в итоге,

                            Что радости мирские – краткий сон.

 

              Чем ближе мой последний, смертный час,

              Несчастий человеческих граница,

              Тем легче, тем быстрее время мчится, -

              Зачем же луч надежды не погас!

                            Внушаю мыслям: - Времени у нас

                            Не хватит о любви наговориться:

                            Земная тяжесть в землю возвратится,

                            И мы покой узнаем в первый раз.

              В небытие, как плоть, надежда канет,

              И ненависть и страх, и смех и слезы

              Одновременно свой окончат век,

                            И вам при этом очевидно станет,

                            Как часто вводят в заблужденье грезы,

                            Как может в призрак верить человек.

 

              Устав под старым бременем вины

              И тягостной привычки, средь дороги

              Боюсь упасть, боюсь, откажут ноги

              И попаду я в лапы сатаны.

                            Бог низошел мне в помощь с вышины,

                            И милостив был лик, дотоле строгий,

                            Но он вознесся в горние чертоги,

                            И там его черты мне не видны.

              А на земле гремит глагол доныне:

              “Вот правый путь для страждущих в пустыне,

              Презрев земное, обратись ко мне!”

                            Какая милость и любовь какая

                            Мне даст крыла, чтоб землю покидая,

                            Я вечный мир обрел в иной стране?

 

              Зефир ее рассыпанные пряди

              Закручивал в колечки золотые,

              И свет любви, зажегшейся впервые,

              Блистал в ее, нещедром ныне взгляде.

                            Тогда казалось, что не о прохладе

                            Вещают краски нежные, живые

                            Ее лица; и вспыхнули стихии

                            Моей души, пожаром в вертограде.

              Она предстала мне виденьем рая,

              Явлением небесным – вплоть до звука

              Ее речей, где каждый слог – Осанна.

                            И пусть теперь она совсем иная –

                            Мне все равно; не заживает рана,

                            Хоть и ослабла тетива у лука.

 

              Коль не любовь сей жар, какой недуг

              Меня знобит? Коль он – любовь, то что же

              Любовь? Добро ль?..  Но эти муки что ж?

              Так злой огонь?.. А сладость этих мук!..

                            На что ропщу, коль сам вступил в сей круг?

                            Коль им пленен, напрасны стоны. То же,

                            Что в жизни смерть, - любовь. На боль похоже

                            Блаженство, страсть, страданье - тот же звук.

              Призвал ли я иль принял поневоле

              Чужую власть?.. Блуждает разум мой.

              Я – утлый челн в стихийном произволе.

                            И кормщика над праздной нет кормой.

                            Чего хочу – с самим собой в расколе, -

                            Не знаю. В зной – дрожу; горю – зимой.

 

              Её творя, какой прообраз вечный

              Природа-Мать взяла за образец

              В раю Идей? – чтоб знал земли жилец

              Премудрой власть и за стезею Млечной.

                            Ее власы – не Нимфы ль быстротечной

                            Сеть струйная из золотых колец?

                            Чистейшее в ней бьется из сердец –

                            И гибну я от той красы сердечной.

              В очах богинь игру святых лучей

              Постигнет ли мечтательной догадкой

              Не видевший живых ее очей?

                            Целит любовь, иль ранит нас украдкой,

                            Изведал тот, кто сладкий, как ручей,

                            Знал смех ее, и вздох, и говор сладкий.

 

              Забвенья груз влача в промозглый мрак,

              Ладья моя блуждает в океане

              Меж Сциллой и Харибдой, как в капкане,

              А кормчий – господин мой, нет! мой враг.

                            На веслах – думы. Сладить с ними как?

                            Бунтуют, позабыв об урагане,

                            Извечный вихрь страстей и упований

                            Ветрила рвет в пылу своих атак.

              Под ливнем слез, во мгле моей досады

              Сплетенная из неразумья снасть

              Вся вымокла: канаты как мочала.

                            Два огонька погасли, две отрады,

                            Уменье гибнет, разуму пропасть.

                            Боюсь: не дотянуть мне до причала.

 

              Уходит жизнь – уж так заведено, -

              Уходит с каждым днем неудержимо,

              И прошлое ко мне непримиримо,

              И то, что есть, и то, что суждено.

                            И позади, и впереди – одно,

                            И вспоминать, и ждать невыносимо,

                            И только страхом божьим объяснимо,

                            Что думы эти не пресек давно.

              Все, в чем отраду сердце находило,

              Сочту по пальцам. Плаванью конец:

              Ладье не пересилить злого шквала.

                            Над бухтой буря. Порваны ветрила,

                            Сломалась мачта, изнурен гребец,

                            И путеводных звезд как не бывало.

 

              О чем так сладко плачет соловей

              И летний мрак живит волшебной силой?

              По милой ли тоскует он своей?

              По чадам ли? Ни милых нет, ни милой.

                            Всю ночь он будит грусть мою живей,

                            Ответствуя, один, мечте унылой…

                            Так вижу я: самих богинь сильней

                            Царица Смерть! И тем грозит могилой!

              О, как легко чарует нас обман!

              Не верил я, чтоб тех очей светила,

              Те солнца два живых, затмил туман, -

                            Но черная земля их поглотила,

                            “Все тлен! – поет нам боль сердечных ран. –

                            Все, чем бы жизнь тебя не обольстила”.

 

              О канувшем былом моя кручина,

              О том, что возлюбивши горстку праха,

              Я не дал крыльям взлета и размаха,

              Благим делам не положил почина.

                            Моя тебе открыта сердцевина.

                            Исполнен горя, слабостей и страха,

                            Я сам себе – и приговор и плаха.

                            О Господи, наставь меня, как сына,

              И помоги блуждавшему в ненастье

              Мир обрести; уж коле пребыванье

              Бесплодным было – научи проститься.

                            Остаток моего существованья

                            И смерть саму направь своей десницей.

                            Я уповаю на Твое участье.

 

              Мадонна, сколько слез я пролил тщетно,

              Взывая к той, чье сердце светозарно,

              Какие только не узнал печали!

              Не стал мне отчим домом берег Арно,

                            Судьба со мной строга и неприветна

                            Живу одною мыслью о причале.

                            Хвалами смертной красоте звучали

                            Возвышенные строки, -

              Мадонна, близки сроки,

              Ведь я в конце пути, а не в начале!

              Мелькают дни, как стрелы, и всесильны

                            Одни грехи и казни,

                            Но неотвязней

                            Грядущий мрак могильный.

 

              Мадонна, каждого, кто верой крепок,

              Ты призываешь к истинной надежде, -

              Так снизойди же до меня, взирая

              Не на ничтожество мое, но прежде

                            На образец, - ведь я всего лишь слепок,

                            Подобье жалкое Владыки рая.

                            Меня скалою сделала вторая

                            Медуза взором властным, -

              Мадонна, кротким, ясным

              Рыданьем грудь моя полна до края!

              Пускай же слезы грешника седого

                            Текут светло и строго:

                            Он помнит много

                            Безумства молодого.

 

              Мелькают дни, конец пророча скорый,

              Жестоко время мчится.

              Мадонна, страх стучится

              Мне в грудь, но чаще – совести укоры.

                            Пускай твой Сын рассеет мрак кромешный,

                            Когда смежу я веки,

                            Покой навеки

                            Душе даруя грешной.

 

 

НИКОЛАЙ КУЗАНСКИЙ (1401 – 1464)

 

              Настоящая фамилия Кребс. Прозван Кузанским по месту рождения в селении Куза на Мозеле в Южной Германии. Выдающийся философ и крупный ученый, особенно в области математики, астрономии и географии. Кузанский учился в Гельдельбергском, Падуанском и Кельнском университетах. В 1430 году стал священнослужителем, а в 1448 г. был назначен кардиналом римско-католической церкви, стал одним из виднейших ее руководителей.

Николай Кузанский был близок идеалам гуманистической культуры, дружил с Лоренцо Валла и другими гуманистами. Написал много богословских и философских произведений. Важнейшее из них «Об ученом незнании» 1440 г.

 

АФОРИЗМЫ - ОБ УЧЕНОМ НЕЗНИНИИ

 

Все в природе стремится к лучшему, поскольку это допускают естественные условия.

Свободный разум пытается постичь истину в силу врожденного стремления к познанию.

Всякое исследование основано на сравнении и пользуется средствами сопоставлений.

Бесконечное же ускользает от всяких сопоставлений.

Пропорция выражает согласованность, с одной стороны, и разобщенность с другой. Она не может быть понята без помощи числа.

Еще Пифагор утверждал, что все установлено и понятно на основе чисел.

Уточнение сочетаний в материальных предметах и точное применение известного и неизвестного настолько выше человеческого разумения, что Сократ полагал, что он ничего не знает, кроме своего незнания.

И мудрейший Соломон утверждал, что все вещи трудно постижимы, что язык наш не может объяснить их полностью.

Человек, объятый самым пламенным рвением, может достичь более высокого совершенства в мудрости, лишь в том случае, если будет оставаться ученым даже в самом незнании, составляющем его свойство, и тем станет ученее, чем лучше будет знать, что он ничего не знает.

С этой целью я предпринял труд – кратко изложить мысли об ученом незнании.

Прежде чем излагать суть учения о незнании – считаю необходимым выяснить природу максимальности.

Я называю максимальным нечто такое, больше чего ничего не может быть. Изобилие в действительности связано с Единым. Вот почему единство совпадает с максимумом и является бытием.

Абсолютный максимум единственен. В нем есть все, он высший предел. Ничто ему не противостоит. С ним совпадает и минимум также имеющийся во всем. А так как они абсолютны, то в действительности воздействуют на все возможное, ограничивая все и не испытывая сами никакого ограничения.

От абсолютного максимума исходит универсальное единство, как и во Вселенной, чье единство замкнулось во множественности, без которой она не может быть.

Этот максимум, заключенный в человеческом разуме, является предметом моих посильных исследований.

Разум так же близок к истине, как многоугольник к кругу; ибо, чем больше число углов, вписанного многоугольника, тем более он приблизится к кругу, но никогда не станет равным кругу даже в том случае, когда углы будут умножены до бесконечности, если только он не станет тождественным кругу.

Итак, ясно одно, что все, что мы знаем об истине, - это то, что ее нельзя постигнуть такой, какова она есть доподлинно, ибо истина, являющаяся абсолютной необходимостью, не может быть ни большей, ни меньшей, чем она есть и чем представляется нашему разуму, как некая возможность.

Сущность вещей, которая является истиной бытия, недостижима в своей полноте. Все философы искали эту истину, но никто ее не нашел, какой она есть, и, чем глубже будет наша ученость в этом незнании, тем ближе подойдем мы к самой истине.

Простой и абсолютный минимум, являющийся тем,  больше чего он не может быть – бесконечная истина. Все вещи, воспринятые чувствами, рассудком или разумом, настолько различны между собой и одна от другой, что между ними нет точного равенства.

Мы бродим среди вещей, которые сама природа обнаруживает перед нами. Рассудок наш спотыкается оттого, что далек от понимания бесконечности и не может связать противоречия разделенные ею.

Итак, над всяким ходом суждения мы видим, что абсолютная максимальность бесконечна, что ничто ей не противостоит и с ней совпадает минимум.

Из вышесказанного явствует, что абсолютный максимум может быть познан непостижимо и может быть назван неизреченно. Ведь ничто не может быть поименовано, что не было бы дано в большей или меньшей степени, потому что названия присваиваются вещам усилиям рассудка.

Множественность бытия не может встречаться без числа. Отнимите число, и не будет порядка, пропорции, гармонии и даже самой множественности бытия.

Единица есть начало всякого числа, так как она – минимум; она - и конец всякого числа, так как она – максимум. Следовательно она и абсолютное единство; ничто ей не противостоит; она есть сама абсолютная максимальность, называемая нами природой или богом.

Абсолютным бытием не может быть ничто иное, кроме абсолютного максимума.

Единство, равенство и связь – есть то тройственное единство, которому Пифагор, первый из всех философов, гордость Греции и Италии, учил поклоняться.

Из единства возникает и связь, и равенство. Единство – произошло от греческого слова оn, которое по латыни переводится ens (cущий), единство и сущность.

Наши мудрейшие и святейшие ученые согласны между собой в утверждении, что видимые вещи суть доподлинно образы невидимых вещей.

Все вещи находятся между собой в связи, скрытой, без сомнения, от нас и непостижимой, но такой, что из всех вещей образуется одна-единственная Вселенная и что все вещи суть самое единство в едином максимуме.

Если производить исследование при помощи образа, необходимо, чтобы не было ничего, что возбуждало бы то или иное сомнение в образе.

Так все чувственные вещи беспрерывно неустойчивы вследствие материальной возможности колебаний изобилующих в них.

Напротив, если взять более абстрактные образы, в которых вещи рассматриваются так, что не будучи лишены совершенно материальных средств, без коих их нельзя было бы представить себе, они не полностью подвержены колебаниям возможного. Мы видим, что эти образы очень стойки и хорошо нам известны. Так обстоит дело в математике.

Вот почему мудрецы с большим рвением искали в математике примеров, чтобы разумом проследить эти вещи, и ни один из великих умов древности не изучал трудных вещей при помощи иного какого-либо сходства, кроме как математического.

Разве Пифагор, первый из философов по достоинству и на деле, не направлял искание истины на числа?

Так платоники и даже первые из наших мыслителей следовали математике настолько строго, что св. Августин и вслед за ним Боэций утверждали, что число неоспоримо было в мысли творца, оно было его основным образом при создании вещей.

Окружая вещи бесконечной окружностью, и проникая все, совершенный максимум представляет основу всех вещей, ибо является центром, концом всех вещей, серединой всего, диаметром. Он так же и причина, производящая действие. Он осуществляет бытие, как центр; осуществляет сохранение, как руководитель множества вещей.

Если бог, бытие которого вытекает из единства, не является абстракцией, извлеченной из вещей посредством разума и, тем более, не связан с вещами и не погружен в них, как может он выявиться через множество вещей? Никто этого не понимает.

Если рассматривать вещи без него, они – ничто, как число без единства. Если рассматривать бога без вещей, то он существует, а вещи не существуют.

Отстраните бога от творения, и останется небытие, ничто; отнимите от сложного субстанцию, и никакой акциденции (случайности) не будет существовать.

По божественной идее, все вещи вступили в бытие, и в первую очередь в бытие вступила Вселенная, а вслед за ней все вещи, без которых она не может быть ни Вселенной, ни совершенной. Как абстрактное заключено в конкретном, так абсолютный максимум – в ограниченном максимуме.

Если мы ближе рассмотрим то, что уже сказано, будет легко убедиться, на чем покоится истина, высказанная Анаксагором о том, что «Любое имеется в Любом».

Все целое – находится непосредственно в любом члене, через любой член, как целое находится в своих частях в любой части через любую часть…

Движение планет является как бы эволюцией первоначального движения, а движение временных и земных вещей – эволюцией  движения планет. В земных вещах скрыты причины событий, как жатва в посеве. Вот почему философы говорили, что, то, что скрыто в душе мира, как в клубке, развертывается и принимает свои размеры благодаря такому движению.

Дух, о котором мы говорим, распространен в ограниченном состоянии по всей Вселенной и в каждой его части. Его-то и называют природой. Природа есть то, что содержит все вещи, кои себя производят (проявляют) благодаря движению.

Как земля не есть центр мира, так и окружность его не является сферой неподвижных звезд, хотя если сравнивать землю с небом, земля кажется ближе к центру, а небо ближе к окружности…

              В небе нет неподвижных и определенных полюсов, хотя небо неподвижных звезд кажется описывающим своим движением круги возрастающей величины.

              Того, о чем мы только что говорили, древние не касались, ибо относительно ученого незнания они находились в заблуждении. Нам же ясно, что земля на самом деле движется, хотя нам кажется, что она неподвижна, ибо мы ощущаем движение лишь при сравнении с неподвижной точкой…

              Машина мира имеет, так сказать, свой центр повсюду, а свою окружность нигде, потому что бог есть окружность и центр, так как он везде и нигде.

              Всякое движение части направляется к целому, как к совершенству, так, тяжелые вещи стремятся к земле, легкие поднимаются, земля направляется к земле, вода к воде, воздух к воздуху, огонь к огню.

              Вот почему движение всего старается, насколько может, быть кругообразным, и всякая фигура быть сферичной…

              Область земли велика. Хотя земля меньше солнца, как это очевидно по тени и затмениям, однако неизвестно, насколько область солнца больше…

              Звезды взаимно связываются своими влияниями, как говорили древние… Ясно, что имеются определенные соотношения влияний, при которых одно не может существовать без другого…

              Не представляется возможным найти более благородную и совершенную породу, чем разумная порода, населяющая землю. И это даже в том случае, если на других звездах имеются жители иного рода.

              Человек не желает другой природы, другой натуры, а старается быть совершенным в своей, ему присущей…

При сотворении мира бог пользовался всеми искусствами, которые и мы применяем.

При помощи арифметики он сделал из мира одно целое.

При помощи геометрии он образовал вещи так, что они стали иметь форму, устойчивость и подвижность в зависимости от условий.

При помощи музыки он придал вещам такие пропорции, чтобы в земле было столько земли, сколько воды в воде, сколько воздуха в воздухе и огня в огне.

Он сделал так, чтобы ни один элемент не мог раствориться полностью в другом, откуда вытекает, что машина мира не может износиться и погибнуть…

Земля, говорит Платон, подобна живому существу: у нее камни являются костями, реки – венами, деревья – шерстью, а живые организмы, обитающие в последней – подобны насекомым, находящимся в шерсти животных.

Бог существует только как абсолют и является абсолютным светом и всепоглощающим огнем…и свет этот скрытно и проникновенно пребывает в умственной сфере живущих.

Бог, это абсолютная максимальность, одновременно творец всех своих созданий, единственный, знающий их и ту цель, чтобы все было в нем и ничего не было бы вне его.

Таким образом, он является началом, средством и концом всего, центром и окружностью Вселенной, составляющей предмет любых исследований, ибо без него все вещи – небытие…

Кто может подняться настолько высоко, чтобы постигнуть многообразие в единстве и единство в многообразии? Это сочетание свыше всякого разумения.

Человеческая природа такова, что была помещена над всеми творениями бога и лишь немного ниже ангелов. Она заключает в себе умственную и чувственную природу и стягивает в себе всю Вселенную: она есть микрокосм, малый мир, как с полным основанием называли ее древние.

Будучи соединена с максимальностью, она полна всеобщих и отдельных совершенств таким образом, что все в человечестве возведено в высшую степень.

Познание через чувственность является сокращенным, ограниченным познанием, ибо ощущение касается только частного.

Познание же умственное – всеобще, потому что, по сравнению с познанием через чувственность, оно существует безусловно и лишено частной ограниченности…

Человеческая природа есть вписанный в круг многоугольник, а круг – божественная природа.

Несомненно, что человек образован из чувства и разума, связанных посредством рассудка, который служит для них посредником.

В порядке вещей чувство подчинено рассудку, который, в свою очередь, подчинен разуму. Разум же не принадлежит ни времени, ни миру, от которых он абсолютно независим. Чувство принадлежит миру, будучи подчинено времени и движению.

Рассудок как бы находится на горизонте в отношении разума и как бы лежит перед глазами в отношении чувства. В нем совпадают вещи, которые существуют над временем и под ним.

Чувство не способно воспринимать вещи сверхвременные и духовные.

Животные не воспринимают того, что есть в боге, ибо бог – дух, и в силу этого чувственное познание погружено во тьму незнания вечных вещей. Оно возбуждается плотью и направленно к желаниям и вожделениям страстей.

Но рассудок, обладающий по своей природе возвышенной силой, возможностью, через свою причастность к природе разума, заключает в себе некоторые законы-способности, благодаря которым он упорядочивает, как ведущее начало, даже самые страстные вожделения и приводит их к мере, из боязни, чтобы человек, полагая свою цель в чувственных вещах, не лишился, таким образом, духовных стремлений разума.

Наивысший из этих законов-способностей предписывает не делать другим того, чего не хочешь, чтобы делали тебе, и предпочитать вечные вещи вещам временным, чистые и святые – вещам преходящим и нечистым.

Если бремя наслаждения плоти обольщает рассудок и разум до того, что они не противятся этим движениям, то человек, таким образом обольщенный, лишается радостей высшего блага, которые для разума заключаются в духовных и вечных вещах.

Каждый, желающий подняться до чего-либо, необходимо должен верить в то, без чего он не может подняться. Как говорил Исайя: “Если не поверите, то и не поймете”. Разум направляется верой, а вера раскрывается разумом. Где нет здоровой веры, там нет и настоящего разумения. Но и наоборот. Вера должна быть всегда по настоящему разумной.

Такова способность умственной природы: получая жизнь она преобразовывается, подобно тому как воздух, получая от Солнца лучи, превращается в свет. Вот почему разум с момента, когда природа допускает его переход в умозрение, постигает лишь всеобщее нетленное и непрерывное, потому что объектом, к которому он умственно тяготеет, становится истина, постигаемая им.

 

                                           ОБ УМЕ

 

Не было ни одного совершенного человека, который бы не составил себе того или иного понятия об уме.

Ум – это то, откуда возникает граница и мера всех вещей. Я думаю, что слово mens (ум) производное от mensurare (измерять).

Кто считает, что в разум ничего не попадает, из того, что оказывается в рассудке, тот также полагает, что ничего не может быть и в разуме, чего раньше не было в ощущении.

Ум есть живая субстанция, которая, как мы знаем по опыту, внутренне говорит в нас и судит и которая благодаря всем познаваемым нами в нас самих духовным способностям больше всякой другой способности уподобляется бесконечной субстанции и абсолютной форме.

Ее обязанность в нашем теле – животворение тела, и потому-то она и называется душой.

Отсюда ум есть субстанциональная форма, или сила на свой манер всеобъемлющая, охватывающая силу одушевляющую, при помощи которой она одушевляет своим животворением тело, жизнь растительную и чувственную, способность рассуждения, интеллектуальную способность и возможность быть интеллектом, как таковым.                  

Божественные пути в точности непостижимы. Однако мы создаем о них предположения, одни более смутные, другие более ясные…

В животных, действительно, мы находим различающую способность рассудка, без которого их природа не могла бы существовать. Отсюда их рассудок, поскольку он лишен интеллекта или ума, спутан, не имеет способности суждения и глубокого знания.

Ум является различительной формой актов рассудка, тот же есть различающаяя форма ощущений и представлений.

Ум имеет в себе то, на что он взирает и, в соответствии с чем, создает суждения о внешнем…

Ум есть живое описание вечной и бесконечной мудрости, но в наших умах с самого начала этот образ жизни подобен спящей, пока она не будет побуждена к движению путем восприятия, которое происходит от чувственных вещей.

Тогда, вследствие движения и своей способности к познанию, ум находит искомое в себе самом…

Не познается часть без познания целого, поскольку часть измеряется целым… И если игнорируется всеобщность, то ничего нельзя знать ясного об ее частях.

Ум состоит из способности мышления, рассуждения, воображения и ощущения, так что сам он в качестве целого называется способностью мышления, рассуждения, воображения и ощущения…

Понятия, получаемые нами здесь, в этом изменчивом и непостоянном мире, в соответствии с условиями изменчивого мира, не являются устойчивыми. Они – как понятия школьников и учеников, начавших делать первые уроки, но еще не закончивших учение.

Наш ум остается неизмеряемым, неограничиваемым, неопределяемым никаким актом рассудка. Его измеряет, определяет и ограничивает только он сам, как истина измеряет свой живой образ, созданный из нее, в ней и через нее.

Кто исчисляет, тот развертывает и свертывает. Ум есть образ вечности, время же – ее развертывание, а оно всегда меньше образа свертывания вечности.

Кто стремится уяснить силу сотворенного вместе с ним суждения ума, при помощи чего тот судит о всех рассудочных актах и понимает, что последние возникают из него самого, тот видит, что никакой рассудочный акт не доходит до измерения ума…

 

ЛОРЕНЦО ВАЛЛА (1406 – 1457)

 

Известный итальянский гуманист, философ, историк и филолог. Преподавал риторику в университете Павии, затем в Милане, Генуи, Флоренции и Неаполе. Секретарь арагонского короля Альфонса V. Был обвинен в ереси за антицерковную деятельность. В конце жизни при папе Николае V, симпатизировавшим гуманистам, служил при Римской курии. Считался завзятым эпикурейцем. Главные философские труды Валлы – трактаты: «О наслаждении как об истинном благе» 1431 г. и «Диалектическое опровержение против аристотеликов» 1439 г.

 

О НАСЛАЖДЕНИИ

 

              Кто-то считает, что следует стремиться к добродетели, я же призываю к наслаждению. Оба этих понятия сами по себе противоположны, и между ними нет никакой связи. Как удалены от земли звезды, так полезное от справедливого.

              Полезное – то же самое, что вызывающее наслаждение, справедливое же – то, что и добродетельное. Однако некоторые отличают полезное от вызывающего наслаждение; их невежество настолько явно, что не нуждается в опровержении.

              С самого начала следует заявить, что стремиться к той и другой цели одновременно нельзя. Ибо не могут быть одна и та же цель и один результат у таких противоположных вещей, как здоровье и болезнь, влажное и сухое, легкое и тяжелое, свет и мрак, мир и война.

               Или уж надо встать на ту точку зрения, что добродетельные качества являются не частями высшей добродетели, а служат лишь для получения наслаждения. Так полагает Эпикур, с которым согласен и я.

              Прежде всего нельзя обходить молчаньем определение того предмета, о котором идет речь. Это необходимо делать в начале любого диспута с той целью, чтобы объяснить, что является предметом спора, и чтобы не вынуждать речь блуждать и ошибаться, если противники не будут понимать под тем, о чем они спорят, одно и то же.

              Итак, наслаждение – это благо, к которому повсюду стремятся и которое заключается в удовольствии души и тела, что греки называли «гедонэ». Так думал Эпикур.

              Никаким словом нельзя более убедительно выразить понятие, звучащее по гречески как «гедонэ», чем словом «волюптас». Этому слову все, знающие латинский язык, придают два значения: радость  в душе от сладостного возбуждения и удовольствия тела.

              Высшая же добродетель есть благо, смысл которого заключается в добродетельных качествах и к которому следует стремиться ради него самого, а не ради чего-то другого. В этом сходятся Сенека и прочие стоики. Цицерон, к примеру, говорит: «под добродетельным мы понимаем то, что похвально само по себе, отвлекаясь от всякой пользы, от каких-либо результатов и наград…»

              Благоразумие заключается в том, чтобы уметь предвидеть выгодное для себя и избегать невыгодного…  Ни один мудрец не является мудрым, если не может сам себе быть полезным. Умеренность состоит в воздержании от какого-либо одного удовольствия, с тем чтобы наслаждаться многими и большими.

              Справедливость же имеет цель приобретение у людей расположения и выгод, в снискании благодарности.

              Роду живых существ ничто так не предусмотрено природой, как сохранить свою жизнь и тело и уклоняться от того, что покажется вредным.

              Ничто более не сохранит жизнь, чем наслаждение, с помощью органов вкуса, зрения, слуха, обоняния, осязания, без чего мы не можем жить.

              Без добродетели же мы жить можем. Так что, если кто-то жесток и несправедлив по отношению к любому из чувств, он действует вопреки природе и вопреки своей пользе.

              Многие восхищаются теми, кто более всего сражался за добродетель. Кто же эти люди? Конечно те, которые больше всего думают о родине. Поговорим-ка тогда о мужестве, которое очевидно дает более широкое поле стремлению к добродетели.

              Мужественных людей порой превозносят до небес. Я же не вижу причины считать их деяния добрым примером.

              Ради процветания родины, государства они готовы на смерть. Конечно, они утешают себя такими понятиями как честь, достоинство, спасение имущества, близких, свобода, величие. Но какой смысл во всем этом, если в результате им придется расстаться с жизнью? Ведь умирая за других они никогда не получат обещанного.

              Зачем же проповедовать и возносить к звездам добродетель, которая такой ценой добывает то, из чего более всего состоит наслаждение? И помогают ли они спасению, свободе и процветанию родины, если сами оказываются исключенными из наслаждения этими благами?

              Как, лишенному зрения, свет представляется мраком, так для умирающего все гаснет вместе с ним. Некоторые просто боятся потерять родину, как будто нельзя жить в другом месте, а не там, где родился. Иногда даже вообще полезнее провести свою жизнь за пределами родных мест, что не редко делают многие ученые люди.

              Почему чья-то жизнь должна быть человеку дороже, чем его собственная? Иные утверждают, что прежде всего надо думать об интересах родины, затем родителей, близких и наконец о наших собственных. Разве такой порядок лучше обратного?

              Ведь никакой награды не требует себе добродетель, являясь сама себе лучшей наградой, уверяют они. Может ли что-нибудь быть глупее этого мнения? Разве не добродетельнее то, что полезнее? Разве не предпочтительнее бежать, чем оставаться в строю, когда остальные бегут?

              Почему предпочтительнее не быть терпеливым, слушая злые речи, а изгнать зловредного болтуна? Очевидно, потому, что это полезнее для жизни, состояния  и молвы.

              Таким образом, большие блага, заключающие в себе большие выгоды, предпочтительнее меньших благ, как и меньший ущерб - большему. Что же такое большие блага, а что меньшие – определить бывает порой трудно именно потому, что постоянно меняются времена, места, лица и прочее.

              Но для разъяснения сути дела, я бы сказал вот что: по крайней мере, главное условие большего блага заключается в том, чтобы избегать несчастья, опасностей, беспокойств, трудностей, стремясь к тому, чтобы быть любимым всеми, что является источником всех наслаждений.

Что это такое все понимают, свидетельства тому – многочисленные книги о дружбе. И напротив, известно, что жить среди ненависти – подобно смерти. Руководствуясь этим правилом, мы узнаем добрых и злых людей, т.е. умеющих или не умеющих вести жизнь с наслаждением.       

Не может быть, чтобы люди, за исключением глубоко несчастных и привыкших к злодеяниям, не радовались благу другого человека и, более того, сами не были бы причиной его радости, например, спасая его от нужды, пожара, кораблекрушения, плена.

На основании ежедневной практики надо научиться радоваться благам других людей и всеми силами постараться, чтобы они полюбили нас. Это случится лишь в том случае, если мы их полюбим и будем стремиться оказывать им большие услуги, если же мы пренебрежём этим, то никогда не сможем жить с радостью.

Скажем, если ты нашел на земле деньги какого-нибудь прохожего – верни их человеку. Верни их не потому, что возвратить их – добродетельно, но чтобы порадоваться благу потерявшего и его радости. И, кроме того, снискать расположение его и других и приобрести себе доверие. И лучше сделать это не наедине, не скрыто ото всех, чтобы это дошло до других людей. Сделать это надо ради пользы, а не ради добродетели.

Насколько достойнее и целесообразнее – чтобы и ему и себе принести пользу. Действуя так в собственных интересах, ты будишь полезен и себе и другому. Так как, если бы ты не возвратил деньги прохожему, то стал бы преступником по отношению к своему доброму имени.

Однако пора наконец воздать похвалу наслаждению…Ведь не только законы созданы для пользы, которая рождает наслаждения. Если говорить об управлении, то во всех городах и государствах те, кто выбирают правителей, ждут от них себе наибольшей пользы. И многочисленные ремесла, науки, искусства служат той же цели, удовлетворяя потребности людей или украшая их жизнь.

Разве не для этого селяне и горожане прилежно занимаются агрикультурой, архитектурой, ткачеством, живописью, ваянием, корабельным делом, изготовлением пурпура? Неужели это делается из любви к добродетели? И разве такие свободные искусства, как пение, изобретательство, математика рождают что-то связанное с добродетелью?

А медицина, разве занимаясь ею стремятся к чему-то другому, кроме здоровья других людей и собственной выгоды? Сюда можно добавить и профессию юристов. И поэты, как говорит Гораций, хотят другим принести пользу или наслаждение, а себе самим выгоды; им подобны и историки…

А из-за чего другого, скажите, возникла дружба, столь восхваляемая во все века и у всех народов, если не из-за взаимных услуг, как, например, давать и принимать то, что требует общая польза, если не из-за радости говорить, слушать и делать что-то вместе? Нет никакого сомнения, что и основанием отношений господ и слуг является исключительно выгода.

А что сказать об учителях и учениках? Наставники не могут относиться к ученикам с любовью, если не надеются, благодаря им, добыть себе выгоды или приумножить свою славу. Сами же ученики обычно не уважают наставников, если распознают в них хвастунов вместо ученых, придир вместо обходительных людей, из чего первое относится к пользе, второе к наслаждению.

Пойдем далее, к самому важному. Даже родителей и детей связывает цепь пользы и наслаждения…Еще менее сомнений должно быть в отношении мужа и жены, братьев и сестер. Сам брак, как соединение мужчины и женщины, рожден, по-видимому, из обоюдного наслаждения.

И когда нужно что-то сделать для родителей, детей, родственников или прочих близких людей по совести и достоинству, даем совет: не взывать к добродетели, как считают некоторые, а лучше пытаться возбудить чувства…

О, бессмертные боги и вас также нельзя обойти молчанием. Призываю в свидетели вашу веру! Кто молил вас когда-нибудь о том, чтобы ему даровали добродетель? Кто когда-нибудь давал обеты для её достижения и более того – выполнял их? Кто с надеждой на это приходил в ваши храмы, украшал и воздвигал их? Скажу честно – я никогда не просил вас об этом.

Что же касается других людей, то мы можем видеть, что один молит о здоровье, другой о богатстве, третий о детях, четвертый о продлении жизни, иной о победе, об отведении опасности, о власти. Поэтому такие боги, как Эскулап, Юнона, Фортуна, Марс, Юпитер, которые могли даровать эти блага, находились в таком почете…

 

ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ  (1452 – 1519)

 

Великий итальянский художник, скульптор, инженер и философ. Сын нотариуса и крестьянки. Работал в качестве живописца, скульптора и инженера во Флоренции, Милане, Риме и во Франции, где и умер. Как ученый и инженер сделал ряд выдающихся открытий, на несколько веков опередивших его эпоху. Философские идеи, обобщавшие художественную и научно-инженерную деятельность Леонардо, содержатся в его многочисленных записках и манускриптах, к сожалению, не восстановленных полностью до настоящего времени.

 

ОБ ИСТИННОЙ И ЛОЖНОЙ НАУКЕ

 

              Пусты и полны заблуждений те науки, которые не порождены опытом, отцом всякой достоверности, и не завершаются наглядным примером, т.е. те науки; начало, середина и конец которых не проходят ни через одно из пяти чувств.

              И если мы подвергнем сомнению достоверность всякой ощущаемой вещи, тем более должны мы подвергать сомнению то, что восстает против ощущений каковы, например, вопросы о сущности бога, души и тому подобные, по поводу которых всегда спорят и сражаются.

              Поистине, всегда там, где недостает разумных доводов, там их заменяет крик, чего не случается с вещами достоверными. Вот почему мы скажем, что там, где кричат, там нет истинной науки, ибо истина имеет одно-единственное решение, и, когда оно оглашено, спор прекращается навсегда.

              Если же спор возникает снова и снова, то эта наука – лживая и путанная, а не возродившаяся на новой основе достоверность. Истинные науки – те, которые опыт заставил пройти сквозь ощущения и наложил молчание на язык спорщиков.    

              Настоящая наука не питается сновидениями своих исследователей, а всегда, от первых подлинных и доступных познанию начал, постепенно продвигается к цели при помощи убедительных заключений, как это явствует из первых математических наук, называемых арифметикой и геометрией, оперирующих числами и мерой…

              Астрономия и другие науки невозможны без деятельности рук, хотя первоначально они и начинаются в мысли, подобно живописи, которая сначала существует в мысли своего созерцателя и без деятельности рук не может достичь своего совершенства.

              Все наше познание начинается с ощущений. Но не спешите говорить, что опыт обманчив!

              Опыт никогда не ошибается, ошибаются только суждения ваши, которые ждут от него вещей, не находящихся в его власти. Несправедливо жалуются люди на опыт, с величайшими упреками виня его в обманчивости. Оставьте его в покое и обратите свои жалобы на собственное невежество, которое заставляет вас быть поспешным и, ожидая от опыта в суетных и вздорных желаниях вещей, которые с ним не связаны!

              Природа полна бесчисленных причин, которые никогда не были в опыте.

              Необходимость – наставник и опекун природы. Необходимость – изобретательница природы, ее тема и узда, и вечный закон.

               Мудрость – дочь опыта.

              Ни одно человеческое исследование не может быть названо истинной наукой, если оно не прошло через математические доказательства.

              Если кто скажет, что науки, начинающиеся и кончающиеся в мысли, обладают истиной, то с этим нельзя согласиться, а следует отвергнуть это по многим причинам, и прежде всего потому, что в таких, чисто мысленных рассуждениях, не участвует опыт, без которого нет никакой достоверности.

              Никакой достоверности нет в науках там, где нельзя приложить ни одной из математических наук, и в том, что не имеет связи с математикой…

              Пропорция обретается не только в числах и мерах, но также в звуках, тяжестях, временах и положениях и в любой силе, какая бы она ни была.

              Так же, как поглощение еды без удовольствия превращается в скучное питание, так занятия наукой без страсти засоряет память, которая становится неспособной усваивать то, что она поглощает.

              Кто спорит, ссылаясь на авторитет, тот использует не свой ум, а скорее память.

              Хорошая ученость родится от хорошего дарования; и так как следует больше хвалить причину, чем следствие, надо более хвалить хорошее дарование без учености, чем хорошего ученого без дарования…

              Медицина есть восстановление согласия стихий, утративших взаимное равновесие; болезнь есть несостыковка стихий, объединенных в живом организме.

              Надо понять, что такое человек, что такое жизнь, что такое здоровье, и как равновесие, согласие стихий, его поддерживает, а их раздор его разрушает и губит…

              Влюбленный в практику без науки – словно кормчий, ступающий на корабль без руля и компаса; он никогда не будет уверен, куда плывет.

              Всякая практика должна быть воздвигнута на хорошей теории…

              Наука - полководец, а практика – солдаты. Одно без другого – лишено смысла…

              Хотя бы я и не умел хорошо, как они, цитировать, признанных  авторов, я буду цитировать гораздо более достойную вещь, ссылаясь на опыт природы, наставника их наставников. Они расхаживают, чванные и напыщенные, разряженные и разукрашенные не своими, а чужими трудами, в моих же мне самому отказывают, но если меня изобретателя презирают, то насколько более должны быть порицаемы - не изобретатели, а трубачи и пересказчики чужих творений!..

              Механика есть рай математических наук, посредством ее достигаются реальные математические плоды…

 

О СВЕТЕ И ЗРЕНИИ

 

Глаз, называемый оком души, есть главный путь, благодаря которому общее чувство может в наибольшем богатстве и великолепии созерцать бесконечные произведения природы. А ухо – второй путь; оно становится благородным посредством повествования о вещах, видимых глазом.

Разве ты не видишь, что глаз охватывает красоту всего мира? Он является начальником астрономии, он создает космографию, именно он дает советы всем человеческим искусствам и исправляет их. Он движет человека в различные части мира, он – владыка математических наук, его науки – самые достоверные.

Глаз измерил высоту и величину светил, он открыл стихии и их расположение. Он дал возможность прорицать грядущее по движению светил, он породил архитектуру, перспективу и божественную живопись.

 О превосходнейший из всех творений, созданных богом! Какие хвалы могут выразить твое благородство? Какие народы, какие языки способны вполне описать твои подлинные деяния?

Глаз есть око человеческого тела, через которое он взирает на свой путь и наслаждается красотою мира. Благодаря ему душа радуется в своей телесной темнице, без него эта человеческая темница – пытка.

Благодаря глазу человеческая изобретательность открыла огонь, посредством которого зрение вновь обретает то, что раньше отнимал у нас мрак. Глаз помог украсить природу возделанными нивами и садами, полными отрады.

Но какая нужда мне продолжать столь высокие и пространные рассуждения? Что не совершается посредством глаза? Он движет людей с востока на запад, он изобрел мореплавание.

И он превзошел природу, ибо простые природные возможности ограничены, а труды, которые глаз предписывает рукам, - бесчисленны, как показывает это живописец, придумывая бесчисленные формы животных, трав, деревьев и пейзажей…

О,чудесная необходимость, ты с величайшим умом побуждаешь все действия быть причастными причин своих, и по высокому и непререкаемому закону повинуется тебе в многогранном действовании всякая природная деятельность!..

Земля не в центре солнечного круга и не в центре мира, а в центре своих стихий ей близких и с ней соединенных, И кто стоял бы ногами на Луне, когда она вместе с Солнцем была бы под нами, тому эта наша планета, со стихией воды показалась бы играющей, светоносной и действительно играла бы ту же роль, что Луна по отношению к нам.

И природа столь полна услады и неистощима в разнообразии, что среди деревьев одной и той же породы не найдется ни одного растения, которое походило бы на другое, и не только растение, но и ветвей, и листьев, и плодов не найдется ни одного, который бы в точности походил на другой.

 

 

ПЬЕТРО ПОМПОНАЦЦИ (1462 – 1525)

 

Видный итальянский философ, представлявший материалистическое направление в аристотелизме. Профессор философии и медицины в университетах Падуи, Феррары, Болоньи. Важнейшее философское сочинение Помпонацци – «Трактат о бессмертии души», появившийся в 1516 году, он вызвал бурю протестов со стороны церковников и был публично сожжен в Венеции. Помпонацци написал еще ряд произведений, часть которых была опубликована лишь много лет спустя после смерти автора.

 

О БЕССМЕРТИИ ДУШИ

 

Поистине тяжким и трудным кажется мне опровержение доводов в защиту бессмертия души и особенно потому, что мнение о существовании душ после смерти общепринято, а выступать против привычного, как говорит Аристотель во 2-й книге «Метафизики», весьма нелегко.

Однако я хотел бы, насколько сумею, сказать нечто правдивое об этом предмете…

Следует признать и иметь ввиду, что весь род человеческий может быть сравним с отдельным человеком. В человеческом же индивидууме существуют различные и многообразные члены, предназначенные для различных действий и ближайших целей, с тем, однако, чтобы все они были устремлены к единой цели; так что в чем-то они все должны обладать общностью.

Если бы нарушался этот порядок, то человек либо погибал, либо существовал несовершенным образом. Ведь все члены его приспособлены к общей пользе и они или необходимы друг другу, или по крайней мере полезны, хотя бы иногда, и в той либо иной степени.

Поэтому сердце необходимо мозгу, а мозг сердцу, и сердце необходимо руке, рука же сердцу полезна, и правая полезна левой, и левая правой, и всем им свойственна жизнь и природное тепло, и они нуждаются в жизненном духе и крови, как это явствует из книги «О животных» Аристотеля.

Помимо же того, что в них есть общего, каждый член имеет специальное предназначение: одно у сердца, другое у мозга, иное у печени и так далее, как в том же произведении говорит Аристотель, а более подробно – Гален в книге «О пользе частей тела».

Все эти предназначения или действия неодинаковы, а одно предшествует  другому, и одно более, другое менее совершенно. Так как сердце по Аристотелю обладает высшем благородством и первенством, то деятельность его благородна и изначальна. То же самое можно сказать о других членах. И хотя мозг, к примеру, не совсем столь совершенен, как сердце, однако же в своем роде и он может обладать совершенством.

Как все члены различаются между собой свойствами и размерами, так различается и каждый их род, хотя в определенных пределах. Ведь не все сердца равновелики или подобны по теплоте, и то же относится к прочим членам. Надо заметить, что хотя между ними существуют большие различия, но они не таковы, чтобы привести к внутренней несогласованности. В них всегда существует соразмерность.

Без соразмерности и различия в органах индивид был бы обречен на гибель и болезни. Действительно, как в симфониях или концертах, если бы все голоса были одного порядка, не возник бы концерт и не было бы возможности наслаждаться слаженной музыкой. Таким образом все органы соразмерны и никакая часть не может быть расположена лучше нежели это существует в действительности.

Так следует думать и обо всем человеческом роде. Ибо он подобен одному телу, составленному из различных частей, которые обладают различными  предназначениями, но функционирующих на общую пользу рода, и один орган нечто дает другому и получает от него и все они взаимодействуют.

Не все могут обладать равным совершенством, одним оно дано в большей, другим в меньшей мере. Если же уничтожить это неравенство, род человеческий погибнет. Но есть у людей нечто общее им всем или почти всем. Иначе они не были бы частями одного целого, стремящегося к единому общему благу.

Так соразмерное различие между людьми порождает совершенство, красоту, достоинство и дает наслаждение, несоразмерность же приводит к обратному результату.

Определив все это, отметим, что для достижения этой общей цели все люди должны быть причастны к трем видам разума, а именно созерцательному, практическому и действующему. Ибо нет человека, если только он не убогий и достиг должного возраста, который не обладал бы каким-нибудь из этих трех видов ума. Ведь каждый хоть в чем-то причастен созерцанию или деятельности с ним связанному…

Что же касается практического разума, относящегося к делам нравственности, государственным и домашним, то совершенно очевидно, что каждому дано различать добро и зло, ведь каждый является членом семьи и государства.

А что до разума действующего, то каждому ясно, что ни один человек не может без него существовать. Ибо без механических искусств и всего необходимого для жизни человек обойтись не может. Надо, однако, знать, что хотя всякий человек не вполне лишен трех перечисленных видов разума, он обладает ими не в равной мере…

Возвращаясь же теперь к предмету нашего рассмотрения, мы должны сказать, что цель человеческого рода в целом заключается в причастности трем видам разума, благодаря которым люди общаются между собой и живут, и один другому полезен либо необходим, подобно тому, как все члены в отдельном человеке обладают общностью в жизненном плане и во взаимодействии. И от этой цели человек не может быть свободен.

Что же касается практического разума, который собственно присущ всем людям, то каждый должен обладать им в совершенстве. Ибо для сохранения рода человеческого каждый должен быть добродетелен в нравственном отношении и, насколько возможно, избегать порока…

Когда же утверждают, что состояние человека, если он считает душу смертной, будет хуже чем у любого животного, то, по моему мнению, это вовсе не философское рассуждение, потому что не стоит сравнивать деятельность существ мыслящих с жизнью животных.

Кто предпочтет быть камнем или долголетним вороном, нежели сколь угодно низким человеком? Ведь благоразумный человек может сохранять спокойствие духа в любое время и в любом состоянии, хотя бы и мучимый телесными недугами.

Более того, мудрый муж скорее предпочтет крайние несчастья и мучения пребыванию в невежестве, глупости и пороках. И неверно, что, испытывая величайшие тяготы, отречение от телесных наслаждений, утрату приобретенных благ, человек скорее будет склонен к порокам, чем устремится к приобретению знаний, если он будет поступать по велению разума.

Ибо самая малая частица знания и добродетели предпочтительнее всех телесных наслаждений и самых богатых царств, в которых властвуют пороки и тирания. Поэтому первый довод никак не может убедить нас в бессмертии души…

Когда же говорят, что, допуская смертность души, мы не в силах будем отказаться от жизни, даже когда этого потребуют обстоятельства и разум. Полагаю, что как раз наоборот. Ведь в 3-й книге «Топики» у Аристотеля сказано: «Из двух зол следует выбирать меньшее».

Поскольку же, предпочитая смерть за отечество, за друзей, ради того, чтобы избежать порока, люди приобретают высочайшую добродетель и приносят пользу другим, так что все одобряют такого рода деяния, и так как нет ничего выше и счастливей самой добродетели, то именно ее и следует предпочесть.

Совершая же преступление, человек в высшей мере вредит обществу, а стало быть и себе, так как сам он есть часть общества и, если он впадает в порок, что есть величайшее несчастье, он как бы перестает быть тогда человеком. Поэтому надо всячески избегать этого.

Следуя же добродетели человек достигает счастья, хотя бы частично и не надолго. Следствием же порока будет несчастье и в конечном счете – смерть, так как, благодаря совершённому преступлению, не достигается бессмертие, разве что в виде бесславия и позора.

Но очевидно, что первое есть меньшее зло, чем второе. И долгая жизнь в бесславии не предпочтительнее краткой похвальной жизни, так как жизнь человеческая, даже самая краткая, предпочтительнее сколь угодно долгой жизни скота.

В таком случае оказывается предпочтение не смерти самой по себе, так как она – ничто, но праведному деянию, хотя за ним и следует смерть. Так что, отвергая порок, человек не отвергает жизнь, которая сама по себе – благо, а отвергает порок, следствием которого явилось бы сохранение недостойной жизни.

На третье же, главное возражение – что бог либо не является правителем Вселенной, либо он – правитель несправедливый – надо сказать, что из допущения смертности души не следует ни того, ни другого. На это нужно ответить, что ни одно зло в сущности не остается безнаказанным и ни одно благо не остается без вознаграждения… 

Существенное воздаяние добродетели есть сама добродетель, которая делает человека счастливым. Ибо человеческая природа не может достичь ничего более великого, чем сама добродетель, потому что она одна придает человеку уверенность и избавляет от всяческого смятения.

Ведь  в праведнике все в согласии: ничего не боясь, ни на что не претендуя, он равно ведет себя в преуспевании и в бедствиях. И наоборот, воздаяние грешнику есть сам порок, несчастнее и презреннее которого нет ничего…Злодею все враждебно; он никому не верит, ни даже себе самому, не находит покоя ни в бодрости, ни во сне и мучается тягчайшими недугами тела и духа – жалкая жизнь!

Так что ни один мудрец, как бы ни был он нищ, немощен телом, лишен земных благ, не предпочтет жизни тирана или какого-нибудь погрязшего в пороках властелина, но разумно предпочтет пребывать в своем состоянии. Итак, всякий добродетельный человек вознаграждается добродетелью и ни один злодей не остается безнаказанным, поскольку сам порок ему наказание.

На четвертое возражение – относительно того, что, если принять смертность души, то почти вся Вселенная окажется введенной в заблуждение, так как все религии полагают душу бессмертной, то на это можно сказать, что если целое есть ничто иное, как совокупность частей, то не только не грешно, но даже необходимо допустить, что заблуждается либо весь мир, либо по крайней мере большая его часть.

Надо, однако, знать, что, как говорят Платон и Аристотель, политика есть врачевание душ и намерение политика заключается в том, чтобы сделать человека скорее праведным, нежели ученым. Но идти к достижению этой цели нужно в соответствии с различиями между людьми разного ума.

Ибо одни благородны, обладают от бога доброй природой, склонны к добродетели единственно из-за ее благородства и отвращаются от пороков единственно из-за их гнусности. И эти люди, хотя они крайне не многочисленны, наилучшим образом предрасположены к добродетельной жизни…

Другие в надежде на некое благо и из страха перед физическим наказанием становятся добродетельными, и поэтому чтобы побудить их следовать такой добродетели, политики выделяют денежные награды, утверждают почести и прочее в этом роде, а чтобы они избегали пороков учреждают наказания – либо денежные, либо по отношению к чести и телу,  даже убивая преступника или лишая его каких-либо членов.

Некоторые же вследствие подлости своей природы, как учит повседневный опыт, не движимы  ничем из сказанного. Поэтому и было положено, чтобы праведникам было в иной жизни вечное воздаяние, а грешникам – вечное возмездие, чтобы их в величайшей мере устрашить. Большая же часть людей, если и поступает хорошо, то скорее из страха вечных мучений, нежели в надежде на вечное блаженство, так как мучения нам больше знакомы, чем эти вечные блага.

И так как эта выдумка может пойти на пользу всем людям, к какой бы категории они не принадлежали, законодатели, учитывая склонность многих ко злу и стремясь к общему благу, постановили, что душа бессмертна, заботясь не об истине, но только о добронравии, чтобы наставлять людей в добродетели. Поэтому политиков не надо за это винить. Ибо как врач много выдумывает, чтобы вернуть больному здоровье, так и правители сочиняют притчи, чтобы исправить граждан…

Подобным образом и няньки учат своих воспитанников тому, что считают полезным детям. Если же человек здоров и умом и телом, то ни врач, ни нянька не нуждаются в таких выдумках. Так что, если бы все люди находились в здравом рассудке, то они, даже совсем не веря в бессмертие души, поступали бы всегда праведно.

Но почти никто не обладает таким предрасположением к добродетели. Поэтому необходимо было использовать иные способы. В этом нет ничего дурного, так как природа человеческая  почти полностью погружена в чувственную материю и лишь в малой мере причастна к разуму.

Человек дальше отстоит от духовной сущности интеллекта, чем больной от здорового, ребенок от мужа и невежда от мудреца.

Не удивительно поэтому, что политики прибегают к подобным средствам.

              На последнее же возражение, что порочные и бесчестные люди, сознающие свои преступления, чаще считают душу смертной, а святые и праведные – бессмертной, нужно сказать, что далеко не всегда негодяи придерживались мнения о смертности души и далеко не всегда благоразумные люди считали ее бессмертной.

              Мы ведь с очевидностью наблюдаем, что многие дурные люди являются верующими, хотя и соблазняемы страстями. В то же время многие люди святой и праведной жизни полагают душу смертной…

              Следует учесть и то, что многие считают душу смертной, но пишут, что она бессмертна. Они поступают так поскольку лишь в малой мере причастны разуму и, не ценя духовных благ, стремятся только к благам земным. Поэтому их необходимо врачевать такого рода выдумками, подобно тому, как врач обращается с больным, а нянька с неразумным ребенком.

              На этих основаниях, я полагаю, могут быть разрешены и иные возражения. Так из того, что было сказано, очевиден ответ на обычные рассуждения, что если мол душа смертна, то неверующий человек должен целиком предаваться телесным наслаждениям, совершать любое зло ради своей личной пользы.

              Так как человеку естественно стремиться к счастью и избегать несчастий, а счастье, как было сказано, в благих деяниях, то к ним и следует всеми силами устремляться. И напротив - кражи, грабежи, убийства, низменные наслаждения - являются пороками, которые превращают  человека в скотину и лишают его человеческой природы.

              Особое внимание надо обратить на то, что действующий праведно не ожидает никакой иной награды кроме самой добродетели. Он поступает на много лучше нежели тот, кто ожидает сверх добродетели какой-то еще награды. И кто, избегая порока из-за его гнусности, а не из страха наказания, положенного за порок, очевидно более достоин похвалы, нежели тот, кто действует из-за страха.

              Поэтому считающие душу смертной гораздо лучше защищают добродетель, нежели те, кто полагает ее бессмертной. Ведь надежда на воздаяние и страх возмездия привносят в душе нечто рабское, что противоречит самим основам добродетели…

              Душа человека обладает как свойствами духовной сущности (интеллектом) так и свойствами материальных вещей, благодаря чему, когда она действует в согласии в духовной сущностью, ее называют божественной, когда же она действует подобно животным, она как бы превращается в животных. Так за коварство человека иногда называют змеей или лисой, за жестокость тигром и т.д.

               Ибо нет ничего в мире, что хоть каким-нибудь свойством не могло бы иметь общего с человеком. Поэтому заслужено называют его микрокосмосом или малым миром… Великое чудо есть человек, поскольку он является целым миром и способен обратиться в любую природу, так как  дана ему власть следовать любому, какому пожелает он свойству вещей и частей мироздания

И если столь гнусен порок и так мерзостна жизнь порочного человека, то совсем противоположное можно сказать о добродетели. Кто же, даже считая что душа смертна, предпочтет порок добродетели и захочет быть хуже зверя?

 

 

ТОМАС МОР  (1478 – 1535)

 

Великий английский мыслитель-гуманист, писатель, философ и политический деятель. Происходил из семьи, принадлежащей к лондонской буржуазии, учился в Оксфордском университете. Мор был дружен с рядом английских и континентальных гуманистов, в том числе с Эразмом Роттердамским. Одно время Мор был членом парламента, помощником шерифа Лондона. С 1525 г. он – председатель палаты общин, с 1529 г. – лорд-канцлер Английского королевства.

Во время Реформации он защищал католицизм против лютеранства. За отказ признать короля Генриха V111 в качестве главы английской церкви Мор был заточен в Тауэр и казнен. Его литературное наследство обширно и разнообразно. Самым замечательным его произведением стала “Золотая книга о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии”, впервые опубликованная при содействии Эразма Роттердамского в Лувене в 1516 году.

 

О НОВОМ ОСТРОВЕ УТОПИИ

 

              На хищных и пожирающих людей бесчеловечных чудовищ можно наткнуться повсюду, а на граждан воспитанных в здравых и разумных правилах нельзя найти почти нигде…

              Все короли в большинстве случаев охотнее посвящают свое время военным наукам, чем благим деяниям мира…

              Государи с большим удовольствием заботятся о том, как бы законными и незаконными путями приобрести себе новые царства, нежели о том, как надлежаще управлять приобретенным…

              Наказание воров заходит за границы справедливости…Оно слишком ужасно для кары за воровство и все же недостаточно для его обуздания.

              Простая кража не такой проступок, чтобы за него рубить голову, а с другой стороны, ни одно наказание не является настолько сильным, чтобы удержать от разбоев тех, у кого нет никакого другого способа снискать пропитание…

              Знать в этом отношении подражает плохим педагогам, которые охотнее бьют учеников, чем их учат…

              Ворам назначают тяжкие и жестокие муки, тогда как лучше было бы позаботиться о каких-нибудь средствах для жизни, чтобы никому не приходилось сперва воровать, а потом погибать за это…

              Существует огромное число знати, которая подобно трутням живет праздно за счет других, прежде всего арендаторов своих поместий, которых для увеличения доходов стрижет до живого мяса.

              Лишь алчная скупость знакома аристократам, в общем расточительных до нищеты. Они окружают себя толпами телохранителей, которые не учились никогда никакому способу снискать пропитание. Но стоит господину умереть или этим слугам заболеть, как их тотчас выбрасывают вон.

              Во всех частях королевства, где добывают тонкую шерсть, знатные аристократы и некоторые аббаты не довольствуются теми ежегодными доходами, которые обычно нарастали от имений у их предков…

              Они не оставляют ничего для пашни, отводят все под пастбища, сносят дома, разрушают города, оставляя храмы только для свиных стойл. Эти милые люди обращают в пустыню каждую пядь возделанной земли, как будто и без того мало ее теряется под загонами для дичи и зверинцами.

              По моему мнению, несправедливо отнимать жизнь у человека за отнятие денег. Человеческую жизнь по ее ценности нельзя уравновесить всеми благами мира…

              А если мне говорят, что наказание – возмездие не за деньги, а за попрание справедливости, за нарушение законов, то почему бы не назвать такое право высшей несправедливостью?

              Бог запретил убивать кого бы ни было, а мы так легко убиваем за отнятие ничтожной суммы денег.

              Там, где только есть частная собственность, где все меряют на деньги, там вряд ли когда возможно правильное и успешное течение государственных дел; иначе придется считать правильным то, что все лучшее достается самым дурным, что все уже поделено среди немногих, а остальные лишены даже самого необходимого и вынуждены бедствовать…

                                                         (Разговор об «Утопии»)

 

- Скажи-ка, друг, ведь ты многое повидал на свете, путешествуя по морям и дальним странам, неужели нет на земле государства устроенного правильным путем?

- Я знаю лишь один такой город. Он расположен на острове, называемом Утопией, и носит то же имя, что его организатор король Утоп Добрый.

- И ты своими глазами видел этот остров?

              - Я прожил там пять лет и никогда не уехал бы оттуда, если бы не руководствовался желанием поведать об этом дивном мире, потому что нигде в других краях не встречал более праведного устройства и счастливого народа.

              - Чем же славится этот остров, расскажи о нем поподробнее.

              - Я сравниваю нравы утопийцев с жизнью других народов, которые постоянно пытаются навести у себя порядок, но никогда не достигают этого, потому что всякий считает там своей собственностью то, что ему попало.

              - Но как же можно обойтись без собственности? Разве такое возможно?

- Да возможно! И получается даже очень здорово. Просто имущество должно считаться общим, как в хорошей дружной семье. Ведь когда-то везде так и было.

- И кто же управляет там?

- Те, кого выбирают горожане за ум и добронравие. А тех, кто плохо справляется со своими обязанностями управителей, регулярно меняют.

- Кажется - этому учил еще Платон?

- Сей греческий мудрец был прав. Он прозорливо усмотрел, что один – единственный путь к благополучию общества заключается в объявлении имущественного равенства, а вряд ли это когда-нибудь можно выполнить там, где у каждого есть своя собственность. Ведь, если каждый на законных основаниях присваивает себе сколько может, то, каково бы ни было имущественное изобилие, все оно попадает в руки немногим, а те, разделив его между собой, оставят прочим одну нужду.

- А мне, кажется, что наоборот – никогда нельзя жить богато там, где все общее. Каким образом  будет изобилие продуктов, если каждый может уклониться от работы, так как его не вынуждает к ней расчет на личную прибыль? Ведь надежда на чужой труд дает возможность самим лениться? А когда у людей будет недостаток в продуктах и закон не сможет охранять приобретенное каждым, как личную собственность, не будут ли все страдать от постоянных беспорядков и кровопролитий? И это осуществится тем более наглядно, когда исчезнет всякое почтение и страх к властям.

- А я твердо убежден в том, что распределение средств равномерным и справедливым способом, как и благополучие в ходе общественных дел, возможны только с полным уничтожением частной собственности. Если же она останется, то у людей останется и неизбежное бремя скорбей. Государство должно управляться с помощью немногих, но хорошо разработанных законов, тогда управление будет успешным и добродетель будет встречать надлежащую оценку и станет возможным всеобщее благоденствие и четкий порядок во всем. Впрочем, я не удивляюсь твоему мнению, так рассуждают многие. Вот если бы ты побывал со мной в Утопии и сам посмотрел на их нравы и законы, ты бы вполне признал, что нигде в другом месте ты не видел общества с более правильным устройством, чем там.

- Возможно, ты прав. Не стоит оспаривать того, чего сам не видел. Но продолжай свой интересный рассказ.

- Верховный правитель Утоп, чье имя носит остров и город, поднял грубый и дикий народ свой до такой степени культуры и образованности, что теперь его сограждане почти превосходят в этом отношении прочих смертных…

              У всех мужчин и женщин там есть одно общее основное занятие – земледелие, от которого никто не избавлен. Ему учатся все с детства, отчасти в школе путем усвоения теории, отчасти же на ближайших к городу полях, куда детей выводят как бы для игр, между тем как там они не только смотрят, но, под предлогом физических упражнений, также и работают.

              Кроме земледелия каждый изучает какое-либо ремесло, как специальное. По большей части каждый вырастает, учась отцовскому ремеслу, если имеет к нему склонность. В случае, если есть влечение к другому занятию, то обучаемого переводят путем усыновления в семью ремесленника, чье занятие ему больше нравится…

              Главное занятие выборных и часто меняемых старшин- наблюдателей состоит в заботе и присмотре за тем, чтобы каждый занимался своим делом, но не с раннего утра и до поздней ночи, и не утомлялся подобно скоту. Такой изнуряющий труд превосходит даже тяжкую долю рабов. А ведь подобную жизнь и ведут рабочие почти повсюду. Утопийцы же отводят для работы только шесть часов в сутки.

              Все время, остающееся от работы сна и приема пищи, предоставляется личному усмотрению каждого. Но не для того, чтобы злоупотреблять им в излишествах и лености, а чтобы использовать эти часы с пользой для здоровья и образования. Большинство уделяет их наукам. Ежедневно в предрассветные часы  там устраиваются публичные лекции по разным предметам. Участвовать в них обязывают только тех, кого отбирают, как наиболее способных для научных занятий.

- Если только шесть часов уходит у горожан на продуктивную работу, то хватает ли этого для производства необходимых запасов  для жизни и ее удобств? – С сомнением в голосе спросил собеседник.

- Вполне хватает и даже остается некоторый остаток. – был ответ. – Это будет понятно, если поглубже вдуматься, какая огромная часть населения у других народов живет в городе без дела. Взять хотя бы лиц, которые заняты теперь бесполезными ремеслами и воинскими искусствами, и вдобавок всю эту изнывающую от праздности и безделия массу людей, каждый из которых потребляет столько продуктов, производимых трудами других.

              Если всю совокупность этих бездельников поставить на полезную работу, то можно легко заметить, как немного времени нужно для заготовления в достаточном количестве, и даже с избытком, всего того, что требуют принципы пользы и удобства. Прибавь также  и удовольствия – но настоящие и естественные.

              Очевидность этого подтверждается в утопии самой действительностью. Именно там в целом городе, с прилегающим к нему округом, из всех мужчин и женщин, годных для работы по своему возрасту и силам, освобождения от нее дается едва пятистам лицам. Той же льготой пользуются те, кому народ по тайному голосованию дарует это освобождение для основательного прохождения наук и работы учетчиками.

              Если кто из этих лиц обманывает возложенную на него надежду, то его удаляют обратно к ремесленникам. И наоборот, нередко бывает, что какой-нибудь рабочий так усердно занимается науками в свободные часы и отличается прилежанием, что его продвигают в разряд ученых.

              Из сословия ученых выбирают послов, духовенство, учетчиков и, наконец, самого главу государства…И так как все они заняты полезным делом и для выполнения его им достаточно лишь небольшого количества труда, то у них остается много свободного времени, которое там всеми очень ценится.

              Утопийцы пользуются посудой из глины и стекла, правда, всегда изящной но дешевой, а из золота и серебра, в общественных дворцах и частных жилищах, они делают горшки и подобные вещи для самых грязных надобностей. Золото и серебро считаются у них презренным металлом. У всех запятнавших себя каким-нибудь преступлением в ушах висят золотые кольца. Шею опоясывает золотая цепь и голова окружена золотым обручем.

              Удивительным для утопийцев является то, как золото, столь бесполезное по природе, ценится на земле так, что сам человек, ценится дешевле золота. Дело доходит до того, что какой-нибудь медный лоб, у которого ума не больше, чем у пня, и который столь же бесстыден, как и глуп, имеет у себя в рабстве многих умных и хороших людей, исключительно по той лишь причине, что ему досталась случайно большая куча золотых монет.

              Утопийцы очень сведущи в движениях  небесных тел. Они остроумно изобрели приборы, при помощи которых улавливают перемены положений солнца, луны и прочих видимых светил. Но они даже во сне не грезят о раздорах и содружествах планет и о всем вздоре гадания по звездам.

              Что же касается предсказывания дождей, ветра, причин приливов морей, солености их вод и вообще происхождения и природной сущности неба и мира, то они доверяют в этом лишь опыту и рассуждают о том не хуже наших лучших философов. Но главным и первенствующим вопросом является у них тема  о добродетели и удовольствиях.

              Они часто спорят о том, в чем заключается человеческое счастье. И большинство из них склоняется к мнению, что именно в удовольствиях состоит основной элемент человеческого счастья. Надо остерегаться лишь того, чтобы меньшее удовольствие не помешало большему и не имело оплатой – страдание.

              Счастье, однако, они видят не во всяком удовольствии, а только в честном и благородном, считая признаком полнейшего  безумия гоняться за суровой добродетелью и избегать сладостей жизни, добровольно терпя страдания, от которого не будет никакой пользы. «Если при жизни не ценить реальных радостей и не пользоваться возможными наслаждениями, то уж после смерти ничего не дождешься – полагают они».

              Поэтому почти все утопийцы считают хорошее здоровье за величайшее благо, за основу всего, ибо оно одно может создать спокойные и желательные условия жизни, а при отсутствии его не остается совершенно ни какого места для удовольствия и приятных чувств, доставляющих наслаждение.

              Хотя по сравнению с другими народами, утопийцы менее всего нуждаются в медицине, однако нигде она не пользуется большим почетом и познание ее ставят наравне с самыми прекрасными и полезными частями философии…

              Утопийцы отвращают людей от позора пьянства и наркомании, выставляя напоказ почетные деяния. Они воздвигают на площадях статуи мужам выдающимся и оказавшим важные услуги государству. Они хотят, чтобы слава предков служила для потомков, поощряя их к добродетели…

              Между собой они живут дружно, так как ни один чиновник у них не проявляет надменность и не внушает страха. Последних даже принято называть отцами. Те ведут себя достойно и утопийцы оказывают им должный почет добровольно, поэтому его не приходится требовать насильно…

               У утопийцев законоведом является всякий. Они признают любой закон тем более справедливым, чем проще его толкование. По их мнению никого нелья считать врагом, если тот не нанес вам никакой обиды. Узы природы заменяет договор, и лучше объединять людей взаимным расположением, а не формальными соглашениями, то есть сердцем, а не словами.                       

              Утопийцы гнушаются войной, как деянием зверским, хотя ни у одной породы зверей она не употребляется столь часто, как у человека. Вопреки обычаю, бытующему почти у всех других народов, они ничего не считают в такой степени бесславным, как славу, добытую войной.

              Не желая, однако, обнаружить свою неспособность к ней, они прилежно упражняются в воинских науках, никогда не начиная войны зря, а только в тех случаях, когда защищают свои пределы, или прогоняют врагов, вторгшихся в страну их друзей, или жалея какой-нибудь народ, угнетаемый тиранией и освобождая его своими силами от рабства и ига тирана, делая это по человеколюбию.

              Итак, в своем рассказе я описал, насколько мог правильно, строй такого общества, какое я, во всяком случае, признаю не только наилучшим, но также и единственным, которое с полным правом может присвоить себе название общества.

              В других же странах повсюду, говорящие об общественном благополучии, заботятся только о своем собственном. Там же, где нет никакой частной собственности, люди могут фактически свободно заниматься общественными делами. И такой образ действий вполне закономерен.

              Действительно, в других странах каждый знает, что, как бы общество не процветало, он все равно умрет с голоду, если не позаботится о себе лично. Поэтому в силу необходимости он должен предпочитать собственные интересы интересам народа, т.е. других.

               В Утопии же, где все принадлежит всем, наоборот, никто не сомневается в том, что ни один честный человек не будет терпеть нужды, стоит только позаботится о том, чтобы общественные магазины были полны. Ведь там, где не существует неравномерного распределения продуктов, нет ни одного нуждающегося, ни одного нищего. И хотя никто ничего не имеет в собственности, тем не менее все оказываются богаты.

              В заключение позволю себе добавить, что, при неоднократном и внимательном созерцании всех процветающих ныне государств, я могу клятвенно утверждать, что они представляются ни чем иным, как неким заговором богачей, ратующих под именем и вывеской государства о своих личных выгодах.

              Они измышляют и изобретают всякие способы и хитрости, во-первых, для того, чтобы удержать, без страха потери то, что стяжали разными мошенническими хитростями, а затем для того, чтобы откупить себе за возможно дешёвую плату работу и труд всех бедняков и эксплуатировать их, как вьючный скот.

              Раз богачи постановили от имени государства, значит также и от имени бедных, соблюдать эти ухищрения, они становятся уже законами.

 

ТОМАС МЮНЦЕР  (ок.1490 – 1525)

 

Предводитель крестьян и городской бедноты в Крестьянской войне 1524 – 1525 годов. Идеолог народных масс в немецкой Реформации. Будучи священником, сторонником Лютера, он проявил резко опозиционное отношение к католической церкви, а к концу 1520 года, под влиянием нарастающих революционных событий, начал борьбу и с лютеранами, как идеологами княжеско-бюргерской реформации.

Его идеи получили свое отражение в «Пражском воззвании», опубликованном на немецком и чешском языках во время его пребывания в Праге в ноябре 1521 г. и в «Проповеди перед князьями», прочитанной 13 июля 1524 г., а также в его труде «Разоблачение ложной веры». Мюнцер проводит мысль, согласно которой современное ему немецкое государство представляет собой последнее царство, пятое по счету, конец которого близок.

Он призывает простой народ к уничтожению этого царства лжи и несправедливости, а князьям предлагает отказаться от своих привилегий, если они не хотят быть уничтоженными, ибо в грядущем новом государстве не может быть господ. Такое государство представляется ему, как сообщество равноправных членов, объединенных в общины, которые с помощью «меча» поддерживают справедливый порядок.

Истинными христианами Мюнцер признает лишь тех, кто слышит в себе голос бога, кто переживает горе и нужду, кто страдает  сам и за ближних. А подобных людей можно найти лишь среди бедняков. Господа же и их прислужники – «безбожники», которые используют слово божье только как ширму. Он призывает не к пасивному ожиданию второго пришествия Христа, как многие проповедники до него, а к борьбе за претворение в жизнь «царства божия» на земле.

 

ПРАЖСКОЕ ВОЗВАНИЕ

 

Я, Томас Мюнцер из Штольберга, употребил все мое старание, чтобы получить более высокое образование в святой и несокрушимой христианской вере. Но в течение всей  своей жизни я не мог научиться ни от одного монаха или попа ни истинному упражнению веры, ни объяснению ее в духе страха божьего, чтобы приобщиться к святому духу…

Ни от одного ученого я не слышал ни единого слова в объяснение божьего порядка, содержащегося в каждом создании, и те люди, которые должны быть христианами, в особенности проклятые попы, никогда не признавали познание целого в качестве единственного пути познания всех частей…

Я слышал от них лишь изложение «Писания», которое они выкрали из Библии, подобно убийцам и ворам. Такую кражу Иеремия называет кражей слова божьего из уст своего ближнего, слова, которого они сами никогда не слышали из уст бога. Хороши же должны быть эти проповедники, действующие по дьявольскому наущению.

Но святой Павел пишет в послании к коринфянам, что сердца людские – это бумага-пергамент, где бог перстом записал свою неизменную волю и вечную мудрость. Записал не чернилами. И читать это Писание может каждый человек, поскольку он имеет особым образом открытый разум… Там же бог написал свои законы…

Если людям их открывает разум, то они имеют об этом несомненное и определённое свидетельство от святого духа, который дает нашему разуму достаточные доказательства, что мы дети божьи. Ибо тот, кто не чувствует в себе духа Христа и не уверен, что имеет его, тот не есть часть Христа, он – часть дьявола.

Имеется много таких, что бросают людям – детям божьим, хлеб слова божьего, как кость собакам. Они не делятся им с ними. О, заметь, заметь! Они не делятся с детьми не объясняют истинный дух страха божьего, из чего те должны узнать ту истину, что они неизменно являются детьми божьими.

Поэтому и получается, что христиане подобно трусам не способны защищать истину и позволяют себе еще после этого болтать, что бог больше не говорит с людьми, как будто он стал немым. Они воображают, что достаточно того, что написано в книгах, и что они могут это так же грубо выбалтывать, как выплевывает аист лягушек к птенцам в гнездо…

Если мы будем учить истинному живому слову божьему, то мы сможем убедить неверующего и указать  ему ясный путь, ибо откроется тайна его сердца и он должен будет смиренно признать, что бог существует в нас. Посмотрите, это все доказывает Павел в Первом послании к каринфянам, где он говорит, что проповедник должен иметь откровение, иначе он не может проповедовать.

Пусть даже дьявол поверит, что христианская вера истинна. Если бы слуги антихриста могли это опровергнуть, то бог не сказал бы, что слово его не должно будет никогда погибнуть… «Небо и земля погибнут, мое же слово не исчезнет никогда». Если эти слова были лишь записаны в книгах и творец, сказав их однажды, затем исчез в воздухе, то они не могли бы быть словами вечного бога.

Тогда это было бы лишь творение, извне принесенное в память, и, таким образом, все это было бы против истинного порядка и правил святой веры…Такой невыносимый и злостный вред, наносимый христианству, я воспринял горестным сердцем, прилежно прочитав древнюю историю предков.

Я нахожу, что после смерти главы апостолов, чистая, целомудренная церковь сделалась блудницей по причине духовного прелюбодеяния, из-за псевдоученых, которые всегда хотели сидеть наверху...Ни в одном церковном соборе мне не удалось обнаружить истинного соответствия правдивому божьему слову. Оно стало пустой детской игрушкой.

Но, слава богу! Никогда не должно быть допущено то, чтобы попы и обезьяны представляли христианскую церковь. Избранные же друзья слова божьего должны также научиться проповедовать…, чтобы они действительно могли узнать, как искренне и любезно, от всего сердца бог говорит со всеми своими избранниками.

 

ПРОПОВЕДЬ ПЕРЕД КНЯЗЬЯМИ

 

              Дорогие князья, вам необходимо употребить в эти опасные дни всевозможные усилия, чтобы противиться злу непочетания бога. А времена теперь тревожные. Почему? Да потому, что благородное могущество бога так ужасно опозорено и унижено, что бедных необразованных людей совращают своей болтовней безбожные книжники…

              Если человек не получает божественного откровения от самого бога, то он не может знать о боге ничего существенного, даже если бы он проглотил сотни тысяч Библий. Ясно поэтому, как все еще далек мир от христианской веры. Так что, если человек желает достичь божественного откровения, он должен удалиться от всех утех земных и иметь мужество познать истину…

              Для чего в Библии рассказываются различные истории? Это правда, и я знаю, что божий дух открывает теперь многим избранным, благочестивым людям необходимость и неизбежность скорой реформации. И она должна быть проведена, какое бы сопротивление ей не оказывалось. Предсказание Даниила остается в силе…Текст его – ясный, как яркое солнце, и конец пятого царства на земле начался и идет уже полным ходом.

              Первое Вавилонское царство символизирует золотая голова. Символ второго царства – серебряная грудь и рука. Это было царство медян и персов. Третье царство – медное – это царство греков, прославившееся своей мудростью. Четвертое – железное – римское царство, которое было создано силой меча и было царством принуждения. А пятое царство – это то, что перед нами. Оно тоже создано из железа и стремиться принуждать.

               Но оно запачкано грязью…наполнено ложью и лицемерием, которое распространилось по всей земле. Ибо тот, кто не умеет обманывать, считается глупцом. Ясно видно, как угри и змеи развратничают, сидя в одной куче. Попы и все злые священнослужители – это змеи, а светские господа и правители – это угри. Вот и замазало себя царство дьявола грязью.

              Ах, дорогие господа, как славно пройдет господь по старому горшку железной палкой и разобьет его. Поэтому любезные правители, принимайте решения, получая их из уст бога, не давайте совратить себя лицемерным попам и не позволяйте обманывать себя лживыми речами о долготерпении и доброте божьей. Ибо камень, оторвавшийся от горы – огромен и бедные крестьяне и миряне видят его гораздо лучше, чем вы.

              Да, слава богу, камень тот стал – огромным и, если господа правители станут преследовать вас из-за предсказанной в Евангеле реформации, то они будут свергнуты их собственным народом. Это я знаю точно…глупый мир давно боялся этого. Теперь камень тот готов обрушится на головы лжецов-недоумков и разбить старый горшок неправедного царства.

              О любезные правители Саксонии, встаньте смело на краеугольный камень духа Христа и ищите истинную прочную опору в божественной воле. Ваш путь будет верен. Добивайтесь всегда только божьей справедливости и мужественно следуйте заветам Евангелия. Вы и не представляете себе, как близок к вам бог. Почему же вы позволяете запугать себя человеческими призраками.

 

РАЗОБЛАЧЕНИЕ ЛОЖНОЙ ВЕРЫ

(Обращение к несчастному христианскому люду)

 

              Наши ученые очень желали бы представить в высшие школы доказательства понимания ими духа Христа. Но это им не удастся до тех пор, пока они не будут учить тому, что благодаря их науке миряне становятся равными им. Напротив, они рассуждают о вере, опираясь на свое ложное толкование Писания, хотя сами они никакой верой ни в бога, ни в людей вообще не обладают.

              Ведь каждому ясно и понятно, что они стремятся лишь к славе и богатству. Поэтому ты, о мирянин, должен сам себя обучить, чтобы они тебя больше не совращали. В этом поможет тебе тот самый дух Христа, который наши ученые превратили в насмешку, что и приведет их к гибели…

              Все Евангелие от Луки для Христиан – неопровержимое доказательство того, что святая вера стала столь редким и необычайным явлением, что было бы неудивительно, если бы добросердечный человек заплакал бы кровавыми слезами при виде слепоты христианской общины. Поэтому, о мои дорогие братья, мы должны внимательно рассмотреть данную главу от начала до конца.

              Тогда мы ясно увидим, как в избранных людях исчезает неверие…Ведь сын бога сказал: «Писание дает свидетельство». Ученые же книжники, напротив, говорят, что оно дает веру. О нет!…Если даже человек никогда в жизни не видел и не слышал Библию, он может обладать истинной христианской верой через истинное учение духа, и точно так же, как обладали верой все те, кто создавал Священное писание, не имея перед собой каких-либо книг…

              Суть этой первой главы – учение о том, что всевышний бог…желает ниспослать нам святую христианскую веру, посредством очеловечивания Христа. При этом мы как бы приобщаемся к его страданиям и образу жизни, благодаря скрытому присутствию в нас святого духа, в отношении которого мир страшно грешит и над которым он грубо насмехается…

 

НИКОЛАЙ КОПЕРНИК  ( 1473 – 1543)

 

Великий польский астроном, философ, мыслитель и общественный деятель. Учился в Краковском, а затем в Болонском, Падуанском и Феррарском университетах. Глубоко интересовался  строением Вселенной, изучал воззрения античных ученых, особенно пифагорейцев и Аристарха Самосского. С 1504 года жил на севере Польши, руководил административными делами Вармийской области. Принимал активное участие в борьбе против Тевтонского ордена.

В течение многих лет вел систематические наблюдения за небесными телами и обдумывал гелиоцентрическую систему мира. Результаты своих исследования изложил впервые в рукописном сочинении «Малый комментарий» ок. 1515 г. Подробно же эта система была развита им и математически обоснована в капитальном труде «Об обращениях небесных сфер» в 1543 году.

 

ОЧЕРК НОВОГО МЕХАНИЗМА МИРА.

 

Кажется, что предки наши предполагали в механизме мира существование значительно большего числа небесных кругов, чтобы правильно объяснить явление движения блуждающих звезд…

Я стал задумываться, нельзя ли создать более разумную систему кругов, с помощью которой можно было бы объяснить кажущуюся неправильность движения, употребляя только одни равномерные движения вокруг их центров, чего требует главный принцип истинного движения.

Я убедился, что эту задачу можно решить при помощи значительно меньшего и более соответствующего аппарата, если только принять некоторые положения, называемые аксиомами. Перечислим их:

1.       Не существует общего центра для всех кругов т.е. небесных сфер.

2.       Центр Земли не является центром мира, а только центром тяжести и центром пути Луны.

3.       Все пути планет окружают со всех сторон Солнце, вблизи которого находится их центр.

4.       Отношение расстояния Солнца от Земли к удалению небосвода меньше, чем отношение радиуса Земли к расстоянию от Солнца, так что отношение это в бездне небес оказывается ничтожным.

5.       Все, что мы видим движущимся на небосводе, объясняется вовсе не его собственным движением, а вызвано движением самой Земли. Это она вместе с ближайшими ее элементами совершает в течении суток вращательное движение вокруг своих неизменных полюсов и по отношению к прочно неподвижному небу.

6.       Любое кажущееся движение Солнца не происходит от его собственного движения: это иллюзия, вызванная движением Земли и ее орбиты, по которой мы обращаемся вокруг Солнца или же вокруг какой-то другой звезды, что означает, что Земля совершает одновременно несколько движений.

7.       Наблюдаемое у планет попятное движение и поступательное движение не являются их собственным движением, это тоже иллюзия, вызванная подвижностью самой Земли. Таким образом, уже самого ее движения достаточно, чтобы объяснить столько мнимых перемещений различных тел на небе.

Так вот, предположив это, я постараюсь вскоре показать, как удается закономерно спасти принцип равномерного движения. В этой небольшой работе, ради кратости, опускаю математические доказательства, предназначенные для более обширного трактата по этому вопросу.

Если же кто-нибудь обвинит нас, что подобно пифагорейцам мы слишком опрометчиво утверждаем подвижность земли – пускай учтёт и этот аргумент, почерпнутый из рассмотрения системы орбит на небе.

Основные мотивы, при помощи которых физиологи пытаются доказать неподвижность Земли, основывается главным образом на наблюдаемых явлениях, но все это должно уже в самом начале рухнуть, поскольку мы сами в такой же степени способны поддаваться иллюзии.

 

ОБ ОБРАЩЕНИИ НЕБЕСНЫХ СФЕР

                           (Посвящение папе Павлу111)

 

Думается мне, святейший отец, что некоторые лица, как только узнают, что я, в сочинении моем о движениях небесных сфер, допускаю различные движения земного шара, без дальнейшего разбора, осудят меня и мои воззрения.

Я вовсе не столь высокого мнения о своей теории, чтобы обращать внимание на мнения других. Хотя знаю, что мысли философа довольно далеки от суждения народного, так как первый обязан во всем доискиваться до истины настолько, сколько дано от бога уму человеческому, но, тем не менее, я полагаю, что должно отрешиться от взгляда, далекого от истины.

По этой причине, рассуждая сам с собою о том, сколь нелепым покажется всем, знакомым с утвердившимися в продолжение стольких веков мнением о неподвижном положении Земли в центре вселенной, если я, наоборот, стану утверждать, что Земля движется. Я долго колебался. Обнародовать ли в печати мои исследования, или же следовать мне примеру пифагорейцев и других, которые передавали тайны философов не письменно, а словесно и то одним лишь родственникам своим и друзьям.

Так поступали они, конечно, не из недоброжелательства, как думают некоторые, но с той целью, чтобы прекрасные плоды трудных исследований великих мыслителей не были пренебрегаемы теми, которые или не желают заниматься наукой без корыстных целей или же, будь они побуждены увещеваниями других к занятию философией, тем не менее, по недеятельности своей, играют между философами такую же роль, как трутни между пчелами…

Чем бессмысленнее в настоящее время покажется многим мое учение о движении Земли, тем более заслуживает оно благодарности и удивления, если изданные мною исследования, благодаря ясным своим доводам, рассеют мрак кажущегося противоречия…

Обдумывая долгое время шаткость переданных нам математических догм, касательно взаимного соотношения движений небесных тел, наконец стал я досадовать, что философам, обыкновенно стремящимся к распознаванию даже самых ничтожных вещей, до сих пор не удалось с достаточной верностью объяснить ход мировой машины, созданной лучшим и любящим порядок зодчим.

Поэтому я взял на себя труд прочесть доступные мне сочинения всех философов с целью убедиться, допускал ли кто-либо из них иной род движения, чем тот, который преподается в наших школах…

Математические предметы пишутся для одних математиков, а последние, если я не совсем ошибаюсь, будут того мнения, что мои исследования могут приносить пользу церкви, ныне тобой управляемой.

Ибо когда несколько лет тому назад, во время Льва Х, рассуждали на Латеранском соборе об использовании церковного летоисчисления то задача эта осталась в то время нерешенною именно по той причине, что тогда еще не были в состоянии точно определить продолжительность года и месяца, а ровно и движения Солнца и Луны.

 

О ТОМ, ЧТО ВСЕЛЕННАЯ ШАРООБРАЗНА.

 

Прежде всего нам следует принять во внимание то, что Вселенная шарообразна, как потому, что шар имеет самую совершенную форму и является замкнутой целокупностью, не нуждающейся ни в каких скрепах, так и потому, что из всех фигур это самая вместительная, наиболее подходящая для включения и сохранения всего мироздания.

А еще потому, что все самостоятельные части Вселенной – я имею в виду Солнце, Луну и звезды – мы наблюдаем в такой форме; или потому, что все тела добиваются ограничения в этом виде, как это видно по каплям воды и остальным жидким телам, когда они стремятся к самозамыканию. Поэтому никто не усомнится, что таковая форма присуща небесным телам.

Земля также шарообразна, ибо со всех сторон тяготеет к своему центру. Тем не менее, ее совершенная окружность заметна не сразу из-за большой высоты гор и глубины долин, что однако совершенно не искажает ее окружности в целом…

Итак , Земля не плоская, как полагали Эмпедокл и Анаксимен, не тимпановидная, как у Левкиппа, не чашевидная, как у Гераклита, не какая-либо иначе вогнутая, как у Демокрита, а также не цилиндрическая, как у Анаксимандра,  и не опирается нижнею частью на бесконечно глубокое и толстое основание, как у Ксенофана, но совершенно круглая, какой её считают многие философы.

Небо по сравнению с Землей необъятно, и являет видимость величины бесконечной, а Земля по оценке нашими чувствами, относится к небу, как точка или конечное по величине к бесконечному. Но ничего другого этим не доказывается и отсюда не следует, что Земля покоится в центре мира…

Все, сказанное выше, сводится только к доказательству необъятности неба по сравнению с величиной Земли. Но докуда простирается эта необъятность, об этом не ведаем… Исходя из начала, более других приемлемого, что с увеличением орбит планет, увеличивается и время обращения, мы получим следующий порядок сфер, начиная с высшей: первая из сфер, заключающая в себе все прочие, есть сфера относительно неподвижных звезд; и к ней мы относим все движения и положения звезд.

Хотя некоторые допускают движение и этой сферы, но мы доказываем, что и это движение выводится из движения Земли. Под этой сферой – сфера Сатурна, совершающего свое обращение в 30 лет; далее следует Юпитер, обращающийся в 12 лет; потом Марс, совершающий обращение свое в 2 года; и далее Земля, обращающаяся в 1 год; Венера, совершает обращение в 9 месяцев, и, наконец, Меркурий - в 88 дней.

В середине всех этих орбит находится Солнце; ибо может ли этот прекрасный светоч быть помещен в столь великолепной храмине в другом, лучшем месте, откуда он мог бы все освещать собой? Поэтому не напрасно называли Солнце душой вселенной, а иные – Управителем мира…  Таким образом, Солнце, как бы восседая на царском престоле, управляет вращающимся около него семейством светил…

Мы находим при этом порядке удивительную симметрию мироздания и такое гармоничное соотношение между движениями и величинами орбит, какого мы другим образом найти не можем.

 

 

БЕРНАРДИНО ТЕЛЕЗИО (1508 – 1588)

 

Видный итальянский натурфилософ, родившийся и проведший большую часть жизни в Южной Италии в Козенце под Неаполем. Здесь он основал одно из первых в Европе естественно-научных обществ – Телезианскую (или Козентинскую) академию, ставившую перед собой цель опытного исследования природы. Главное произведение Телезио опубликовано в 1586 году на латинском языке – «О природе вещей в соответствии с её собственными началами».

 

О ПРИРОДЕ ВЕЩЕЙ

 

Строение мира, величину и природу содержащихся в нем вещей следует не постигать, как поступали древние, посредством разума, но воспринимать ощущением, выводя их из самих вещей.

Те, кто до нас исследовали строение этого мира и природу, содержащихся в нем вещей, ничего, как кажется, не достигли, несмотря на долговременные усилия и величайшие труды. Да и что, по правде говоря, могла открыть природа тем, чьи речи расходились и вступали в противоречие и с вещами, и сами с собой?

Вероятно, это случилось с ними как раз потому, что слишком полагаясь на самих себя, они, рассматривая вещи и их силы, не придавали им, как это следует, тех величин, способностей и свойств, какими они с очевидностью обладают, но, как бы соревнуясь и соперничая в мудрости с самим богом, осмелились разумом постичь причины и начала самого мира и в рвении своём и самомнении  считали открытым то, чего не сумели открыть, измышляя мир по своему произволу.

И таким образом, они приписали телам, из которых мир, по-видимому, состоит, не ту величину и расположение, какими они с очевидностью обладают, и не те достоинства и силы, какими они, как кажется, наделены, но те, какими по их собственному разумению, им следовало бы обладать.

А между тем не должны были бы люди до такой степени возомнить о себе и так вознестись духом (как бы предвосхищая природу и соревнуясь с богом не только в мудрости но и в могуществе), чтобы приписывать вещам свойства, которые они не сумели в них обнаружить и которые непременно следует извлекать из самих вещей.

Мы же, не будучи столь самонадеянными и не обладая столь скорым разумом и столь сильным духом, любя и почитая вполне человеческую мудрость, которая тогда только должна почитаться достигшей вершин, когда может обнаружить то, что явило ей ощущение, что можно извлечь из подобия вещей воспринятых чувствами и положили себе задачей исследовать самый мир и отдельные его части, активные и пассивные действия и воздействия и обличье, содержащихся в нем вещей и частей.

Ибо при верном рассмотрении каждая из этих вещей раскроет свою величину. А каждая из частей – присущие ей свойства, силу и природу. И они никогда не вступят в противоречия сами с собой. Ведь мы ничему иному не следовали, кроме как ощущению и природе, которые постоянно действуют одним и тем же образом. И если в наших писаниях не обнаружится ничего божественного, ничего достойного восхищения, равно как и ничего чрезмерно тонкого, то зато они никогда не будут противоречивыми.

Так тепло и холод, например, - бестелесны, оба они для своего существования нуждаются в телесной массе, из которой состоят абсолютно все сущности. Всех начал вещей существует три: две природы действующие и бестелесные (т.е. тепло и холод) и одна, воспринимающая их, телесная, которая может быть совершенно лишена всякого действия и движения…  

Поскольку тепло и холод полностью проникают все глубочайшие и самые плотные вещи и равномерно внедряются в каждую их часть и точку, то в них не остается ни единого места, которое не было бы полностью и равномерно охвачено привходящим в него холодом и теплом. И нет ни одной точки, которая была бы одной только массой или только холодом либо теплом, но всегда она представляет собой то и другое, - чего не могло бы произойти, если бы тепло и холод были телесны.

И земля не состоит из одного холода, и ни солнце, не иные звезды, ни какая-нибудь часть неба, ни какая-либо вообще вещь, состоящая из тепла, не состоит из одного лишь тепла: но все они, вероятно, состоят также и из телесной массы.

И ни одна из вещей, произведенной солнцем, не состоит из чего-то бестелесного, но все они, очевидно, состоят из земли или иного вещества. Когда совершенно разрушены и сведены к небытию все прочие их свойства, такие как холодность, плотность и другие, то телесная масса пребывает постоянно.

И поскольку нельзя воспринять ощущением какое-либо воздействие тепла или холода, без воздействия телесной массы, которая присутствует при этом, то необходимо исследовать и ее.

И всего должно принять три начала: две действующие природы – тепло и холод – и одну телесную массу. Она равным образом приспособлена и пригодна для обоих, т.е. равно способна распространяться и расширяться и сжиматься и сгущаться, т.е. принимать расположение, которым довольствуются холод и тепло.

              Ибо если бы единая масса не воспринимала то и другое и все вещи не состояли бы из одной и той же массы (что можно наблюдать в процессе многообразных изменений) то никакая бы вещь не превращалась ни в какую иную и земля не превращалась бы в конце концов в небо и в солнце, и в другие вещи.

              Сама масса привносит в образование вещей только себя,  и не видно, чтобы она имела, и не следует ей приписывать какие-либо из тех сил, которые свойственны действующим природам, т.е. способности расширяться, распространяться, сжиматься, двигаться. Она как бы бездейственна и безжизненна

               Поэтому и не видно, чтобы она сама расширялась и как бы обновлялась, очевидно, та ее часть, что видоизменяется действует от проникающего туда тепла или холода. И та, что охвачена очень сильным теплом, превращается в пламя и возносится вверх, а та, что охлаждается утяжеляется и падает вниз.

              И так как очевидно, что падают те вещи, которые обладают известной плотностью, какова ни была бы приданная им природа, общая  возможность падения всех этих вещей должна быть приписана природе, которой они все причастны. Ведь вещи, которые падают все массивны, так что способность к падению должна быть приписана массе.

              Тепло и холод, как это и должно быть, лишь меняют расположение и состояние материи, но не упраздняют ни ее природу, ни какое-либо из ее свойств, и не порождают на их месте иную природу, которая была бы несходна или противостояла бы упраздненной и соответствовала бы природе воздействующей…

              Хотя материя не обладает никакой способностью к действию и порождению и под действием тепла приводится к величайшему разрежению и почти к небытию, а под действием холода в сильнейшей мере сжимается и сгущается, тем не менее масса ее, а равно и величина мира нисколько при этом не увеличивается и не уменьшается.

              Поэтому, хотя теплу и холоду дана сила формировать массу, им не дана, однако, способность ни создавать ее и как бы творить заново, ни уменьшать ее и сводить к небытию…

              А поскольку тепло и холод распространяются от своих мест в соседние и из тех мест, где находятся вместе, поочередно вытесняя друг друга, им были предназначены не противоположные, а близлежащие и перемешанные части материи. Ведь если бы они боролись в каждой из них, то возникла бы опасность, что они полностью взаимно друг друга уничтожат, и тогда все стало бы одним.

              Но, как видно, сделано было так, чтобы тому и другому были предназначены собственные места, из которого одно не может вытеснить другое, и из которых они постоянно борются в пограничных областях.

              Поэтому ни одна из частей материи не может быть во владении целиком одного лишь начала при том, что другая осталась бы не у дел. И все части материи находятся в обладании как тепла так и холода, постоянно сражающихся между собой, и это преобразует окружающее в многоразличные вещи, беспрерывно меняя и обновляя связанный с ними общий единый  мир.

 

 

МИШЕЛЬ МОНТЕНЬ  ( 1533 – 1592 )

 

Талантливый французский философ, писатель и известный общественный деятель. Монтень был советником парламента в Бордо, мэром этого города, депутатом Генеральных штатов. Главное его произведение «Опыты» - написано в семидесятых годах ХV1 века на французском языке. Книга, созданная в духе эпикуреизма, направлен  против религиозного догматизма. Автор отрицает в ней положительное влияние на нравственность людей их религиозности. Идеи «Опытов» оказали большое воздействие на передовую мысль Франции и Европы той эпохи.

 

ОПЫТЫ         

 

У нас, по-видимому, нет другого более истинного и разумного мерила, чем служащие нам примерами и образцами мнения и обычаи нашей страны. Тут всегда и самая совершенная религия, и самый совершенный государственный строй, и самые совершенные и цивилизованные обычаи.

Приглядитесь, каковы были первоначальные воззрения, положившие начало этому могучему потоку мнений, которые ныне внушают почтение и ужас, тогда вы убедитесь, что они были весьма шаткими и легковерными, и вы не удивитесь тому, что люди, которые все взвешивают и оценивают разумом, ничего не принимая на веру  и не полагаясь на авторитет, придерживаются суждений, весьма далеких от общепринятых.

Кто пожелает отделаться от всесильных предрассудков обычая, тот обнаружит немало вещей, которые как будто и не вызывают сомнений, но, вместе с тем, и не имеют никакой опоры, как только морщины и седина давно укоренившихся представлений.

Сорвав же с подобных вещей эту личину и сопоставив их с истиною и разумом, такой человек почувствует, что, хотя прежние суждения его и полетели кувырком, все же почва под ногами у него стала тверже. Об истине нельзя судить на основании чужого свидетельства или полагаясь на авторитет другого человека.

Вполне вероятно, что вера в чудеса, видения, колдовство и иные необыкновенные вещи имеет своим источником главным образом воображение, воздействующее с особой силой на души людей простых и невежественных, поскольку они податливее других.

Из них настолько вышибли способность здраво судить, воспользовавшись их легковерием, что им кажется, будто они видят то, чего на деле они вовсе не видят. Если чудеса и существуют, то только потому, что мы недостаточно знаем природу, а вовсе не потому, что это ей свойственно.

Привычка притупляет остроту наших суждений. Дикари для нас нисколько не большее чудо, нежели мы сами для них. Поскольку люди в силу несовершенства своей природы не могут довольствоваться доброкачественными монетами, пусть между ними обращаются и фальшивые.

Это средство применялось решительно всеми законодателями, и нет ни одного государственного устройства, свободного от примеси какой-нибудь напыщенной чепухи и лжи, необходимых, чтобы налагать узду на народ и держать его в подчинении…

Именно это и придавало вес даже самым порочным религиям и побуждало разумных людей делаться их приверженцами…любой свод законов обязан своим происхождением кому-нибудь из богов и все правительства извлекали пользу из благочестия верующих.  

Мог ли древний бог яснее обличить людей в незнании бога и лучше преподать им, что религия есть ничто иное, как их собственное измышление, необходимое для поддержания существующего порядка в человеческом обществе, чем заявив – как он это сделал – тем, кто искал наставлений у его треножника, что истинной религией для каждого является та, которая охраняется обычаем той страны, где он родился.

Для христиан натолкнуться на вещь невероятную – повод к вере. И это кажется тем разумнее, чем сильнее такая вещь противоречит человеческому разуму. Если бы она согласовалась с разумом, то не было бы чуда… Одни уверяют, будто верят в то, во что на деле не верят; другие (и таких гораздо больше) внушают это самим себе, не зная по-настоящему, что такое вера.

Поразительно, что даже люди, наиболее убежденные в бессмертии души, которое кажется им столь справедливым и ясным, оказывались все же не в силах доказать его своими человеческими доводами. Когда Платон распространяется о телесных наградах и наказаниях, которые ожидают нас после распада наших тел, или Магомет обещает своим единоверцам рай, устланный коврами, украшенный золотом и драгоценными камнями, рай, в котором нас ждут девы необычайной красоты и изысканные вина и яства, то для меня ясно, что это говорят насмешники, приспосабливающиеся к нашей глупости…

Ведь впадают же некоторые наши единоверцы в подобные заблуждения. Признаем чистосердечно, что бессмертие обещают нам только бог и религия; ни природа, ни наш разум не говорят нам об этом…

Смерть – не только избавление от болезней, она и избавление от всякого рода страданий. И все же презрение к жизни – нелепое чувство, ибо в конечном счете жизнь – все, что у нас есть, она – все наше бытиё. И тот, кто хочет из человека превратиться в ангела, ничего этим для себя не достигнет, ничего не выигрывает. Ибо, раз он перестанет существовать, то кто же за него порадуется и ощутит это улучшение?..

Кстати, поговорим и о животных. Каких только наших способностей нельзя найти в их действиях. Существует ли более благоустроенное общество, с более разнообразным распределением труда и обязанностей, с более твердым распорядком, чем, скажем, у пчел? Можно ли представить себе, чтобы это  столь налаженное распределение совершалось без участия разума, без понимания?

Разве все, сказанное мною, не подтверждает сходства между положением человека и положением животных, не свидетельствует о связи человека со всей остальной массой окружающих живых организмов? И человек здесь не выше и не ниже других высокоорганизованных существ.

Вместе с Демокритом и Эпикуром, взгляды которых по вопросу о душе были наиболее приняты, античные философы считали, что жизнь души разделяет общую судьбу вещей, в том числе и жизни человека; они полагали, что душа рождается так же, как и тело; что ее силы прибывают одновременно с телесными; что в детстве она слаба, а затем наступает период ее зрелости и силы, сменяющийся периодом упадка и старостью…

Несомненно, что наши суждения, наш разум и наши душевные способности всегда зависят от телесных изменений. Разве мы не замечаем, что, когда мы здоровы, наш ум работает быстрее, память четче, а речь живее, чем когда мы больны?.. Наши суждения изменяются не только под влиянием лихорадки, крепких напитков или каких-нибудь крупных нарушений в нашем организме – достаточно порой и самых незначительных, чтобы перевернуть их.

Невольно начинаешь ненавидеть все правдоподобное, когда его выдают за нечто непоколебимое. Не зря некоторые скептики пытаются доказать, что люди не способны познавать истину. Эта мысль, по моему, возникла у Карнеада вследствии бесстыдства тех, кто воображает, будто им все известно…

Тщеславная гордость тех, кто приписывает человеческому разуму способность познавать все, заставляла других, вызывая у них досаду и дух противоречия, проникнуться убеждением, что разум совершенно бессилен. Ведь в начале всяческой философии лежит удивление, ее развитием является исследование, ее концом –

 незнание.

              Но надо сказать, что существует незнание, полное силы и благородства, в мужестве и чести ничем не уступающее знанию, незнание, для постижения которого надо ничуть не меньше знания, чем для права называться знающим.

              Нелегко установить границы нашему разуму: он любознателен, жаден и столь же мало склонен остановится, пройдя тысячу шагов, как и пройдя пятьдесят. Я убедился на опыте, что то, чего не удается достичь одному, удается другому, что то, что осталось неизвестным одному веку, разъяснится в следующем.

              Науки и искусства не отливаются сразу в готовую форму, а образуются и развиваются постепенно, путем повторной многократной обработки и отделки.

              Так вот и я не перестаю исследовать и испытывать то, чего не в состоянии открыть собственными силами; вновь и вновь возвращаясь все к тому же предмету…, я делаю этот предмет более гибким и податливым, создавая таким образом для других, которые последуют за мной, более благоприятные возможности овладеть им.

              То же самое сделает и мой преемник для того, кто последует за ним. Поэтому ни трудность исследования, ни мое бессилие не должны приводить меня в отчаяние, ибо это только мое бессилие.

              Человек столь же способен познать все, как и отдельные вещи. Когда… мы видим крестьянина и короля, дворянина и простолюдина, сановника и частное лицо, богача и бедняка, нашим глазам они представляются до крайности несходными, а между тем они в сущности различаются друг от друга только своим платьем…

              Души императоров и сановников скроены по одному и тому же образцу. Что бы ни говорили, но даже в самой добродетели конечная цель – наслаждение. Мне нравится дразнить этим словом слух некоторых лиц, кому оно очень не по душе.

 

ЖАН БОДЕН  ( 1530 – 1596 )

 

Известный французский писатель философ и политический деятель. Один из руководителей партии «политиков», боровшейся за прекращение религиозных войн во Франции путем укрепления королевской власти и установления религиозной веротерпимости в стране. Он одним из первых обосновывал деистическую идею об  естественной религии, не признающей вероисповедальных различий. Важнейшие из его произведений: «Метод легкого изучения истории» (1566 г. на латинском языке) и «Шесть книг о государстве» (1576 г. на французском и латинском языках).

 

МЕТОД ЛЕГКОГО ИЗУЧЕНИЯ ИСТОРИИ

 

Мы избегнем заблуждения древних, если разделим на три равные части область, простирающуюся от экватора до полюса и содержащую 90 градусов. 30 градусов мы предоставим жаре, 30 – холоду, и останется еще 30 для района умеренного климата, где можно жить в свое удовольствие, за исключением нескольких местностей, какими являются суровые для жизни людей районы крутых гор, земли, болотистые или опустошенные засухой и ставшие злокачественными из-за недостатка воды и почвы.

Известно, что сила внутреннего тепла делает более крепкими тех, кто пребывает на севере, …чем больше мы удаляемся от экватора, тем более крупными оказываются проживающие там люди, как это имеет место в отношении гигантов Патагонии, находящихся на той же широте, что Германия.

По этой причине скифы всегда направляли свои наиболее значительные набеги на юг. Точно так же величайшие империи всегда распространялись на юг и почти никогда не расширялись на север. Так ассирийцы расширяли свою империю за счет халдеев, мидийцы – за счет ассирийцев, греки – за счет персов, римляне – за счет карфагенян, готы - за счет римлян, турки – за счет арабов, татары – за счет турок…

К этим замечаниям относительно физики прибавим другие – о духовном темпераменте, что позволит нам лучше развить исторические суждения. Так как тело и дух обладают противоположными свойствами, то, чем сильнее первое, тем слабее второй. И тот, кто сильнее духом, будет менее крепок телом. Таким образом, очевидно, что дух настолько же владеет южанами, насколько тело владеет скифами…

Но существует третья раса - рода людей, обладающих благороднейшей способностью, уменьем подчиняться и приказывать, людей, наделенных достаточной силой, чтобы не поддаваться хитрости южан, и надлежащей мудростью, чтобы справиться с грубой силой скифов.

Об этом в конце концов выносит свой приговор история, показывая, как готы, гунны, герулы, вандалы сумели быть достаточно храбрыми, чтобы завладеть Европой, Азией, Африкой, но не обладали мудростью, необходимой, чтобы удержать завоеванное. Напротив, те, которые знали, как обзавестись рассудительными людьми, встретившись с народами, способными к политической жизни, умели в течение очень длительного времени сохранять в расцвете свои империи.

Именно потому, что скифы почти всегда ненавидели письменность, а южане – оружие, ни те, ни другие никогда не могли основать великие империи. Напротив, римляне умели упражняться и в том, и в другом с величайшим успехом, всегда заботясь о том, чтобы, как советовал Платон, соединять гимнастику и музыку. Они получили от греков право и литературу, т.е. секрет гражданской жизни; от карфагенян и сицилийцев они унаследовали науку кораблевождения, а сами римляне в непрерывных войнах овладели наукой военного дела.

Народы юга, благодаря длительной привычке к созерцанию, оказались творцами и основателями самых достопримечательных наук. Они открыли многие тайны природы, установили принципы математики, наконец, они первые сумели постичь значение и сущность небесных тел и религии. Скифы, которые были менее способны к созерцанию, устремлялись ко всему, что очевидно, а следовательно к ремесленной технике. У северян зародилась всевозможная механика, книгопечатание, пушки и все, что касается металлургии.

Что касается жителей средней зоны, то если они не имеют призвания к сокровенным наукам, присущим южанам, ни вкуса к ремеслу, как люди севера, то они не в меньшей мере одарены всевозможными способностями. Если рассмотреть совокупность исторических памятников, станет ясно, что от этого рода людей происходят законы, установления, обычаи, административное право, торговля, хозяйственная деятельность, красноречие и, наконец, политика.

Действительно, история свидетельствует, что Азия, Греция, Ассирия, Италия, Франция и Верхняя Германия – все эти страны, расположенные между полюсом и экватором – всегда были районами, где наблюдался расцвет величайших империй; эти районы дали великих полководцев, лучших законодателей, справедливейших судей, проницательных юристов, прославленных ораторов, способных купцов, знаменитейших актеров и писателей.

Напротив, Африка (и еще менее того Скифия) не произвела ни юриста ни оратора и еще меньше историков и ничтожное по сравнению с Италией, Грецией, Францией, Азией количество великих купцов…

 

О ГОСУДАРСТВЕ

 

Государство есть осуществление суверенной властью управления многими семьями и тем, что находится в их общем владении.

Всякое государство либо происходит от семьи, которая постепенно разрастается, либо сразу учреждается посредством собирания народа воедино, либо образуется из колонии, произошедшей от другого государства, подобно новому пчелиному рою, или подобно ветви, отделенной от дерева и посаженной в почву, ветви, которая пустив корни, более способна плодоносить, чем саженец, выросший из семени.

Но и те и другие государства учреждаются по принуждению сильнейших, или же в результате согласия одних людей добровольно передать в подчинение других всю свою свободу целиком, с тем, чтобы эти последние ею распоряжались, опираясь на суверенную власть, либо без всяких законов, либо на основе определенных условий…

Государство должно обладать достаточной территорией и местностью, пригодной для жителей; достаточно обильным плодородием страны; множеством скота для пропитания и одежды подданных, а чтобы сохранять их здоровье – мягкостью климата и соответствующей температурой воздуха, доброкачественной водой, а для защиты народа и пристанища для него – необходимыми материалами, пригодными для строительства домов и крепостей, если местность сама по себе не является достаточно укрытой и естественно приспособленной к защите.

Это – первые вещи, которым больше всего уделяется забот во всяком государстве. А уж затем ищут иных удобств: лекарств, красок, металлов…и, поскольку желания людей чаще всего ненасытны, они хотят иметь в изобилии не только вещи полезные и необходимые, но и приятные, хотя и бесполезные.

И точно так же, как не помышляют об обучении ребенка, пока тот не подрос и не способен еще к рассуждениям, так и государства до той поры, пока они не снабжены тем, в чем они нуждаются, не проявляют особой заботы ни о моральных добродетелях, ни об искусствах и еще менее о созерцании естественных и божественных предметов. 

Они довольствуются заурядным благоразумием, необходимым, чтобы укрепить свое положение на случай нападения чужеземцев и оберегать подданных от обид, наносимых друг другу, или чтобы возместить обиду тому, кто ей подвергся.

Но поскольку государи-правители никогда не могли придти к согласию по этому вопросу, так как каждый измерял свое благо собственными радостями и удовольствиями и благоденствие отдельного человека не всегда совпадает с благоденствием государства, то всегда имеется разнообразие законов, обычаев и целей, сообразно нравам и страстям государей и правителей.

И не следует удивляться тому, что существует так мало добродетельных государей. Ведь поскольку добродетельных людей вообще мало, а из этого небольшого числа достойных лиц государи обычно не избираются, то если среди множества государей находится хоть один в высшей степени хороший человек – то это великое диво.

А когда тот оказывается вознесенным так высоко, что, кроме бога, не видит ничего более великого, чем он сам, когда со всех сторон его осаждают всевозможные соблазны, ведущие к падению самых стойких среди добродетельных, он все же сохраняет свою порядочность то это – надо признать подлинным чудом.

Ведь каким бы способом ни были разделены земли, не может быть сделано так, чтобы все имущество вплоть до женщин и детей стало общим, как хотел в своем первом проекте государства сделать Платон, с целью изгнать из своего города слова «твое и мое», которые, по его мнению, являются основой всех зол, происходящих в государстве, да и причиной гибели последних.

Но он не учел, что, если бы этот его проект был осуществлен, то был бы утрачен единственный признак государства: «Если нет ничего, принадлежащего каждому, то нет ничего, и принадлежащего всем».

Насколько же было бы такое устройство государства прямо направлено против закона бога и природы, против закона, которому ненавистны кровосмешения, прелюбодеяния, отцеубийства, неизбежные при общности жен, и всякие попытки похитить что-либо, принадлежащее другим, и даже зариться на чужое добро. Подобная общность имущества несовместима с семейным правом. Ведь если частное и общественное смешиваются, то нет ни государства, ни семьи.

Достаточно известно, что общее достояние не может вызвать чувства привязанности и что общность имущества влечет за собой не только безответственность по отношению к ней, но и раздоры, и ненависть среди совладельцев.

Еще больше обманываются те, кто полагает, что благодаря общим заботам им будет уделяться больше внимания. Обычно ведь наблюдается, что каждый пренебрегает общими делами, если из них нельзя извлечь выгоды лично для себя.

Если же случится, что суверенный государь, вместо того, чтобы играть роль высшего судьи, создаст себе собственную партию, то он станет лишь главой такой партии и подвергнется опасности даже тогда, когда причина мятежа будет корениться не в государстве, как это происходит вот уже пятьдесят лет во всей Европе, где войны постоянно ведутся из-за вопросов религии.

Я здесь не говорю о том, какая религия наилучшая, но если государь хочет привлечь на сторону религии, которую он считает истинной, всех своих подданных, разделенных на секты и партии, то, по моему мнению, нельзя, чтобы он для этого применял силу. Ибо, чем больше подвергается насилию воля людей, тем более она неуступчива…Поступая так, государь скорее избегнет народных волнений, смут и гражданских войн.

 

  ФРАНЧЕСКО ПАТРИЦИ  (1529 – 1597)

 

Видный итальянский натурфилософ, родился в Далмации, преподавал платоновскую философию в Ферраре, а последние годы своей жизни – в Риме. Главное произведение Патрици – «Новая философия Вселенной».

 

О СИЯНИИ СВЕТА

 

Философия есть исследование мудрости. Мудрость есть познание всеобщности вещей. Всеобщность вещей заключена в порядке. Порядок состоит из начал и следствий. Если кто начнет философствовать, исходя из следствий, - замутит порядок вещей и скроет его от себя во мраке.

Следовательно, нам должно приступить к философствованию, исходя из начал. Но от известных начал или же от неизвестных? Если мы начнем с неизвестного, то неизвестными будут и следствия. На неизвестном нельзя основать никакую философию. Поэтому, начинать надо с известного.

Всякое познание берет начало от разума и исходит от чувств. Среди чувств и по благородству природы, и по превосходству сил, и по достоинству действий – первое место принадлежит зрению. Первое же, что воспринимает зрение, - это свет и сияние. Благодаря их силе и действию раскрывается многообразие вещей.

Свет и сияние, едва народившись, открываются зрению. Благодаря им древние люди обнаружили то, что вверху, в середине и внизу. А обнаружив, восхитились. Восхитившись стали созерцать. Созерцая начали философствовать. Философия же есть истиннейшее порождение света, восхищения и созерцания. Следовательно, от света (и его порождения – сияния), первого по преимуществу из чувственно воспринимаемых вещей, мы начинаем основание нашей философии.

Если бы это сделали древние философы, они не положили бы в качестве начал вещей неведомые ни чувству, ни разуму хаос, гомеомерии, атомы, первую и вторую материи, не дошли бы до таких великих разногласий и не низвергли бы философию в мрачную пропасть бессмысленных споров.

Ибо свет (и первое порождение его – сияние) прежде всего подлежит нашему знанию. Через него должно восходить к первому свету и отцу всякого света. На нем следует прежде всего остановиться. Из него должно вывести все вещи. А выведя, к нему же сызнова возвратиться, дабы в нем обрести вечное пристанище.

Итак, мы начинаем от света и сияния, которыми восхищены в величайшей мере. От света, говорю я, который есть образ самого бога и его благости, который озаряет все мировое пространство, который распространяется по всему, изливается через все, во все проникает и, проникая все формирует и вызывает к существованию, все живит, все содержит в себе, все поддерживает, собирает и соединяет и различает.

Все, что существует, освещается, согревается, живет, рождает, питается, растет, совершенствуется и увеличивается, - все он обращает к себе, а обратив, очищает, все обновляет, все сохраняет и не дает обратиться в ничто. Он число и мера всех вещей. Он – чистейший свет, неизменный и неизменяемый, несмешанный и несмесимый, не укращенный и неукротимый, не нуждающийся ни в чем, но в изобилии обладающий всем.

Всеми желаемый и вожделенный, украшение небес и краса всех вещей; мира прелесть, мира красота, мира радость и веселье. Ничего нет приятнее глазу, ничего превосходнее для познания, ничего для деяния полезнее. Без него бы все сущее лежало во мраке и неподвижности и было бы нам неведомо.

 

ОБ ОДУШЕВЛЕННОСТИ МИРА

 

Многие философы первое место уделяют мировой душе как такой, которая дает жизнь, сознание и движение превосходнейшему и совершеннейшему из всех тел – вселенскому телу. Среди них, очевидно, должны быть названы почти все философы ионийской школы: Фалес, Гераклит, Анаксагор, Архелай. Из италийской школы – Пифагор и все его последователи. Парменид, Зенон, Эмпедокл. Затем Платон со всеми его учениками. Пожалуй, и все стоики.

Противным путем пошли Левкипп. А с ним слушатель его, Демокрит, и с ними Эпикур. Так что из всего столь великого числа философствовавших греков одни лишь эти трое отвергали всеобщую одушевленность мира.

Но если справедливо писал Плутарх о Демокрите, то только двое из них - первый и последний придерживались этого суждения. Так как, по словам Плутарха, Демокрит признавал божественный дух, огнеподобную душу Вселенной. Те же двое, оставшиеся в одиночестве, в сравнении с таким множеством столь великих мужей, мало чего стоят, разве что они привели бы достаточно сильные и убедительные доводы о том, что в мире царит не бог, а случай. 

Кроме этих, считавших мир бездыханным, Аристотель, пока был дружен с Платоном, воспринял из его уст, что мир одушевлен и даже обладает разумной душой, о чем он неоднократно писал… После же того, как он изменил Платону, и самому себе и внес в философию некое собственное учение, что не весь мир, а только часть его одушевлена, а именно, что небо одушевлено, элементы же – нет.

Итак, мы говорим, что не одни звезды и сферы, но все небо в целом одушевлено и не только ангелами, которые являются разумными существами, но есть и другие души. Однако, чтобы не изображать мир уродом, мы идем вслед за Аристотелем, когда он придерживался более здравого учения, идем вслед за Платоном и всеми древними философами: греками, египтянами и халдеями, утверждавшими, что весь мир обладает душой.

Из этого следует, что не только небеса и их части, но также и элементы, сколько их есть, и отдельные их части, не отторжённые от целого, одушевлены. Это положение не принимают перипатетики и опровергают его остроумными, как им представляется, доводами. А именно, они говорят, исходя из предписаний Аристотеля: если мир одушевлен, то он по необходимости должен обладать душой, та же есть акт физического, органического тела, обладающего потенцией жизни.

Они допускают, что мир есть физическое тело, но отрицают, что он – органическое, живое тело. Мы оспариваем оба этих возражения. Аристотелевское определение души приложимо по-видимому только к растениям. Ибо, как признают Аристотель, и все другие философы, растения живут и обладают органическим телом. Все это у животных и человека общее с растениями. Но  животные, по учению Аристотеля, кроме способности к жизни обладают движением, и ощущением.

А ни то, ни другое не заключено в определении души, данном Аристотелем. Ведь люди обладают самосознающим разумом и интеллектом. Следовательно  определение Аристотеля, столь недостаточное даже по отношению к людям, тем более никак не подходит  к душе  мира…

И поскольку доводы перипатетиков не ведут к истине и выведены из несовершенного определения души – пусть не будут они в этом деле иметь никакой силы. Ибо мы располагаем гораздо более истинными, противоположными им доводами, которыми подтвердим одушевленность мира…

Мир – совершеннейшее из всех тел. Следовательно, он совершеннее тел муравьев, тараканов и иных такого же рода неисчислимых ничтожеств мира. А все они одушевлены и живут, обладая каждый свойственной ему душой. Почему же самое совершенное из всех тел должно быть лишено души и уподобиться трупу?

Элементы, которые своей массой заполняют мир и своим совершенством восполняют его совершенство, - почему они должны быть лишены своих душ?.. Если бы у них не было души, они не обладали бы той ценностью, которой обладают. И все тело мира в целом было бы в одной своей части совершенным, а в другой лишено совершенства и, стали быть, было бы уродливым.

Итак, сами элементы, органические и неорганические, - и живут, и снабжены душой, каждый своею. К этому надо добавить, что если таракан и прочие насекомые, растения и все живые существа получают и жизнь, и бытие от природы (а ведь никто не дает того, чего не имеет сам), то, как же они одушевляют Вселенную, если сами не одушевлены.

Чтобы сохраняться в своей сущности, тело мира нуждается в высшей и более мощной разумной и наделенной чувствами природе, которая способна проникать в него и затем во все его отдельные части и мельчайшие частицы, - соединять и связывать их, чтобы быть нерасторжимым единым целым, ибо всякое тело, в том числе и тело мира, по природе своей делимо и обладает расходящимися и рассеивающимися частями.

Именно слитые воедино тело и бестелесная душа составляют вечное и бессмертное целое неподверженное влиянию времени и тлену. Следовательно, тело мира, чтобы быть Вселенной и сохранять свое бытие, нуждается в душе, которая была бы соединена с ним. Душа же по самому своему бытию, присутствием своим, осуществляет три действия: одушевляет, оживляет и движет.

Если бы она не пребывала в теле, то не одушевляла бы его; если бы не одушевляла, то не давала бы ему жизни; если бы не давала жизни, то не двигала бы его; если бы не двигала, то не соединяла бы его части и не связывала их вместе неразрывной связью. А если бы части гармонично не взаимодействовали, то ни одна часть мира не возникала бы и не уничтожалась и мир бы лежал неподвижным телом, подобным трупу.

Следовательно, мировая душа так связана с мировым телом, что Вселенная оказывается столь прекрасной и самодостаточно совершенной, что заслуживает наименования вечно живого божественного космоса.

 

 

ДЖОРДАНО БРУНО  ( 1548 – 1600 )

 

Итальянский философ, поэт, ученый, страстный борец против церковной схоластики, материалист-пантеист. Родился в местечке Нола близ Неаполя в семье обедневшего дворянина. Учился в монастырской школе доминиканцев, где получил сан священника и степень доктора философии. Разочаровавшись в этой деятельности, Бруно покинул монастырь, а затем, преследуемый церковью, и Италию.

В течение нескольких лет он жил в Швейцарии, Франции, Англии и Германии, преподавал в тамошних университетах, выступал в диспутах против господствующей тогда схоластической философии. Он опубликовал несколько поэтических и прозаических произведений. По возвращению в Италию в 1592 году Бруно был арестован инквизицией и провел в ее застенках больше семи лет. Обвиненный в ереси и свободомыслии, он отказался признать свои идеи ложными и был сожжен на костре 17 февраля 1600 года, объявленного во всем христианском мире празднично-юбилейным.

Среди наиболее значительных философских произведений Бруно – диалоги, написанные на итальянском языке: «О причине, начале и едином», «О бесконечности, Вселенной и мирах», «Изгнание торжествующего зверя», «О героическом энтузиазме» (1584 – 1585). В 1591 г. во Франкфурте вышли латинские философские поэмы «О монаде, числе и фигуре», «О безмерном и неисчислимых», «О тройном наименьшем и мере» и  другие сочинения Джордано Бруно.

 

ДИАЛОГИ АФОРИЗМЫ СОНЕТЫ

 

Единое, начало и причины

Откуда бытие, жизнь и движенья,

Земли, небес и ада порожденья,

Все, что уходит вдаль, вширь и глубины.

              Для чувства, разума, ума – картины:

              Нет действия, числа и измеренья

              Для той громады, мощи, устремленья,

              Что вечно превышают все вершины…

 

Любви своей неся высокий стяг,

Я то в ознобе, то горю от страсти,

Воплю, безгласен, от такой напасти,

Дрожу в огне, смеюсь от передряг.

              Я слезы лью, но пламень не иссяк.

              Я жив, я мертв, я у страстей во власти.

              Над морем слез пожары скалят пасти,

              Вулкан и Тетис – кто мне худший враг?

Но я в самом себе люблю другого:

Кремня он крепче, я – летучий пух.

Он рвется ввысь, а мой порыв потух.

              Зову его – в ответ хотя бы слово.

              Бегу за ним – его же нет как нет.

              Чем я упорней, тем слабее след.

 

Даруя высшей истины прозренье

И отверзая темь алмазных врат,

Любовь прокралась в душу через взгляд –

Пришла, царит, и тяжко с ней боренье.

              В ней прошлое находит повторенье,

              В ее раю неистовствует ад.

              Она сражает сердце наугад,

              И жжет ее бессрочное горенье.

Но все ж, толпа, как истинного блага

Взыскуй ее и голос мой услышь:

Прозрей и зри, пред нею глаз не пряча,-

              Любовь не побирушка-бедолага,

              И не она, а ты ее бежишь,

              Бесчувственна, упряма и незряча!

 

Мы называем бога первым началом, поскольку все вещи ниже его и следуют согласно известному порядку, сообразно своей природе.

Мы называем бога первой причиной, поскольку все вещи отличны от него, как действия от деятеля, произведенная вещь от производящей…

Хотя слово причина иногда употребляется вместо слова начало, тем не менее не всякая вещь, являющаяся началом, есть причина, ибо точка – это начало линии, но не ее причина…

Всеобщий ум – это внутренняя, реальнейшая и особая способность и потенциальная часть души мира.

Это есть единое тождественное, что наполняет все, освещает Вселенную и побуждает природу производить как следует свои виды… подобно тому, как ум наш соответственно производит разумные образы.

Это он, ум, называется пифагорейцами двигателем и возбудителем Вселенной…

Плотин называет ум отцом и прародителем, ибо он распределяет семена на поле природы и является ближайшим распределителем форм.

Нами ум назван внутренним художником, потому, что он формирует материю и фигуру изнутри.

Изнутри из семени или корня он выводит и оформляет ствол, слагает как из нервов, листву, цветы, плоды на ветвях.

Подобным же способом ум развивает свою деятельность в животных, образуя из семени сердце, которое питает все органы и внешние члены, необходимые для жизни.

Итак, если мы полагаем, что не без размышления и интеллекта сделаны те, как бы мертвые, произведения, какие мы умеем измышлять в известном порядке и уподоблении на поверхности материи, когда, обрабатываем и вырезаем из дерева изображение лошади, то не должны ли мы считать более великим интеллект художника, который изнутри семенной материи сплачивает кости, протягивает хрящи, вздувает поры, сплетает фибры, разветвляет нервы и, со столь великим мастерством, создает целое?

Не является ли более великим художником тот, кто не связан с одной какой-либо частью материи, но непрерывно совершенствует все во всем?

Имеется три рода интеллекта: божественный, который есть все; мировой, который делает все; остальные – частные, которые становятся всем. Потому что необходимо, чтобы между крайностями находился этот средний интеллект, который есть истинная действующая причина всех природных вещей, имеющая не только внешний, но и внутренний характер.

Душа находится в теле, как кормчий не корабле.

Душа Вселенной, поскольку она одушевляет и оформляет все, является ее внутренней формирующей частью. В качестве того, кто движет и управляет, она и есть причина. Так считает и Аристотель.

Плотин говорит, в писаниях против гностиков, что мировая душа с большей легкостью господствует над Вселенной, чем наша душа над нашим телом…

Ни один более или менее известный философ, в том числе и среди перипатетиков не станет отрицать, что мир и его сферы известным образом одушевлены.

Однако я утверждаю, что ни стол, как стол, не одушевлен, ни одежда, как одежда, ни стекло, как стекло; но, как вещи природные  и составные, они имеют в себе материю и форму.

И сколь бы незначительной и малой ни была вещь, она имеет в себе части духовной субстанции, каковая, если находит подходящий субъект – условия, стремится стать растением или животным и получает члены какого-либо тела, что обычно и называют одушевлением…

Но следует знать, что душа мира и божество не целиком присутствует во всем и во всякой части, таким образом, каким какая либо материальная вещь может там быть так как это невозможно для любого тела и любого духа. Если говорят о всеобщей форме, что она суть во всем, то под этим не понимается ее телесность и пространственность, а лишь то, что она присутствует во всем духовным образом… 

Демокрит и эпикурейцы, которые все нетелесное принимают за ничто, считают в соответствии с этим, что одна только материя является субстанцией вещей и божественной природой. Так же киренаики, киники и стоики считают, что формы являются ничем иным, как некими случайными расположениями материи.

И я долгое время примыкал к этому мнению, потому что оно имеет основания, более соответствующее природе, чем доводы Аристотеля. Но, поразмыслив более зрелым образом, рассмотрев больше вещей, мы находим, что необходимо признать в природе два вида субстанций: один – форма и другой материя. Ибо необходимо должна быть субстанциональная действительность, в которой заключена активная потенция всего, а также субстрат, в котором содержится пассивная потенция всего: в первой имеется возможность делать, во второй – возможность быть сделанным.

Никто не может помешать всем пользоваться, по своему, названием материи. Как, равным образом, у многих школ она имела разнообразные значения.

Как в искусстве, при бесконечном изменении форм, под ними всегда сохраняется одна и та же материя. Как, например, форма дерева – это форма ствола, затем бревна, затем доски и т.д., но дерево всегда остается тем же самым, - так же и в природе, при бесконечном изменении форм, всегда остается одна и та же материя.

То, что было семенем, становится стеблем, из того возникает колос, из того, что было колосом, делают хлеб, из хлеба – кровь, из нее семя, из него зародыш, из него человек, из него труп, из него земля, из нее камень или другая вещь, и так можно придти ко всем природным формам.

Имеется интеллект, дающий бытие всякой вещи. Пифагорейцы называют его подателем форм. Душа – формальное начало, создающее в себе и формирующая всякую вещь, называется приемником форм.

Полагаю, что формы не имеют бытия без материи, в которой они порождаются и разрушаются. Из лона которой они исходят и в которую возвращаются.

Поэтому материя, которая всегда остается той же самой и плодоносной, должна иметь главное преимущество - быть познаваемой, в качестве того, что есть и вечно пребывает. Все же формы в совокупности следует рассматривать лишь как различные расположения материи, которые приходят и уходят.

Много хорошего высказали эпикурейцы, хотя они и не поднялись выше материального качества. Много превосходного дал для познания Гераклит, хотя он и не вышел за пределы души. Анаксагор сделал успехи в познании природы, ибо он не только внутри ее стремился познать тот самый ум, который Сократом, Платоном, Трисмегистом и нашими богословами назван богом…

Не трудно придти к выводу, что все, сообразно субстанции – едино, как это, быть может, понимал Парменид, недостойным образом рассматриваемый Аристотелем.

Итак, хотя и спускаясь по этой лестнице природы, мы обнаруживаем двойную субстанцию – одну духовную, другую телесную, но в последнем счете и та и другая сводятся к одному бытию и одному корню.

Каким образом душа мира является действительностью всего и возможностью всего и есть вся во всем? Раз дано, что имеются бесчисленные индивидуумы и всякая вещь содержится в едином, то познание этого единства является целью и пределом всех философий и естественных созерцаний.

Причем наивысшим остается созерцание, которое поднимается над природой и которое для неверующего невозможно и есть ничто.

Наивысшего созерцания не имеют те, кто считает всякую вещь телом, или простым, как эфир, или сложным, как звезды, и не ищет божества вне бесконечного мира и бесконечных вещей, но лишь внутри его и в них.

В одном только этом отличаются верующий богослов от истинного философа.

Природа делает все из материи путем выделения, рождения, истечения, как полагали пифагорейцы, как поняли Анаксагор и Демокрит, как подтвердили мудрецы Вавилона. К ним можно присоединить также и Моисея, который описывая порождение вещей по воле всеобщей действующей причины, говорит: «Да произведет земля своих животных, да произведут воды живые души, как бы указывая, что произведет их материя.

По его мнению, материальным началом вещей являлась вода; поэтому он говорил, что производящий интеллект, названный им духом, пребывал в водах, т.е. сообщил им производительную способность и из нее произвел естественные виды, которые  впоследствии все были названы им, согласно своей субстанции водами…

Вселенная никоем образом не может быть охвачена и поэтому она неисчислима и беспредельна, а тем самым бесконечна и безгранична и, следовательно, неподвижна. Она не движется в пространстве, ибо ничего не имеет вне себя, куда бы могла переместиться, ввиду того, что она является всем… Она не уничтожается, ибо нет другой вещи, в которую она могла бы превратиться, так как она является всякой вещью…

Вселенная не может уменьшится или увеличится, так как она бесконечна. К ней ничего нельзя прибавить или отнять от нее, потому что бесконечное не имеет частей, с чем-либо соизмеримых.

Если точка не отличается от тела, центр от окружности, конечное от бесконечного, величайшее от малейшего, то мы можем утверждать, что вся Вселенная есть центр целиком или, что центр Вселенной повсюду и что окружность не имеется ни в какой части, поскольку она отличается от центра; или что окружность повсюду, а центр нигде не находится, поскольку он от нее отличен…

И так как все формы находятся в мире, то, следовательно, к нему приложимы все определения и благодаря этому противоречащие суждения оказываются истинными. И то, что образует множественность в вещах, - это не сущее, не вещь, а то, что является, что представляется чувству и находится на поверхности...

Природа нисходит к произведению вещей, а интеллект восходит к их познанию по одной и той же лестнице...

Опытнейшим и совершеннейшим геометром был бы тот, кто сумел бы свести к одному единственному положению все положения, рассеянные в началах Эвклида.

Превосходнейшим логиком был бы тот, кто все мысли свел бы к одной. Здесь заключается степень умов, ибо низшие из них могут понять много вещей лишь при помощи многих видов, уподоблений и форм, более высокие лучше понимают при помощи немногих, наивысшие совсем при помощи весьма немногих. Первый же ум в одной мысли наисовершеннейшим образом охватывает все…

Божественный ум, абсолютное единство, без какого-либо представления сам есть то, что понимает, и то, что понятно. Так, следовательно, мы, поднимаясь к совершенному познанию, подвигаемся, сворачиваем множественность, как при нисхождении к произведению вещей разворачиваем единство. Нисхождение происходит от единого сущего к бесконечным индивидуумам, подъем – от последних к первому.

Когда мы устремляемся к началу и субстанции вещей, мы продвигаемся по направлению к неделимости; и мы никогда не думаем, что достигли первого сущего и всеобщей субстанции, если не дошли до этого единого неделимого, в котором охвачено все…

Отсюда следует, что субстанция по своей сущности не имеет числа и меры, а потому едина и неделима во всех частных вещах; последние же получают свое частное значение от числа, т.е. от вещей которые лишь относятся к субстанции…

Противоположности совпадают в едином. Отсюда нетрудно вывести в конечном итоге, что все вещи суть единое. Как всякое число, в равной мере четное и нечетное, конечное и бесконечное – сводится к единице.

Скажите, какая вещь более несходна с прямой линией, чем окружность? Какая вещь более противна прямой, чем кривая? Однако в начале и наименьшем они совпадают. Так что, какое различие можно найти между наименьшей дугой и наименьшей хордой – как это божественно отметил Кузанский, изобретатель прекраснейших тайн геометрии.

Далее, в наибольшем, какое различие найдете вы между бесконечной окружностью и прямой линией? Разве вы не видите, что, чем больше окружность, тем более приближается она к прямоте?…    

Если мы хорошо обдумаем, то увидим, что уничтожение есть ничто иное, как возникновение…Что служит для врача более удобным противоядием, чем яд? Кто доставляет лучший териак, чем гадюка? В сильнейших ядах – лучшие целительные снадобья…

Шарообразное имеет предел в ровном, вогнутое успокаивается и пребывает в выпуклом, гневливый уживается с уравновешенным, наиболее гордому всего больше нравится скромный, скупому – щедрый.

Подведем итоги. Кто хочет познать наибольшие тайны природы, пусть рассматривает и наблюдает минимумы и максимумы противоречий и противоположностей. Глубокая магия заключается в умении вывести противоположность, предварительно найдя точку объединения.

 

О БЕСКОНЕЧНОСТИ, ВСЕЛЕННОЙ И МИРАХ

 

Покоя нет – все движется, вращаясь,

На небе или под небом обретаясь.

И всякой вещи свойственно движенье…

Так море бурное колеблется волненьем,

              То, опускаясь вниз, то вверх идя горой,

              Но остается все ж самим собой.

              Один и тот же вихрь своим вращеньем

              Всех наделяет тою же судьбой.

 

О старый дуб, ты распростер в лазури

Свою листву, а корни в землю врыл;

Ни сдвиг земных пластов, ни ярость бури,

Что Аквилон в долину устремил,

              Ни лютое дыханье зимней хмури

              Тебя не свалят: ты все тот, что был.

              Ты образ истинный моих воззрений

              Не дрогнувших средь стольких потрясений.

Все ту же пядь земли своей

Ты крепко держишь, вечно обнимаешь

И в благостное лоно погружаешь

              Признательную сеть своих корней.

              Так я, влеком одной мечтою,

              Тянусь к ней чувством, мыслью и душою.

 

              Чувство не видит бесконечности, и от него нельзя этого требовать; ибо бесконечное не может быть объектом чувства; поэтому тот, кто желает познавать бесконечность посредством чувств, подобен тому, кто пожелал бы видеть очами субстанцию и сущность.

              Интеллекту подобает судить об отсутствующих вещах, отдаленных от нас, как по времени, так и по пространству. Чувства служат нам только для того, чтобы возбуждать разум; они могут обвинять, доносить, а отчасти и свидетельствовать перед ним, но они не могут быть полноценными свидетелями, а тем более не могут судить или выносить окончательное решение.

              Ибо чувства, какими бы совершенными они ни были, не бывают без некоторой мутной примеси. Вот почему истина происходит от чувств только в малой степени, как от слабого начала, но она в них не заключается.

              Истина заключается в чувственном объекте, как в зеркале, в разуме же она оказывается посредством аргументов и рассуждений, а в интеллекте – посредством принципов и заключений, и лишь в духе – в собственной живой форме…

              Ввиду бесчисленных степеней совершенства, в которых разворачивается в телесном виде божественное превосходство, должны быть бесчисленные индивидуумы, каковыми являются эти огромные живые существа (одно из которых есть наша божественная мать земля, которая родила и питает нас и примет нас обратно). И для содержания этих бесчисленных миров требуется бесконечное пространство…

              Я говорю о пределе без границ, для того, чтобы отметить разницу между бесконечностью бога и бесконечностью Вселенной. Ибо он весь бесконечен в свернутом виде и целиком, Вселенная же есть все во всем (если можно говорить обо всем там, где нет ни частей, ни конца) в развернутом виде и не целиком…Бесконечность, имеющая измеренья, не может быть полностью бесконечной…

              Я называю Вселенную «целиком бесконечной», ибо она не имеет края, предела и поверхности; но Вселенная не «целокупно бесконечна», ибо каждая ее часть, которую мы можем взять, конечна и каждый из бесчисленных миров, которые она содержит, конечен.

              Я называю бога «целым бесконечным», ибо он исключает из себя всякие пределы и всякий его атрибут един и бесконечен; и я называю бога «целокупно бесконечным», ибо он существует весь во всем мире и во всякой своей части бесконечным образом и целокупно в противоположность бесконечности Вселенной, которая существует во всем, но не в тех частях, которые мы можем постигнуть в ней…

              Никогда не было философа, ученого и честного человека, который под каким-либо предлогом пожелал бы доказать необходимость человеческих действий и уничтожить свободу выбора. Так, среди других, и Платон, и Аристотель, полагая необходимость и неизменность бога, тем не менее, допускают моральную свободу и отстаивают способность выбора ибо они хорошо знают и могут понять, каким образом могут совместно существовать эти необходимость и свобода…

              Вот почему теологи, не менее ученые, чем благочестивые, никогда не осуждали свободы философов, а благонравные философы всегда благоприятствовали религии. Ибо те и другие знают, что вера требуется для наставления грубых народов, которые должны быть управляемы. А доказательства нужны лишь для созерцающих истину, для тех, кто умеет управлять собой и другими.

              Поскольку Вселенная бесконечна и недвижима, не нужно искать ее двигателя. Бесконечные миры, содержащиеся в ней, каковы земли, огни и другие виды тел, называемые звездами, все движутся вследствие внутреннего начала, которое есть их собственная душа…и вследствие этого напрасно разыскивать их внешний двигатель…

              Мировые тела движутся в эфирной области, не прикрепленные к какому-либо телу в большей степени, чем прикреплена наша земля, которая является одним из этих тел; а о ней мы доказываем, что она движется несколькими способами вокруг собственного центра и солнца вследствие внутреннего побуждения.

              Существуют бесконечные земли, бесконечные солнца и бесконечный эфир. Или, говоря словами Демокрита и Эпикура, существуют бесконечные полное и пустое, одно внедренное в другое.

              Если, следовательно, эта земля вечна и непрерывно существует, то она такова не потому, что состоит из тех же самых частей и тех же самых индивидуумов (атомов), а лишь потому, что в ней происходит постоянная смена частей, из которых одни отделяются, а другие занимают их место; таким образом, сохраняя ту же самую душу и ум, тело же постоянно меняется и возобновляет свои части.

              Это видно также и на животных и на людях, которые сохраняют себя только таким образом, что регулярно принимают пищу и выделяют экскременты…мы непрерывно меняемся, и это влечет за собой то, что к нам постоянно притекают новые атомы и что из нас истекают принятые уже раньше…

              Утверждение, что Вселенная находит свои пределы там, где прекращается действие наших чувств, противоречит всякому разуму. Ибо чувственное восприятие является причиной того, что мы заключаем о присутствии тел; но его отсутствие, которое может быть следствием слабости наших чувств, а не отсутствия чувственного объекта, недостаточно для того, чтобы дать повод усомниться в том, что тела не существует.

              Ибо, если бы истина зависела от подобной чувствительности, то все тела должны были быть такими, какими кажутся. Но наша способность суждения показывает нам, что некоторые звезды нам кажутся на небе меньшими, и мы относим их к звездам четвертой и пятой величины. Хотя на самом деле они гораздо крупнее тех звезд, которые мы относим ко второй или первой величине. Чувство не способно оценить огромные расстояния между телами…

              Кто понял движение земли – мировой звезды, на которой мы обитаем, которая не будучи прикреплена ни к какой орбите, вследствие внутреннего принципа и своей собственной природы, пробегает  обширные пространства вокруг солнца и вращается вокруг собственного центра, тот освободился от заблуждения. Перед ним откроются врата понимания истинных принципов естественных вещей, и он будет идти гигантскими шагами по пути истины…

              Не противоречит разуму также то, что вокруг солнца кружатся еще другие земли, которые незаметны для нас или вследствие большой отдаленности их, или по причине их небольшой величины, или из-за отсутствия у них больших водных поверхностей. Или же вследствие того, что эти поверхности не могут быть обращены одновременно к нам и противоположно к солнцу, в этом случае солнечные лучи сделали бы их видимыми для нас, отражаясь как бы в кристальном зеркале…

              Разумному живому уму невозможно вообразить себе, чтобы все эти бесчисленные миры, которые столь же великолепны, как наш, или даже лучше его, были бы лишены обитателей, подобных нашим или даже лучших. Эти миры суть солнца или же тела, которым оно посылает свои божественные и живительные лучи…

Миры состоят из противоположностей, и одни противоположности, вроде земель и вод, живут и питаются другими противоположными вещами, такими, например, как солнца и огни… Правда, утверждениями подобного рода можно перевернуть мир вверх дном.

Но, по моему, было бы неплохо, если бы кому-нибудь удалось перевернуть вверх дном наш перевернутый мир. Я не считаю Платона и Аристотеля невеждами, однако не хочу им верить без доказательств и соглашаться с их положениями, неверность которых доказана ясно и отчетливо для тех, кто не совсем слеп и глух…

 

ИЗ ДОКУМЕНТОВ ВЕНЕЦИАНСКОЙ ИНКВИЗИЦИИ

ТРЕТИЙ ДОПРОС ДЖОРДАНО БРУНО (2 июня 1592г.)

 

…В целом мои взгляды следующие. Существует бесконечная Вселенная, созданная бесконечным божественным могуществом. Я считаю недостойным благости и могущества божества мнение, будто оно, обладая способностью создать, кроме этого мира, иной и другие бесконечные миры, создало только наш мир конечный.

Итак, я провозглашаю существование бесчисленных отдельных миров, подобных миру этой Земли. Вместе с Пифагором я считаю ее светилом, подобным Луне, другим планетам, другим звездам, число которых бесконечно. Все эти небесные тела составляют бесчисленные миры. Они образуют бесконечную Вселенную в бесконечном пространстве.

              Это и называется бесконечной Вселенной, в которой находятся бесчисленные миры. Таким образом, есть двоякого рода бесконечность – бесконечная величина Вселенной и бесконечное множество миров, и отсюда косвенным образом вытекает отрицание истины, основанной на вере.

              Далее, в этой Вселенной я предполагаю универсальное провидение, в силу которого все существующее живет, развивается, движется и достигает своего совершенства. Я толкую его двумя способами. Первый способ – сравнение с душой в теле; Вселенная – вся во всем и вся в каждой любой части. Это, как я называю, есть природа, тень и след божества.

              Другой способ толкования – непостижимый образ, посредством которого бог, по сущности своей, присутствию и могуществу, существует во всем и надо всем не как часть, не как душа, а необъяснимым образом.

              Далее, я полагаю, вместе с богословами и величайшими философами, что в божестве все его атрибуты составляют одно и то же. Я принимаю три атрибута: могущество, мудрость и благость; иначе говоря - ум, интеллект и любовь, благодаря которым вещи имеют, во-первых, существование (действие разума), потом – упорядоченное и обособленное существование (действие интеллекта) и в-третьих - согласие и симметрию (действие любви).

              Я полагаю, что оно (единство трех основных атрибутов) находится во всем и надо всем. Подобно тому, как ни одна вещь не может существовать без того, чтобы не быть причастной бытия, а бытие не может существовать без сущности, и ни один предмет не может быть прекрасным без присутствия красоты, точно так же ни одна вещь не может быть обособлена от божственного присутствия.

              Что же касается духа божия в третьем лице, то я не мог понять его в согласии с тем, как в него надлежит веровать, но принимал согласно пифагорейскому взгляду, находящемуся в соответствии с тем, как понимал его Соломон. А именно, я толкую его, как душу Вселенной. Как сказано в премудрости Соломона: «Дух Господен наполнил круг земной и всё, что объемлет». Это согласуется с пифагорейским учением.

              От этого духа, называемого жизнью Вселенной, происходит, согласно моей философии, жизнь и душа всякой вещи, которая имеет душу и жизнь, которая поэтому, как я полагаю, бессмертна, подобно тому, как бессмертны по своей субстанции все тела, ибо смерть есть ничто иное, как разъединение и соединение. Это учение изложено, по-видимому, в Екклезиасте, там, где говорится:«Нет ничего нового под солнцем. Что такое то, что есть? – То, что было…»

                             О, птица Феникс, преданная Фебу,

                             С начала мира числишь ты года,

                             Ты к аравийскому стремишься небу,

                             Старею я – ты вечно молода.

                                           Сгораю я, Амуру на потребу,

                                           Ты в пекле оживаешь без труда,

                                           Измучен я – ты счастлива без меры,

                                           От солнца твой огонь, мой от Венеры.

                             Бессрочна жизнь твоя,

                             А у меня несчетные невзгоды 

                             Приходятся на считанные годы.

                                           Бог весть, как жил, как проживу их я! –

                                           Служу слепому року,

                                           А ты глаза опять откроешь к сроку.

 

                             О, хоры блуждающих звёзд,

К вам свой полёт направляю,

К вам поднимусь, если верный укажите путь.

                             Ввысь увлекает меня вечное ваше сверканье,

                                           И вдохновляет мой взлёт

Бездны живое сиянье!                                       

То, что так долго от нас

Время скупое скрывало,

                             Я обнаружить хочу,

Храбро сорвав покрывало.

                             Смело стремлюсь в высоту

В дальние мира пределы,

                                           Чтобы от глупых невежд

Мне не сгореть тут без дела.

 

              Пророчеству мятежного поэта-философа суждено было стать вещим. После семи лет тюремных пыток и истязаний святые отцы – инквизиторы, с ликованием в сердце, заживо сожгли Джордано Бруно, торжественно отметив таким образом Юбилейный 1600 год от Рождества Христова.

 

 

ФРЕНСИС БЭКОН (1561 – 1626)

 

Великий английский философ-материалист, писатель и общественный деятель. Окончил Кембриджский университет. Был избран в парламент. С 1617 г. – лорд-хранитель печати при короле Якове 1, затем лорд-канцлер, барон Веруламский и виконт Сент-Олбанский. В 1621 г. по настоянию парламентской оппозиции - осужден и отстранен от всех должностей. Вскоре был помилован королем, но на государственную службу не вернулся, посвятив себя полностью научной  и литературной работе.

С молодых лет Бэкон вынашивал грандиозный план «Великого Восстановления наук», к реализации которого  стремился всю жизнь. Он предлагает новую, совершенно отличную от аристотелевской классификацию наук в своих трудах: «О преуспевании знания», «О достоинстве и усовершенствовании наук» (1623).

Главное его произведение – знаменитое методологическое сочинение «Новый органон» (1620), широкой известностью пользуется и небольшой трактат «О философии Парменида и Телезио а особенно Демокрита в связи с мифом о Купидоне» (на латинском языке), и неоконченная социальная утопия «Новая Атлантида» (1624 г. на английском языке).

 

НОВЫЙ ОРГАНОН

АФОРИЗМЫ О ПРИРОДЕ И ЧЕЛОВЕКЕ

 

Человек – истолкователь и слуга природы. Он понимает и совершает столько, сколько постиг в порядке природы делом и размышлением, а свыше этого он - не знает и не может.

Предоставленный самому себе разум, как и голая рука, не имеет большой силы. Дела совершаются вспомогательными орудиями, которые нужны разуму не меньше, чем руке.

Как руки дают или направляют движение, так и умственные орудия дают разуму указания или предостерегают его.

Знание и способность человека совпадают, так как незнание причины устраняет результат. Природа побеждается только подчинением ей, и то, что в созерцании представляется причиной, в действительности оказывается правилом.

Даже произведенными уже делами люди обязаны больше случаю и опыту, чем наукам. Ибо науки, коими мы теперь обладаем, являются ничем иным, как неким сочетанием уже известных вещей, а не путем открытия и указания новых дел.

Тонкость природы во много раз превосходит тонкость наших чувств и разума, так что все эти прекрасные созерцания, медитации, толкования – бессмысленная вещь, только не все это понимают.

Логика, которой теперь пользуются, скорей служит укреплению и сохранению ошибок, имеющих свое основание в общепринятых понятиях, чем помогает отысканию истины. Поэтому она более вредна, чем полезна.

Силлогизмы состоят из предложений, предложения из слов, а слова – знаки понятий. Поэтому если сами понятия смутны и не отражают реальности, то нет ничего прочного в том, что построено на них.

То, что до сих пор открыто науками, лежит почти у самой поверхности обычных понятий. Для того, чтобы проникнуть в глубь и вдаль природы, необходимо более верным и осторожным путем определять понятия и аксиомы, и вообще необходима лучшая и более надежная работа разума.

Существует два пути для отыскания и открытия истины. Один ведет от ощущений и частностей к наиболее общим аксиомам и, уже от этих оснований, выявляет и открывает другие средние аксиомы. Другой же путь выводит все аксиомы из ощущений и частностей, поднимаясь постепенно, пока не придет к наиболее общим аксиомам. Это путь истинный, но редко используемый. 

Оба этих пути исходят из ощущений и частностей и завершаются в высших общностях. Но различие их несопоставимо. Один лишь бегло касается опыта и частностей, другой надлежащим образом задерживается на них. Один сразу же устанавливает некие общие особенности, подчас отвлеченные и бесполезные, другой постепенно поднимается к тому, что действительно более близко природе.

Аксиомы, установленные рассуждениями, не пригодны для открытия нового, ибо тонкость природы во много раз превосходит тонкость рассуждений.  Однако аксиомы отвлеченные должным образом от частностей, в свою очередь указывают и определяют новые частности и таким путем делают науки действенными.

Познание, которое мы обычно применяем в изучении природы, лучше называть предвосхищением природы, потому что оно поспешно и незрело. Познание же, которое должным образом извлекается из вещей стоит называть истолкованием природы.

Те, кто проповедует непознаваемость природы, и наш путь в истоках своих некоторым образом соответствуют друг другу. Но в завершении они бесконечно расходятся. Те просто утверждают, что ничего не может быть познано. Мы же говорим, что и тем путем, которым ныне пользуются, кое-что может быть познано. Те в дальнейшем разрушают достоверность разума и чувств, мы же находим и доставляем им средства помощи.

Имеются четыре вида призраков, которые осаждают умы людей. Для того чтобы изучить их, даем им названия. Первый вид назовем призраками рода, второй – призраками пещеры, третий – призраками рынка и четвертый – призраками театра.

Для того чтобы удалить призраки необходимо более совершенное и точное определение понятий. Но и перечисление призраков многому служит. Учение о призраках представляет собой то же для истолкования природы, что и учение об опровержении софизмов – для общепринятой логики.

Призраки рода находят основание в самой природе человека… Ибо ложно утверждать, что чувства наши есть мера вещей. Наоборот, все восприятия, как чувства, так и ума, относятся к человеку, а не к миру. Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном мире.

Призраки пещеры суть заблуждения отдельного человека. Ведь у каждого помимо ошибок свойственных роду человеческому, есть своя особая пещера, которая искажает свет природы. Происходит это или от прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед с другими, или от чтения книг и от авторитетов, перед которыми мы преклоняемся, или вследствие разницы во впечатлениях вот почему Гераклит правильно сказал, что люди ищут знаний в малых мирах, а не в общем большом мире.

Существуют еще призраки, которые происходят как бы из взаимосвязанности людей. Мы называем их призраками рынка. Люди объединяются речью. Слова же устанавливаются сообразно разумению толпы. Поэтому плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает разум. Определения и разъяснения, которыми привыкли вооружаться и охранять себя ученые люди, никоем образом не помогают делу. Слова прямо таки насилуют разум, смешивая все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям.

Существуют наконец призраки, которые вселились в души людей из разных догматов философии, а так же из превратных законов и доказательств. Их мы называем призраками театра, ибо сколько ни есть принятых и изобретенных философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры… При этом мы разумеем здесь не только общие философские учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствие предания, веры, небрежения.

Человеческий разум по своей склонности легко предполагает в вещах больше порядка и единообразия, чем их находит. И в то время как многое в природе единично и совершенно не имеет себе подобия, он придумывает параллели, соответствия и отношения, которых нет. Отсюда выдумка о том, что в небесах все движется по совершенным кругам.

Разум человека все привлекает для поддержки и согласия с тем, что он однажды принял, - потому ли, что это предмет общей веры, или потому, что это ему нравится. Какова бы ни была сила и число обстоятельств, свидетельствующих о противном, разум или не замечает их, или пренебрегает ими.

Правильно ответил тот, который, когда ему показали вывешенные в храме изображения спасшихся принесением обета от опасного кораблекрушения и при этом добивались ответа, признает ли теперь он могущество богов, спросил в свою очередь: «А где изображения тех, кто погиб после того, как принес обет?» (Пример из Цицерона)

Уму человеческому постоянно свойственно такое заблуждение, что он более поддается положительным доводам, чем отрицательным, тогда как по справедливости он должен был бы одинаково относиться к тем и другим; даже более того: в построении всех истинных аксиом большая сила – у отрицательного довода.

Жаден разум человеческий. Он не может ни остановиться, ни пребывать в покое, тщетно порываясь все дальше. Поэтому мысль не в состоянии охватить предел и конец мира, но всегда, как бы по необходимости, представляет что-либо существующим еще далее… Невозможно мыслить, как вечность дожила до сегодняшнего дня.

И вот, стремясь к тому, что дальше, он падает к тому, что ближе к нему, а именно к конечным причинам, которые имеют своим источником скорее природу человека, нежели природу Вселенной, и исходя из этого источника удивительным образом люди искажают философию.

Человеческий разум не холодный свет, его питают воля и чувства; а это порождает желательное каждому в науке. Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает… Бесконечным числом способов, иногда незаметных, чувство пятнает и портит разум.

Но в наибольшей степени помехи и ошибки человеческого ума происходят от косности, несостоятельности и обмана чувств, ибо то, что возбуждает чувства, обычно предпочитается тому, что сразу чувства не возбуждает, хотя бы это последнее и было лучше. Поэтому, когда прекращается взгляд, созерцание прекращается, так что наблюдение невидимых вещей оказывается недостаточным или отсутствует вовсе.

Поэтому внутреннее движение в телах остается скрытым и недоступным людям. Подобным образом остаются скрытыми тонкие перемещения частиц в твердых телах. Последнее принято называть изменением, хотя на самом деле это движение мельчайших частиц…

Всего вернее истолкование природы достигается посредством наблюдений и соответствующих, целесообразно поставленных опытов. Здесь чувство судит об опыте, а опыт судит о природе и о самой вещи.

Человеческий ум по природе своей устремляется к отвлеченному и мыслит текучее, как постоянное. Чем отвлекаться от природы, лучше делить ее на части. Это и делала школа Демокрита, которая, больше чем другие, проникала в природу. Следует подробнее изучать материю, ее внутреннее состояние и изменения, чистое действие и законы движения. Ибо формы суть выдумки человека, если только не называть формами эти законы действия…

Одни умы склонны к почитанию древности, другие охвачены любовью к восприятию нового. Но лишь немногие могут соблюсти такую меру, чтобы не отбрасывать то, что правильно положено древними, и не пренебречь тем, что правильно привнесено новыми.

Это приносит большой ущерб философии и наукам ибо является скорее следствием увлечения древним и новым, а не суждением о них. Истину же надо искать не в удачливости какого-либо времени, которая непостоянна, а в свете опыта природы, который вечен.

Но тягостнее всех – призраки рынка, которые проникли в разум с помощью слов и имен. Люди верят, что их разум повелевает словами. Однако бывает и так, что слова обращают свою силу против разума. Это делает науки и философию софистическими и бездейственными. Большая же часть слов имеет своим источником обычное мнение, усвоенное разумом толпы.

Когда же более острый разум и более прилежное наблюдение хотят пересмотреть это мнение, чтобы оно более соответствовало природе, слова становятся помехой. Отсюда и получается. Что громкие и торжественные диспуты ученых часто превращаются в споры относительно слов и имен, а благоразумнее было бы привести мнения в порядок, дав более четкие и правильные определения, составляющим их словам-понятиям.

Призраки, которые навязываются разуму словами, бывают двух родов. Одни суть названия несуществующих вещей, которые выражают лишь явный вымысел; другие – названия вещей существующих, но неясные, плохо определенные…

Понятия первого рода такие, как судьба, первое движение, круги планет, элемент огня, небесные либо адские творения, - проистекают из пустых и ложных учений. Они отбрасываются легче. Другой род призраков сложнее преодолеть, он состоит из невежественных абстракций и спекулятивных, научно недоказуемых положений…

Призраки театра или теорий, как и призраки рынка, весьма многочисленны и их может быть в будущем еще больше. Существует род философов, которые под влиянием веры и почитания примешивают к философии богословие и предания. Суетность некоторых из них дошла до того, что они выводят науки от духов и гениев. Корень заблуждений ложной философии троякий: софистика, эмпирика и суеверие.

Наиболее заметный пример первого рода являет собой Аристотель, который своей логикой испортил естественную философию, так как построил мир из категорий… Он всегда больше заботился о том, чтобы иметь на все ответ и словами высказать что-либо положительное, чем о внутренней истине вещей.

Это обнаруживается наилучшим образом при сравнении его работ с трудами других философов, которые славились у греков. Действительно семена вещей (гемеомерии) – у Анаксагора, атомы у Левкиппа и Демокрита, земля и небо – у Парменида, раздор и дружба – у Эмпедокла, растворение тел в огне и возвращение их к плотному состоянию – у Гераклита – все это связано с естественной философией, с природой вещей, говорит об опыте, о телах.

В физике же Аристотеля нет ничего другого, кроме звучания диалектических слов. В своей метафизике он это вновь повторил под более торжественным названием, как бы желая разбирать не слова , а вещи. Пусть не смутит кого-либо то, что в его трактатах часто встречается обращение к опыту. Ибо его решение принято заранее, и он не обратился к опыту в должной мере для установления своих аксиом; а притягивает к своим мнениям искаженный опыт, как пленника. Так что в этом отношении его следует больше обвинять, чем его новых последователей схоластов, которые вовсе отказались от опыта.

Эмпирическая школа философов выводит еще более нелепые и невежественные суждения, чем софисты или рационалисты, потому что их суждения основаны не на свете обычных понятий, которые хоть и поверхностны, но все же всеобщи и относятся ко многому, а на узости и смутности немногих опытов.

И вот такая философия кажется верной и несомненной тем, кто каждодневно занимается такого рода опытами и развращает ими свое воображение: всем же остальным она кажется невероятной и пустой. Яркий пример этому являют алхимики и их учения.

Извращение философии, вызываемое примесью суеверия и теологии, идет еще дальше и приносит величайшее зло философии в целом и ее частям. Ведь человеческий разум не менее подвержен впечатлениям от вымысла, чем впечатлениям от обычных понятий… Яркий пример этого рода мы видим у греков, преимущественно у Пифагора; но у него философия смешана с грубым и обременительным суеверием.

Тоньше и опаснее это изложено у Платона и его школы. Встречается такое и в частях других философий – там, где вводятся отвлеченные формы, конечные причины, первые причины, где очень часто опускаются средние причины и т.д.

Погрузившись в эту суету, некоторые из новых философов с величайшим легкомыслием дошли до того, что попытались основать естественную философию на первой главе Книги бытия, на Книге Иова и на других священных писаниях. Они ищут мёртвое среди живого.

Эту суетность надо тем более сдерживать и подавлять, что из безрассудного смешения божественного и человеческого выводится не только фантастическая философия, но и еретическая религия. Поэтому спасительно будет, если трезвый ум отдаст вере лишь то, что ей принадлежит.

Итак, мы сказали об отдельных видах призраков и об их проявлениях. Все они должны быть опровергнуты и отброшены и разум должен быть совершенно освобожден и очищен от них. Самое лучшее из всех доказательств есть опыт. Однако тот способ пользования опытом, который теперь применяется, слеп и бессмыслен.

Люди обращаются ко многому, но мало движутся вперед. Они руководствуются только теми вещами, которые попадаются случайно навстречу. Если даже они принимаются за опыты более вдумчиво, то вкладывают свой труд в какой-нибудь один опыт, как например, Гильберт – в магнит, алхимики – в золото. Такой образ действия невежествен и беспомощен…

Следует искать светоносных, а не плодоносных опытов. Прежде всего из многообразного опыта должно извлекать открытия истинных причин. Правильно открытые и установленные аксиомы вооружают практику не поверхностно, а глубоко и влекут за собой многочисленные ряды практических применений.

Науки, которые у нас имеются, почти все имеют источником греков. Того, что прибавили римские, арабские или новейшие писатели, немного и оно небольшого значения. Но мудрость греков была в основном ораторская и расточалась в спорах, а этот род искания в наибольшей степени противен истине.   

 Поэтому название софистов, которое те, кто хотел считаться философами, пренебрежительно прилагали к древним риторам – Горгию, Протагору, Гиппию, Полу, подходит ко всему роду – к Платону, Аристотелю, Зенону, Теофрасту и к их преемникам – Хризиппу, Корнеаду и остальным… Они низводили дело к спору и строили и отстаивали некие школы и направления в философии, так что их учения были, как неплохо пошутил Дионисий над Платоном, почти «словами праздных старцев для невежественных юнцов».

Но более древние из греков – Эмпедокл, Анаксагор, Левкипп, Демокрит, Парменид, Гераклит, Ксенофан, Филолай и другие (Пифагора мы не касаемся, как основателя суеверия), насколько мы знаем, не открывали школ, а с большей сдержанностью, строгостью и простотой, то есть с меньшим самомнением и хвастовством отдавались отысканию истины.

И потому-то они, как мы полагаем, достигли большего. Только труды их с течением времени были вытеснены теми легковесными философами, которые больше соответствуют и более угодны обычному пониманию и вкусам толпы.

Время подобно реке доносит до нас более легкое и раздутое, поглощая более тяжелое и твердое. Но и эти философы не были вполне свободны от национального недостатка. И они были более склонны к болтовне, чем к трудоемкому поиску истины.

К тому же в те века знание было слабым и ограниченным по времени и по месту, а это хуже всего для тех, кто все возлагает на опыт. У греков не было тысячелетней истории, а были только сказки и молва о древности. Они знали только малую часть стран и областей мира.

В наше же время становятся известными многие части Нового Света и самые отдаленные места Старого Света и до бесконечности разрослась груда опытов. Поэтому если, подобно астрологам, мы будем исследовать время появления и существования этих философских учений, то ничего значительного для них, по-видимому, не найдем.

Среди признаков нет ничего более верного и ценного, чем принесенные плоды. Ибо плоды и практические изобретения являются как бы поручителями и свидетелями истинной философии. А из всех философий греков и из частных наук, происходящих из этих философий, на протяжении стольких лет едва ли можно привести хотя бы один опыт, который облегчил бы и улучшал положение людей…

Как религия предписывает, чтобы вера проявлялась в делах, так то же самое наилучшим образом применимо и к философии – судить о ней надо по плодам и считать суетной ту, которая бесплодна, особенно если вместо плодов винограда и олив она приносит шипы и чертополох споров и препирательств.

Многие полагают, что философия Аристотеля во всяком случае принесла большее единогласие, ибо, после того как она появилась, более древние философии прекратили свое  влияние, как бы отмерли а в те времена, которые за нею последовали, не было открыто ничего лучшего; так что эта философия столь хорошо построена и обоснована, что покорила себе и прошлое и будущее.

Но во-первых, ложно то, что люди думают о прекращении влияния древних философий после издания трудов Аристотеля. Еще долго после того, до самых времен Цицерона и до последовавших за ним веков, существовали труды древних философов. Только позднее, когда по причине нашествия варваров на Римскую империю человеческая наука потерпела как бы кораблекрушение тогда-то философия Аристотеля и Платона были сохранены потоком времени, как доски из более легкого и менее прочного материала…

Величайшее большинство тех, кто пришли к согласию с философией Аристотеля, подчинилось ей по причине составленного заранее решения и авторитета других…Общее согласие – самое дурное предзнаменование в делах разума, исключая дела божественные и политические, где есть право подачи голоса. Ибо большинству нравится только то, что поражает воображение и охватывает ум узлом обычных понятий.

Из двадцати пяти столетий, которые обнимает наука и память людей, едва ли можно выбрать и отделить шесть столетий, которые были бы плодотворны для наук или полезны для их развития. Пустырей и безлюдий не меньше во времени, чем на земле. По справедливости можно насчитать только три периода благодатных для наук: один - у греков, другой – у римлян, третий – у нас, то есть у западных народов Европы; и каждому из них можно уделить не более двух столетий.

А промежуточные времена мира были несчастливы в посеве и урожае наук. И нет причины для того, чтобы упоминать арабов или иных схоластов, потому что в эти промежуточные времена они скорее подавляли науку многочисленными легковесными трактатами, чем прибавляли ей веса.

На протяжении тех самых времен, когда человеческий разум и научные занятия процветали в наиболее высокой степени или хотя бы посредственно, естественной философии уделялась самая малая доля человеческих трудов. А между тем именно она должна почитаться великой матерью наук. Ибо все науки и искусства, оторванные от ее ствола, хотя и могут быть обработаны и приспособлены для практики, но почти совсем не растут.

Известно же, что, после того как христианская вера было принята и окрепла, преобладающая часть лучших умов посвящала себя теологии. Этому были отданы высшие награды; этому были в изобилии предоставлены средства всякого рода; это занятие теологией преимущественно и поглотило ту треть или тот период времени, который принадлежит нам, западным европейцам.

Тем более что в одно и то же примерно время, как начали процветать науки, стали разгораться и религиозные споры. В предшествующие же века. В продолжении второго периода, у римлян лучшие мысли и усилия философов были отданы моральной философии, которая была для язычников как бы теологией. Даже величайшие умы посвящали себя в те времена чаще всего гражданским делам, вследствие величины Римской империи, которая нуждалась в работе очень многих людей.

Время же, в течении которого естественная философия более всего процветала у греков, было наименее продолжительно. Даже и в более древние времена, все те семеро, что назывались мудрецами, за исключением Фалеса, посвящали себя чаще моральной философии и политике. И в последующие времена, когда Сократ низвел философию с неба на землю, моральная философия имела большую силу и отвращала разум людей от естественной сферы.

Таким образом эта великая матерь наук недостойным путем была низведена до обязанностей служанки. Но пусть никто не ждет от наук большого движения вперед, особенно в их действенной части, если естественная философия не будет доведена до уровня отдельных наук или же те не будут возвращены к ней.

Оттого и получается, что у астрономии, оптики, музыки, у многих видов механики, у самой медицины и даже – что более всего достойно удивления – у моральной и гражданской философии и науки логики почти нет никакой глубины, что они только скользят по поверхности и разнообразию вещей.

Что же касается древности, то мнение, которого люди о ней придерживаются, вовсе не обдумано и едва ли согласуется с самим словом. Ибо древностью следует почитать престарелость и великий возраст мира, а это должно относиться к нашим временам, а не к более молодому возрасту мира который был у древних, а тот возраст лишь по отношению к нам более древен и велик

И подобно тому, как мы ожидаем от старого человека большего знания и более зрелого суждения о человеческих вещах чем от молодого, по причине опыта и разнообразия вещей, которые он видел, о которых он слышал и размышлял, так и от нашего времени, если только оно познает свои силы и пожелает испытать и напрячь их, следует ожидать большего, чем от былых времен…

Было бы постыдным для людей,  если бы границы умственного мира оставались в тесных пределах того, что было открыто древними, в то время как в наши времена неизмеримо расширились и приведены в известность пределы материального мира, то есть земель, морей, звезд…Правильно называют истину дочерью времени, а не авторитета. Поэтому не удивительно что чары древности, писателей и единогласия столь связали мужество людей, что они, словно заколдованные, не смогли привыкнуть к самим вещам.

Если же кто-либо направит внимание на рассмотрение того, что скорее любопытно, чем здорово, и глубже рассмотрит работы алхимиков и магов, то он, пожалуй, придет в сомнение – чего эти труды более достойны смеха или слез.

Не стоит все же отрицать, что и алхимики изобрели не мало и одарили людей полезными открытиями. Однако к ним подходит известная сказка о старике, который завещал сыновьям золото, зарытое в винограднике, но притворился, будто не знает точного места, где оно зарыто. Поэтому его сыновья прилежно распахали весь виноградник, и хотя не нашли там золота, урожай стал более

обильным.

              Те же, кто занимался магией, кто все сводил к симпатии и антипатии в силу праздных и беспочвенных догадок, только приписывали вещам замечательные свойства, которых те не имели в действительности. Даже если они и совершили что-нибудь, поражающее воображение, то это лишь подогревало любопытство, не принося никакой пользы. Суеверная магия могла создавать в науке и религии лишь иллюзии.

              Во всех науках мы встречаем ту уже ставшую обычной уловку, когда иные создатели научных доктрин обращают свое бессилие в клевету против природы. И то, что оказывается недостижимо для их понимания, они на основании той же науки, объявляют невозможным и в самой природе.

              Нельзя не принимать во внимание и то, что во все века естественная философия встречала докучливого и злокозненного противника в лице суеверия и слепого, неумеренного религиозного рвения. Так мы видим у греков, что те, кто впервые предложили непривычному еще человеческому слуху естественные причины молний и бурь, были на этом основании обвинены в неуважении к богам.

              Не лучше отнеслись некоторые древние отцы христианской религии к тем, кто при помощи вернейших доказательств (против которых ныне никто в здравом уме не станет возражать) установили, что земля круглая, и, как следствие этого, утверждали, что на другой ее стороне тоже обитают люди.

              Наконец, мы видим, что из-за невежества некоторых теологов закрыт доступ к какой бы то ни было философии, хотя бы и самой лучшей. Одни просто боятся, как бы более глубокие исследования природы не перешло за дозволенные пределы благомыслия. При этом то, что было сказано в священных писаниях о божественных тайнах, оборачивается против тех, кто пытается проникнуть в эти тайны. Их преследуют за попытку приоткрыть скрытое в природе, даже если это не ограждено никаким запретом.

              Другие более хитро соображают, что если средние причины неизвестны, то все можно легче отнести к вездесущей божественной руке и жезлу. Это они считают в высшей степени важным для религии. Все это есть ничто иное, как желание угождать богу ложью.

              Иные опасаются, как бы движения и перемены в философии не стали примером для религии и не положили бы ей конец. Очевидно – они озабочены тем, как бы не было открыто в исследовании природы что-нибудь, что опрокинет или, по крайней мере, поколеблет религию (особенно  у невежественных людей).

              Такие опасения кажутся нам отдающими мудростью животных, словно эти люди в тайниках своего разума сомневаются в прочности религии, в главенстве веры над смыслом, и боятся, что искание истины в природе навлечет на них гнев небесный.

               Не удивительно, что естественная философия была задержана в росте, так как религия, которая имеет величайшую власть над душами людей, вследствие невежества и неосмотрительного рвения некоторых, была уведена от изучения действительной природы и стала служить противоположному - неестественным надуманным спекулятивным фантазиям…

              Велико различие между гражданскими делами и науками: ведь опасность, происходящая от нового движения, совсем не та, что от нового света-понимания. В гражданских делах даже изменения к лучшему способно вызывать смуты, ибо гражданские дела опираются на авторитет, единомыслие и общественное мнение, а не на доказательства. В науках же и искусствах, как в рудниках, все должно способствовать продвижению вперед.

              Те, кто занимались науками, были эмпириками либо догматиками. Эмпирики подобно муравью только собирают и пользуются собранным. Рационалисты подобно пауку из самих себя создают ткань. Пчела же избирает средний способ, она извлекает материал из цветов сада и поля, но располагает и изменяет его собственным умением. Не отличается от этого и подлинное дело философии.

              Ибо она не основывается только или преимущественно на силах ума и не откладывает в сознание нетронутым материал, извлекаемый из естественной истории и механических опытов, а изменяет его и перерабатывает в разуме. Итак, следует возложить добрую надежду на более тесный и нерушимый (чего до сих пор не было) союз этих способностей (то есть опыта и рассудка).

              Подобно тому, как и в гражданских делах, дарования каждого и скрытые черты души лучше обнаруживаются тогда, когда человек подвержен невзгодам, таким же образом и скрытое в природе более открывается, когда оно подвергается воздействию искусств. Поэтому тогда только следует возлагать надежды на естественную философию, когда естественная история (которая есть ее подножие и основа) будет лучше разработана.

              Надежду же на дальнейшее движение наук вперед только тогда можно хорошо обосновать, когда естественная история получит и соберет многочисленные опыты, которые содействуют открытию причин и аксиом. Эти опыты мы обычно называем светоносными в отличие от плодоносных. Опыты этого рода содержат в себе замечательную силу и способность, они никогда не обманывают и не разочаровывают.

              Не следует все же допускать, чтобы разум перескакивал от частностей к отдаленным и почти самым общим аксиомам (каковы так называемые начала наук и вещей) и по их непоколебимой истинности испытывал бы и устанавливал средние аксиомы. Так было до сих пор: разум склонялся к этому потому, что уже давно был приучен к этому доказательствами через силлогизмы.

               Для наук же следует ожидать добра только тогда, когда мы будем восходить по истинной лестнице, по непрерывным, а не разверстым ступеням – от частностей к меньшим аксиомам и затем к средним, и наконец к самым общим. Ибо самые низкие аксиомы немногим отличаются от голого опыта. Высшие же – умозрительны и отвлеченны, и у них нет ничего твердого.

              Средние же аксиомы истинны, тверды и жизненны от них зависят человеческие дела и судьбы. А над ними, наконец, расположены наиболее общие аксиомы не отвлеченные, но правильно ограниченные этими средними. Поэтому человеческий разум порой следует сдерживать от увлекательных прыжков и опасных бесполезных полетов.

              Для построения аксиом необходима иная форма индукции (наведения), чем та, которой пользовались до сих пор. Индукция, полезная для открытий и доказательств в науках и искусствах, должна быть способна разделять природу посредством необходимых разграничений и исключений. И затем лишь, после достаточного количества отрицательных суждений, можно выводить положительное заключение. Пользоваться  такой индукцией следует не только для открытия аксиом, но и для определения понятий…

              Поскольку цель этой моей книги афоризмов – подготовить разум людей для понимания и восприятия того, что последует, то теперь, очистив и пригладив ум, остается еще утвердить его в благоприятном аспекте к излагаемому далее. Мы не собираемся основывать, подобно древним грекам или некоторым нашим мыслителям, какую-то новую школу философии. Мы не думаем, чтобы для счастья людей много значило, какие у кого отвлеченные мнения о природе и началах вещей…

              Мы не заботимся о таких сложных, умозрительных и бесполезных теориях. Хорошо проверенное и определенное познание простых сущностей является  достаточным светом, который открывает доступ к самым глубинам практических приложений. Оно открывает истоки замечательных аксиом, что само по себе и не является столь полезным. Ведь и буквы сами по себе отдельно ничего не означают, но составляют первичную материю для сложения любой речи.

              Так же и семена вещей, сильные своими возможностями, совершенно не могут быть использованы, кроме как в своем развитии. Мы строим в человеческом разуме образец мира таким, каков он оказывается, а не таким, как подскажет кому-то его мышление. Но это невозможно осуществить иначе как рассеканием и прилежнейшим его анатомированием.

              А те нелепые и как бы обезьяньи изображения мира, которые созданы философским вымыслом, мы предлагаем совсем развеять. Открытия новых вещей следует искать от света природы, а не от мглы древности. И пусть знают люди, какое различие имеется между призраками человеческого разума и идеями реальной природы.

              Те – ничто иное, как произвольные отвлечения, эти же – действительно, знаки на созданиях, запечатленные и определенные в материи посредством подлинных и отменных черт. И сама практика должна больше ценится, как залог истины, а не из-за жизненных благ, порождающих меркантильную спекуляцию.

              Возразят также, что, удерживая людей от произнесения суждений о первых началах до тех пор, пока не будут в должном порядке четко определены средние ступени, ведущие к наиболее общему, мы проповедуем невозможность познания, умаляя значение чувств. В действительности же мы помогаем чувству и не пренебрегаем разумом. Ведь лучше знать то, что надо, и все же считать, что мы не знаем вполне, чем считать, что мы знаем вполне, и все же ничего не знать о том, что надо.

              Сила, достоинство и последствия открытий обнаруживаются всего наглядней на примерах трех открытий, которые не были известны древним. Это искусство печатания, изобретение пороха и мореходной иглы, ведь эти изобретения изменили облик и состояние всего мира, во-первых, в делах письменных, во-вторых, в делах военных, в-третьих, в мореплавании. Отсюда последовали бесчисленные изменения вещей.

              Уместно различать и три вида человеческих устремлений. Первый – состоит в том, что люди желают распространить свое могущество в собственном отечестве. Этот вид низменнен и подл.

Второй – в том, что стремятся распространить власть своей родины на все человечество. В этом больше достоинства однако и много алчности. Третий – когда желают распространить власть человека на весь окружающий природный мир. Такое стремление почтеннее остальных, но над природой не властвуют, если ей не подчиняются.

              Правильно полагают, что «истинное знание есть знание посредством причин». Обычно находят четыре причины: материю, форму, действующее начало и цель. Но цель бесполезна и даже извращает науки, если речь идет не о действиях людей. Кто знает действующее начало и материальную причину, тот может открыть новое в подобных вещах, но он не затронет пределы, заложенные глубже. Тот же, кто знает и формы, тот охватывает единство природы и в несходных материях. Следовательно, он может открыть и то, чего еще не было.

              Таким образом, исследование форм, которые  неизменны, составляют метафизику, а исследование действующего начала материи составляет физику. Им подчиняются две практики: физике – механика, а метафизике – магия.

              Естественная же и опытная история столь разнообразна и рассеяна, что приводит разум в замешательство и расстройство, если не будет установлена в должном порядке. Надо создать таблицы и сделать сопоставление примеров таким способом и порядком, чтобы разум мог по ним действовать.

               Итак, следует проводить разложение и разделение природы, конечно, не огнем, а разумом, который и есть, как бы, божественный огонь. Поэтому первая работа настоящего поиска-наведения (индукции), в отношении открытия форм, есть отбрасывание или исключение отдельных природ, которые не встречаются в каком-либо примере, или там, где данная природа убывает или растет. Тогда, после отбрасывания и исключения, сделанного должным образом, останется положительная хорошо определенная истинная форма.

              Пусть не относят наши слова к отвлеченным формам-идеям, плохо определенным и нематериальным. Когда мы говорим о формах, то понимаем под этим ничто иное, как те законы чистого действия, которые создают какую-нибудь простую природу, как, например, теплоту, свет, вес во всевозможных материях и воспринимающих их предметах. Важно, чтобы разум действительно умел рассекать природу и открывать свойства и действия тел, выявляя материальные законы.

                               

                                           О ПРИНЦИПАХ И НАЧАЛАХ

 

              Мифические сказания утверждают, что Купидон или Амур являются наиболее древними из всех богов и, следовательно, из всего существующего за исключением Хаоса, который одних лет с ним… Хаос, бывший сверстником Купидона, обозначал нерасчлененную массу, или попросту кучу материи. Сама же материя, а также ее сила и природа – словом, принципы вещей, были символически изображены в образе этого Купидона.

              Такая первичная материя и ее специфические способности и действия не могли иметь никакой естественной причины (бога мы всегда исключаем), ибо до них ничего не было. Поэтому не было никакой производящей их причины и ничего более первичного в природе, ни рода, ни формы.

              Вот почему, что бы не представляли собой эта материя, ее силы и действие, она является чем-то данным и необъяснимым и должна быть взята так, как мы ее находим, и мы не должны судить о ней на основании предвзятого понятия. Ибо, хотя мы можем познать вид и способ действия этой материи, мы, однако, не можем это познать через познание ее причины, так как непосредственно после бога она сама является причиной всех причин, не будучи сама обусловлена никакой причиной.

              Дело в том, что цепь причин в природе имеет несомненный и определенный предел и исследовать или воображать себе какую-нибудь причину там, где мы дошли до последней силы и положительного закона природы, является в такой же мере неразумной и поверхностной философией, как искать причины в подчиненных явлениях.

              Вот почему Купидон представлен древними мудрецами иносказательно как не имеющий родителей, т.е. не имеющий причины, - идея, имеющая немаловажное значение, едва ли не величайшая из всех когда-либо высказанных.

Ибо ничто так не способствовало искажению философии, как эти поиски родителей Купидона. Т.е. как то обстоятельство, что философы не брали принципы вещей так, как они находятся в природе, воспринимая их, как положительное учение, основанное на опыте, а скорее выводили их за пределы природы из законов спора, из общих понятий и подобных заскоков ума.

Вот почему философ, для того чтобы его разум не блуждал в дебрях фикций, должен неустанно напоминать себе, что Купидон не имеет родителей, ибо человеческий разум не знает удержу в этих общих понятиях, искажает природу вещей и себя самого, и, стремясь к далекому, он всякий раз оказывается где-нибудь поблизости.

Древние представляли себе первичную материю (такую, которая может быть принципом всех вещей) как имеющую форму и качества, а не как абстрактную и бесформенную. И конечно, такая лишенная всяких качеств и форм, пассивная материя является, по-видимому, совершеннейшей фикцией человеческого разума, обусловленной склонностью этого разума считать наиболее реальным то, что он сам наиболее охотно впитывает в себя.

Из этой склонности проистекает то представление, что формы есть нечто более реальное, чем материя или действие, так как материя скрыта, а действие изменчиво. Формы же, напротив, представляются явными и постоянными. Отсюда, по-видимому, возникло представление о сущем, как о царстве форм и идей, с прибавлением (так сказать) некоторого рода фантастической материи…

Всякий, не зараженный предрассудками, легко может видеть, насколько противоречит разуму принять за принцип абстрактную материю. Ибо реальное существование самостоятельных, не связанных с материей форм, признавалось многими. Реальное же существование самостоятельной материи не признавалось никем, не исключая даже тех, которые принимали такую материю за принцип.

Почти все древние мыслители такие, как Эмпедокл, Анаксагор, Анаксимен, Гераклит и Демокрит, хотя и расходились между собой во многих других пунктах, касающихся первичной материи, тем не менее сходились в том, что все они определяли материю как активную, как имеющую некоторую форму, как наделяющую этой формой образованные из нее предметы и как заключающую в себе принцип движения.

Да и никто не может мыслить себе иначе, если он не желает совершенно покинуть почву опыта. Поэтому все указанные мыслители подчиняли свой разум природе вещей, между тем как Платон подчинил мир мыслям, а Аристотель подчинил мысли словам… Эта абстрактная материя есть материя дискуссий, а не материя Вселенной.

Но тому, кто правильно и системно философствует, следует анализировать природу, а не абстрагировать ее (те же, которые не желают анализировать, вынуждены абстрагировать), и первичную материю следует вообще рассматривать как неразрывно связанную с первичной формой и с первичным принципом движения, как мы это находим…

Что первичная материя имеет некоторую форму, демонстрируется в мифе тем, что он делает Купидона лицом, однако этот же миф говорит о том, что материя как целое, или масса материи, была некогда без формы, ибо Хаос лишен формы.

Древние философы Фалес, Анаксимен, Гераклит, в своих исследованиях придерживались не очень совершенной системы. Они лишь выискивали среди видимых и явных тел то, которое казалось им наиболее превосходным, и это они провозглашали принципом всех вещей по праву превосходства, а не потому, что оно на самом деле было таковым.

Они полагали, что такое тело является единственным, о котором можно сказать, что оно есть то, чем кажется; другие же тела, как они полагали, имеют ту же природу. хотя это не согласуется с их внешним видом. Так они говорили, вероятно, под влиянием ослепления, когда более сильное впечатление покрывает собой все остальное.

Они наталкивались при этом на те же трудности, в которых оказываются сторонники абстрактной материи, изобретающие фантастическую природу. Они делают материю оформленной в отношении одной вещи, объявляя ее общим принципом в отношении всего другого… Однако в то время не началось еще царство «категорий», где этот абстрактный принцип мог бы укрыться под защитой понятий «субстанции»…

Между тем мы наблюдаем в мире огромную массу противоположностей, как, например, противоположности плотного и редкого, горячего и холодного, света и тьмы, одушевленного и неодушевленного, противоположности которые сталкиваются и попеременно разрушают друг друга.

И если предположить, что они проистекают из общего источника, из одной материальной субстанции, и при этом не показать, каким образом это может совершаться, то это будет лишь явным проявлением путанных мыслей, свидетельством отсутствия серьезных исследований.

Среди древних философов Парменид принимал два принципа вещей – огонь и землю или небо и землю. Он утверждал, что солнце и звезды представляют собой реальный огонь, чистый и светлый, а не выдохшийся, как наш земной огонь, который подобен Вулкану, сброшенному с неба и получившему увечье при падении.

Все эти взгляды Парменида в наше время возродил Телезио – человек способный и хорошо знакомый с воззрениями перипатетиков которые он умело обратил против самих сторонников и последователей Аристотеля. К сожалению о взглядах самого Парменида до нас дошли весьма скудные и смутные сведения… Эти взгляды сводятся к следующему.

Первыми формами и активными принципами бытия и поэтому первыми субстанциями являются тепло и холод. Но они бестелесны и имеют своей основой пассивную и потенциальную материю, которая снабжает их телесной массой и одинаково восприимчива к обеим этим формам. А сама эта материя совершенно не способна к действию.

Таковы взгляды Телезио, а может быть и Парменида относительно принципов вещей, за исключением того, что Телезио прибавил кое-что свое относительно пассивной материи, будучи в этом отношении введен в заблуждение теориями перипатетиков. Ведь всякая философия предполагает систему мира, в такой мере организованную и устойчивую, что невольно кажется, что даже сама мысль о ее возникновении из Хаоса должна быть отброшена. Ибо подобное учение будет представляться малоценным плодом субъективного вымысла.

 В самом деле, тот, кто философствует в соответствии с чувственным опытом, может утверждать вечность материи, но всегда станет отрицать нетленность нашего мира (такого, как мы его видим теперь). Таково было воззрение, как подлинной древней мудрости так и того мыслителя,который наиболее близко подошел к пониманию и вразумительному объяснению этого, а именно Демокрита.

То же самое говорится и в Священном писании с той лишь разницей, что последнее представляет и материю как созданную богом. Мудрецы же считают ее существующей изначально. В отношении этого вопроса имеются, очевидно, три символа веры. Во-первых, что материя создана из ничего, во-вторых, что развитие Вселенной произошло по слову всемогущего, а не так, что будто материя развилась из Хаоса до настоящего строения. В-третьих, что это строение было наилучшим из тех, которые она была способна принять.

Но подобные символы веры не каждый легко может переварить. Особенно - творение из ничего. И по слову «всемогущего» тоже не очень-то убеждает. Насчет же того, что это строение «наилучшее» - явно сомнительно, так как окружающий мир изменчив и подвержен тлению. Так что в таких вопросах лучше держаться науки и твердо стоять на этом.

С неизбежной необходимостью, таким образом, человеческая мысль (если она желает быть логически последовательной) приходит к атому, который является реальной сущностью, обладающей материей, формой, измерением, силой сопротивляемости, движением, стремлением, эманациями и который даже при разрушении всех естественных тел остается непоколебимо вечным.

О самом Телезио я имею хорошее мнение и признаю в нем искателя истины, полезного для науки, реформатора некоторых воззрений и первого мыслителя проникнутого духом современности. Кроме того, я имею с ним дело не как с Телозио, а как с восстановителем философии Парменида, к которому питаю большое уважение.

Телезио, как и Демокрит, признает существование безгранично сплошного, пустого пространства, благодаря которому отдельные реальные существа могут оказаться в нем, а иногда даже и совершенно отделиться, от всего соприкасающегося с ними (как Телезио и Демокрит выражаются) насильно и против их воли, т.е. если они принуждены к этому большей силой.

 

 

ГАЛИЛЕО ГАЛИЛЕЙ  (1564 – 1642)

 

Великий итальянский ученый, один из основоположников экспериментального математического материализма. Родился в Пизе в обедневшей дворянской семье. Учился в местном университете, там же преподавал. Позднее в 1592 – 1610 преподавал математику в Падуанском университете.

Важнейшими его произведениями были: «Звездный вестник» 1610 – 1611 г., излагавший результаты астрономических наблюдений посредством впервые построенного автором телескопа; «Пробирщик» 1623 г. – трактат о кометах; «Диалог о двух главнейших астрономических системах мира – птолемеевской и коперниковской 1632 г. За публикацию этой книги последовал знаменитый процесс Галилея, организованный римской инквизицией и его «отречение»  1633 г.

Очень важные философско-методологические идеи ученый сформулировал в своих естественнонаучных трудах, а также в письмах, обычно получавших широкое распространение в среде  европейских ученых и философов.

 

ИДЕИ И АФОРИЗМЫ

 

… О теплоте сложились понятия, очень далекие от истины, так как полагали, что она особое состояние или качество, которое реально присуще нагревающейся материи.

…Думая о материи или телесной субстанции, я подразумеваю, что она ограничена или обладает какой-то формой, величиной, что она или движется, или находится в покое, но я не чувствую разумной необходимости в том, чтобы она была белой или красной, горькой или сладкой, звучащей или беззвучной, обладала приятным или неприятным запахом. Эти определения для нее не существенны.

Я уверен, что эти вкусы, запахи, цвета и т.д. являются по отношению к субъектам только пустыми именами и имеют своим источником лишь наши чувства…Если бы мы устранили уши, носы, то остались бы только фигуры, число и движение, потому что вне живого наблюдателя они – просто названия…

Итак. Многие из тех ощущений, которые считались качествами, присущими внешним предметам, имеют свое действительной существование в нас, а не в них. Вне нас они – только пустые имена.

Я склонен к мнению, что тепло является тоже ощущением такого же рода и что та материя, которое вызывает в нас ощущение тепла и которую мы обозначает общим именем огня, является множеством очень маленьких телец определенной величины, обладающих определенной скоростью.

Встречая на пути наше тело, они проникают в него, что воспринимается нами как ощущение тепла, приятное или неприятное в зависимости от количества и большей или меньшей скорости этих мельчайших частиц…

Вообще действие огня заключается ни в чем ином, как в том, что двигаясь он проникает в любое тело, разлагая его раньше или позже соответственно количеству и скорости огненных телец и большей или меньшей плотности материи этих тел…

Если дело дойдет до разложения на атомы, которые совершенно неделимы, образуется свет, который является мгновенным движением или распространением и разливом частей, заполняющих в одно мгновение бесконечные пространства.

… До сих пор еще не решено (и я думаю, что человеческая наука никогда не решит), конечна ли Вселенная или безконечна? Что касается меня то, когда я рассматриваю мир, границы которому положены нашими внешними чувствами, то я решительно не могу сказать велик он или мал.

Разумеется, что я скажу, что он чрезвычайно велик по сравнению с миром дождевых червей, которые, не имея средств к его измерению, кроме чувства осязания, не могут считать его большим того пространства, которое они сами занимают.

И мне вовсе не претит та мысль, что мир, границы которого определяются нашими внешними чувствами, может быть столь же малым в отношении Вселенной, как мир червей по отношению к нашему миру.

Что же касается того, что мог бы раскрыть мне рассудок сверх даваемого мне чувствами, то ни мой разум, ни мои рассуждения не в состоянии остановиться на признании мира конечным или бесконечным.

И поэтому здесь я полагаюсь на то, что в этом отношении установят более высокие науки. Но до тех пор считать слишком большой эту великую громадность мира есть эффект нашего воображения, а не дефект в строе природы.

Никогда все движения, все величины, все расстояния и расположения планетных орбит и звезд не будут определены с такой точностью, что они не будут больше уже нуждаться в непрерывных исправлениях…

Природа насмехается над решениями и повелениями князей, императоров и монархов, и по их требованиям она не изменила бы ни на йоту свои законы и положения.

Аристотель был человек: он смотрел глазами, слушал ушами, рассуждал мозгами; также и я – человек, я смотрю глазами и вижу гораздо больше того, что видел он; а что касается рассуждений, то верю, что рассуждал он о большем числе предметов, чем я; но лучше или хуже меня, по вопросам, о которых мы рассуждали оба, это будет видно по нашим доводам, а не по нашим авторитетам.

Вы скажете: «Столь великий человек, у которого было такое множество последователей?» Но это ничего не стоит, потому что давность времени и число протекших лет принесли ему и число приверженцев; и хотя бы у отца было двадцать сыновей, отсюда нельзя по необходимости вывести, что он более плодовит, чем его сын, у которого только один ребенок, потому что отцу шестьдесят, а сыну двадцать…

Как ни велика разница, существующая между человеком и другими животными, все же нельзя было бы назвать неразумным утверждение, что едва ли в меньшей степени отличаются друг от друга и люди. Что значит один по сравнению с тысячью? И, однако, пословица гласит, что один человек стоит тысячи там, где тысяча не стоит одного.

Такая разница обуславливается неравномерностью развития умственных способностей или – что, по-моему, одно и то же, тем, является ли человек философом или же нет, ибо философия – настоящая духовная пища тех, кто может её вкушать, она возвышает над общим уровнем в большей или меньшей степени в зависимости от качества этой пищи.

Кто устремляется к высшей цели, тот занимает более высокое место; вернейшее же средство направить свой взгляд вверх – это изучать великую книгу природы, которая и составляет настоящий предмет философии…

Из достойных изучения естественных вещей на первое место, по моему мнению, должно быть поставлено устройство Вселенной. Поскольку Вселенная все содержит в себе и превосходит все по величине, она определяет и направляет все остальное и главенствует надо всем.

Если кому-либо из людей и удалось подняться в умственном отношении высоко над общим уровнем человечества, то это были, конечно, Птолемей и Коперник, которые сумели прочесть, усмотреть и объяснить столь много высокого в строении Вселенной. Вокруг творений этих двух мужей вращаются преимущественно настоящие мои беседы…

В последние годы в Риме был издан спасительный эдикт, который для прекращения опасных споров нашего времени своевременно наложил запрет на пифагорейское мнение о подвижности Земли…

Заметьте, что логика есть инструмент, которым пользуются философы; и как можно быть превосходным мастером в построении инструмента, не умея извлечь из него ни единого звука, так же можно быть великим логиком, не умея, как следует, пользоваться логикой.

Многие знают на память все правила поэтики и все же не способны сочинить даже четырех стихов, а иные, обладая всеми наставлениями Винчи, не в состоянии нарисовать хотя бы скамейку.

Играть на органе научишься не у того, кто умеет делать орган, но только у того, кто заставляет его звучать. Поэзии мы научаемся путем постоянного чтения поэтов; живописи – путем рисования и письма; доказательствам – путем чтения книг по математике, а не по логике…

Если бы Аристотель жил в наше время, то новые обстоятельства и наблюдения заставили бы его во многом переменить свое мнение. Ведь он считает в своих писаниях небеса неизменными, ссылаясь на древние предания. Возможно - и Пифагор в таком случае предпочел бы чувственный опыт всем рассуждениям в своих исследованиях.

Если бы предметом спора было какое-нибудь положение юриспруденции или одной из гуманитарных наук, где нет ни истинного, ни ложного, то можно было бы вполне положиться на гибкость ума, ораторское красноречие и большой писательский опыт в надежде, что, превзошедший в этом других, выявит и заставит признать свое превосходство в защищаемом им положении.

Но в науках о природе, выводы которых истинны и необходимы и где человеческий произвол не при чем, нужно остерегаться, как бы не стать на защиту ложного, так как тысячи Демосфенов и Аристотелей будут выбиты из седла любым заурядным умом, которому посчастливится открыть истину…

Я утверждаю, что человеческий разум познает некоторые истины столь совершенно и с такой абсолютной достоверностью, какую имеет сама природа. Таковы чистые математические науки, геометрия и арифметика, приводящие к пониманию необходимости, являющейся высшей степенью достоверности, больше которой ее и не существует.

Для лучшего разъяснения моей мысли я скажу следующее. Истина, познание которой нам дают математические доказательства, она та же самая, какую знает и божественная мудрость; но я охотно соглашусь, что способ божественного познания бесконечно многих истин, лишь малая число которых мы знаем, в высшей степени превосходит наш.

Ведь те переходы, которые наш разум совершает во времени, двигаясь в познании шаг за шагом, божественный ум пробегает подобно свету, в одно мгновенье. Поэтому познанье наше и по способу и по количеству познаваемых вещей бесконечно превзойдено божественным познанием.

Но на этом основании я не принижаю человеческий разум, а наоборот, принимая во внимание, как много и каких удивительных вещей было познано, исследовано и создано людьми, я совершенно ясно сознаю и понимаю, что разум человека есть творение бога и притом одно из самых превосходных…

Я думаю, что на свете нет недостатка в весьма причудливых умах, однако, полагаю, что вздорность их не следует приписывать лишь одному Аристотелю, Тот авторитет, который он приобрел в глазах многих выдающихся людей, достаточен, чтобы сделать его имя достойным уважения.

Если бы он мог видеть все новости, открытые на небе, то он не задумался бы изменить свое мнение, исправить свои книги и приблизиться к наиболее согласному с чувством учению, прогнав от себя тех скудных разумом горе-мыслителей, которые трусливо стараются всеми силами поддержать каждое его слово, не понимая, что будь он таким, каким они его себе представляют, Аристотель был бы тупоголовым упрямцем, считающим всех других глупыми скотами, желающими поставить свои предписания превыше чувств, превыше опыта, превыше самой природы.

Именно последователи приписали Аристотелю авторитет, а не сам он его захватил или узурпировал; а так как гораздо лучше прикрываться чужим щитом, чем сражаться с открытым забралом, то они боятся, не смеют отойти от него ни на шаг и скорее будут нагло отрицать то, что видно на настоящем небе, чем допустят там малейшие изменения.

Многие еще считают Аристотеля надежным проводником в философии. Но проводник нужен лишь в странах неизвестных и диких, а на открытом и гладком месте поводырь необходим лишь слепому. Но слепой хорошо сделает, если останется дома. Тот же, у кого есть глаза и разум во лбу, должен пользоваться ими в качестве проводников.

Однако я не говорю, что не следует слушать Аристотеля, наоборот, я хвалю тех, кто всматривается в него и прилежно его изучает. Я порицаю только склонность настолько отдаваться во власть Аристотеля, чтобы вслепую подписываться под каждым его словом и, не надеясь найти других оснований, считать его слова нерушимым законом.

Это – злоупотребление, и оно влечет за собой большое зло, заключающееся в том, что другие больше уже и не пытаются понять силу объективных доказательств. А что может быть более постыдного, чем слушать на публичных диспутах, когда речь идет о заключениях, подлежащих доказательствам, ни с чем не связанные выступления с цитатой, часто написанной совсем по другому поводу и приводимой с единственной целью заткнуть рот противнику?

И, если вы все же хотите продолжать учиться таким образом, то откажитесь от звания философа и зовитесь лучше историком или доктором зубрежки: ведь нехорошо если тот, кто никогда не философствует, присваивает почетный титул философа.

 

РЕНЕ ДЕКАРТ  (1596 – 1650)

 

Великий французский философ и ученый естествоиспытатель из дворянской семьи. Учился в привилегированном учебном заведении – иезуитской коллегии Ла Флеш. По окончании ее служил в армии, принимавшей участие в 30 летней войне в Германии. Потом занимался математикой и осмыслением методологии научно-философского знания.

Переселился в Нидерланды, где прожил с небольшими перерывами 20 лет, предаваясь научным исследованиям. Здесь он опубликовал свои главные труды: «Рассуждения о методе» в 1637 г., «Начала философии» в 1644 г. на латинском языке, «Размышления о первой философии» в 1647 г. на латинском языке с переводом на французский под названием «Метафизические размышления», «Страсти души» – этико-психологическое сочинение в 1649 г., «Правила для руководства ума» и другие произведения, опубликованные лишь после смерти автора.

 

НАЧАЛА ФИЛОСОФИИ

 

…Прежде всего я хотел бы выяснить, что такое философия, начав с наиболее обычного, с того, например, что слово «философия» обозначает любовь к мудрости и что под мудростью понимается не только благоразумие в делах, но и совершенное знание всего того, что может познать человек…

Это же знание направляет саму жизнь, служит сохранению здоровья, а также способствует открытиям во всех науках. Но чтобы философия стала такой, она необходимо должна быть выведена из первых причин так, чтобы тот, кто старается овладеть ею, начинал с исследования этих первых причин, именуемых началами.

Для этих начал существуют два требования. Во-первых, они должны быть столь ясны и самоочевидны, чтобы при внимательном рассмотрении человеческий ум не мог усомниться в их истинности; во-вторых - познание остального должно зависеть от них так, что хотя начала и могли бы быть познаны помимо познания прочих вещей, однако, эти последние нуждались бы в познании начал.

При этом необходимо понять, что познание вещей из начал, надо выводить так, чтобы во всем ряду выводов не было ничего неясного. Вполне мудр – один бог, лишь ему свойственно совершенное знание всего, а люди могут быть более или менее мудрыми сообразно тому, как много или мало они знают истин о важнейших предметах…

Философия одна только отличает нас от дикарей и варваров и каждый народ тем более гражданственен и образован, чем лучше в нем философствуют; поэтому нет для государства большего блага, как иметь истинных философов…

Те, кто проводит жизнь без изучения философии, совершенно сомкнули глаза и не заботятся открыть их; между тем удовольствие, которое мы получаем при созерцании вещей, видимых нашему глазу, отнюдь несравнимо с тем удовольствием, которое доставляет нам познание того, что мы находим с помощью философии.

К тому же для наших нравов и для жизненного уклада эта наука более необходима, чем пользование глазами для направления наших шагов. Неразумные животные, которые должны заботиться только о своем теле, непрерывно заняты лишь поисками пищи для него; для человека же, главной частью которого является ум, на первое место должна стать забота о снискании его истинной пищи – мудрости.

Нет такого самого последнего человека, который так был бы привязан к объектам чувств, что когда-нибудь не обратился бы от них к чему-то лучшему, хотя бы часто и не знал – в чем последнее состоит.

Те, к кому судьба наиболее благосклонна, кто в избытке обладает здоровьем, почетом и богатством, не более других свободны от такого желания; я даже убежден, что они сильнее прочих тоскуют по благам более значительным и совершенным, чем те, которыми они обладают.

А такое высшее благо, как показывает даже и помимо света веры один природный разум, есть ничто иное, как познание истины по ее первопричинам, то есть мудрость. Занятие последнею и есть философия.

Правда, этому убеждению противоречит опыт, показывающий, что люди, более всего занимающиеся философией, часто менее мудры и не столь правильно пользуются своим рассудком, как те, кто никогда не посвящал себя этому занятию. Поэтому я хочу здесь изложить вкратце, из чего состоят те науки, которыми мы теперь обладаем, и какой ступени мудрости эти науки достигают.

Первая ступень содержит только те понятия, которые благодаря собственному свету настолько ясны, что могут быть приобретены и без размышления. Вторая ступень охватывает все то, что дает нам чувственный опыт. Третья – то, чему учит общение с другими людьми. На четвертом месте – чтение книг, которые написаны людьми, способными наделить нас хорошими наставлениями. Это как бы вид общения с их творцами.

Вся мудрость, какою обычно обладают, приобретена, на мой взгляд, этими четырьмя способами. Я не включаю сюда божественное откровение, которое разом поднимает нас до безошибочной веры. Но во все времена бывали великие люди, пытавшиеся присоединить эту пятую ступень мудрости. Гораздо более возвышенную и верную чем предыдущие четыре. Они отыскивали первые причины и истинные начала, из которых выводили объяснение всего доступного для познания…

При изучении природы различных умов я заметил, что едва ли существуют настолько глупые и тупые люди, которые не были бы способны ни усвоить хороших мнений, ни подниматься до высших знаний, если только их направить по должному пути. Если начала ясны и из них ничего не выводится иначе как при посредстве очевиднейших рассуждений, то никто не лишен разума настолько, чтобы не понять тех следствий, которые отсюда вытекают.

Нужно заняться логикой, но не той, какую изучают в школах, которая служит только средством передавать другим уже известное нам и даже учит говорить, не рассуждая о многом, чего мы не знаем; тем самым она скорее извращает, чем улучшает здравый смысл.

Нет, сказанное относится к той логике, которая учит надлежащему управлению разумом для приобретения познания еще не известных нам истин. Так как эта логика особенно зависит от подготовки, то, чтобы ввести в употребление присущие ей правила, полезно практиковаться в более легких вопросах, как, например, в вопросах математики.

После того как будет приобретен известный навык в разрешении этих вопросов, должно серьезно отдаться подлинной философии. В ней, после того как найдены истинные начала материальных вещей, рассматривается, как образован весь мир вообще; затем особо, какова природа земли и всех остальных тел, находящихся около земли, как, например, воздуха, воды, огня и минералов.

Далее, должно по отдельности исследовать природу растений, животных и особенно человека, чтобы удобнее было обратиться от них к открытию прочих полезных для него истин. Вся философия как бы подобна дереву, корни которого метафизика, ствол физика, а ветви, исходящие от этого ствола, - все прочие науки, сводящиеся к трем главным: медицине, механике, этике.

 Под этикой я разумею высочайшую и совершеннейшую науку о нравах; она предполагает полное знание других наук и есть последняя ступень к высшей мудрости. Подобно тому, как плоды собирают не с корней и не со ствола дерева, а только с концов его ветвей, так и особая полезность философии зависит от тех ее частей, которые могут быть изучены под конец…

Я скажу здесь, какие, по моему мнению, плоды могут быть собраны с таких «Начал». Первый из них – удовольствие, испытываемое от нахождения тут многих до сих пор неизвестных истин; ведь хотя они часто не столь сильно действуют на наше воображение, как выдумки и ошибки, ибо истина кажется менее изумительной и более простой, однако радость, приносимая ею длительнее и основательней.

Второй плод – это то, что усвоение данных «Начал» приучает нас правильнее судить обо всем встречающемся и стать более рассудительными – результат, прямо противоположный тому, какой производит общераспространенная схоластическая философия. Легко ведь подметить на так называемых педантах, что она делает их менее восприимчивыми к доводам разума, чем они были, если бы никогда ее не изучали.

Третий плод – в том, что истины, содержащиеся в «началах», будучи наиболее очевидными и достоверными, устраняют всякие основания для споров, располагая тем самым умы к согласию. Ведь  совершенно обратное вызывают школьные контраверсии, так как делают изучающих науки все более педантичными и упрямыми и тем самым становятся, быть может, первыми причинами разногласий и ересей, которых так много в наше время.

Последний и главный плод этих «Начал» состоит в том, что, разрабатывая их, можно открыть великое множество истин, которых я тут не излагал, и, таким образом, переходя постепенно от одной к другой, придти к полному познанию всей философии и к высшей мудрости…

Для отыскания истин необходимо, насколько возможно, поставить все под сомнение. Так как в детстве мы составили относительно предметов, представлявшихся нашим чувствам, разные суждения, как правильные , так и неправильные, прежде чем достигли полного обладания нашим разумом, то некоторые опрометчивые суждения отвращают нас от истинного познания и владеют нами настолько, что освободиться от них мы можем не иначе, как решившись хотя бы раз в жизни усомниться в том, по поводу чего обнаружили малейшее подозрение в недостоверности…

Почему можно усомниться в истинности чувственных вещей? Мы по опыту знаем, сколь часто нас обманывали чувства. Следовательно, неосмотрительно было бы чересчур полагаться на то, что нас обмануло хоть раз. Будем же сомневаться во всем, что прежде полагали за достоверное; ведь даже в математических доказательствах и обоснованиях, хотя сами по себе они достаточно ясны, ошибаются же некоторые люди, рассуждая о таких вещах…

Нельзя сомневаться не существуя и это есть первое достоверное познание, которое возможно приобрести. Отбросив, таким образом, все то, в чем, так или иначе, мы можем сомневаться, мы все таки не можем предположить, что мы не существуем, в то время как сомневаемся в истинности бытия исследуемых вещей. Нелепо же полагать несуществующим то, что мыслит, в то время, пока оно мыслит…

Под словом «мышление» я разумею все то, что происходит в нас. Таким образом, мы воспринимаем мышление непосредственно самим собою; и поэтому не только понимать, желать, воображать, но и чувствовать означает здесь то же самое, что мыслить. Имеются понятия настолько ясные сами по себе, что, определяя их по школьным правилам, их можно лишь затемнить…

В неизмеримой природе… и в созданных ею вещах существует и многое, превосходящее меру нашего понимания…Не следует поэтому пытаться постичь бесконечное. Надлежит лишь полагать неопределенно большим все, чему мы не находим границ. Не стоит вступать в споры о бесконечном, нелепо было бы нам существам конечным стараться определять что-либо относительно бесконечного…

Так, не будучи в состоянии вообразить столь обширного протяжения, чтобы в то же самое время не мыслить возможности еще большего, мы скажем, что размеры возможных вещей -  неопределенно большие. А так как никакое тело нельзя разделить на столь малые части, чтобы каждая из них не могла быть разделена на еще мельчайшие, то мы станем полагать, что и такие частицы делимы на части, число которых – неопределенно большое.

Способность познания, называемая естественным светом, никогда не касается какого-либо предмета, который не был бы истинным в том, в чем такая способность его касается, то есть в том, что ум постигает ясно и отчетливо. Этим устраняются причины для сомнения, приводимые выше.

У нас имеются лишь два вида мыслей, один связан с восприятием разума, другой – с действием воли. Чувствовать воображать, даже постигать чисто интеллектуальные вещи – все это лишь различные виды восприятия, тогда как желать, испытывать отвращение, утверждать, отрицать, сомневаться – различные виды проявления воли. Наряду с рассудком для суждения требуется и воля.

Мы ни о чем не можем судить без участия нашего рассудка, ибо нет основания полагать, чтобы наша воля определялась тем, чего наш рассудок не воспринимает. Но поскольку необходима воля, чтобы мы дали согласие на то, чего мы никак не восприняли, и так как для вынесения суждения, как такового, нет необходимости в том, чтобы мы имели полное и совершенное познание, то мы часто соглашаемся и со многим таким, что познали смутно и неясно.

Воля обширнее разума – отсюда и проистекают наши заблуждения. Восприятие рассудком распространяется только на немногое, что ему представляется, поэтому познание рассудком всегда весьма ограниченно. Воля же в известном смысле может показаться беспредельной, способной простираться на что угодно, а раз мы так поступаем, то неудивительно, что нам случается ошибаться.

Свобода нашей воли базируется лишь на нашем внутреннем опыте. По своему выбору она может со многим соглашаться или не соглашаться, не считаясь с ясным и отчетливым восприятием и пониманием последствий…

В раннем возрасте душа человека больше связана с телесными, чувственными восприятиями и вследствие этого его память заполнена множеством предрассудков, от которых большинство людей не может избавиться и впоследствии, если не старается освободиться от них, развивая свое самосознание…

Все, что подлежит нашему восприятию делится на два разряда: в первый входят вещи, имеющие некое существование. Во второй – истины, которые вне нашего мышления – ничто. Касательно вещей мы имеем некоторые общие понятия: о субстанции, длительности, порядке, числе и т. д. Далее мы имеем более частные понятия, служащие для различения их.

Главнейшее же различие состоит в том, что одни вещи – интеллектуальные, иначе говоря, субстанции мыслящие, или свойства, относящиеся к такого рода субстанциям; другие же вещи -  материальные т.е. тела или их свойства.

Восприятие, воление и все их виды относятся к мыслящей субстанции; к телам относятся величина т.е. протяженность в длину, ширину и глубину, фигура, движение, расположение, делимость частей и прочие свойства.

Но мы испытываем в себе и нечто иное, чего нельзя отнести к одному только духу или лишь к телу и что происходит от тесного внутреннего союза между ними. Таковы голод, жажда и страсти души, зависящие не только от мышления – гнев, радость, печаль, любовь и т.д., наконец, все чувствования, как, например, свет, звук, запах, вкус и осязание.

Перечислять истины подобным образом нельзя, в этом и нет необходимости, потому что, когда представится случай думать о них, мы не можем не знать их, если они не затуманены предрассудками. Сюда относятся такие, например, идеи-мысли как: «Тот, кто мыслит – не может не быть», или «Из ничего не может произойти что-то»  и т.д.

Разумея субстанцию, мы можем разуметь лишь вещи, которые существуют так, что не нуждаются для своего существования ни в чем, кроме самих себя. Всякая субстанция имеет преимущественный атрибут: для души – мысль, подобно тому, как для тела – протяжение.

Имеются атрибуты, присущие вещам, и атрибуты, зависящие от нашего мышления. Так, время, которое мы отличаем от длительности, взятой вообще и называемой числом движения, есть лишь известный способ, каким мы эту длительность мыслим. Числа и универсалии зависят от нашего мышления.

Число, рассматриваемое вообще, а не в отношении к какой-либо вещи, подобно всем прочим общим понятиям, известным под названием универсалий, не существует вне нашего мышления. Универсалии образуются в силу того, что мы пользуемся одним и тем же понятием, чтобы мыслить о нескольких отдельных вещах, сходных между собой…

Чтобы отличить ясное в наших чувствах от неясного нужно прежде всего отметить, что боль, цвет и прочие, существующие вне нашего духа вещи, мы никоим образом отчетливо воспринять не можем без рассмотрении мысли о них. Величины, фигуры и прочее познаются совершенно иначе, нежели цвет, боль и т.п., то же самое с движением и передвижением с места на место.

Первой и основной причиной наших заблуждений являются предубеждения нашего детства, когда душа тесно связана с телом и зависит в основном от чувственных впечатлений. Лишь с возрастом и опытом, человек начинает осознавать, что звезды на небе в действительности огромны.

Вторая причина та, что мы не можем забыть эти предубеждения. Только с возрастом человек начинает правильно судить о вещах, познавая их настоящую природу.

Третья – наш ум быстро утомляется, внимательно относясь к вещам, о которых судит. Вещи, требующие умственной работы и интеллектуальных напряжений, вызывают большее утомление, чем привычное восприятие чувств, поэтому большинство людей воспринимает многие вещи смутно.

Четвертое – заключается в том, что наши мысли мы связываем со словами, которые их выражают не точно. Внимание почти всех людей сосредотачивается скорее на словах, чем на самих вещах, вследствие чего возникает путаница в терминологии.

Итак, чтобы серьезно предаться изучению философии и поиску истин, какие мы способны постичь, надо прежде всего освободиться от наших предрассудков, откинуть все взгляды, некогда принятые на веру. Затем должно пересмотреть имеющиеся у нас понятия и признать за истинные только те, которые ясны и понятны.

Сравнив же то, что мы узнали, рассматривая вещи по порядку с тем, что думали о них до такого их рассмотрения, мы обретаем навык составлять себе ясные и отчетливые понятия обо всех познаваемых вещах. В этих немногих правилах, как мне кажется, я выразил наиболее общие и основные начала человеческого познания.

Наши чувства не передают нам природу вещей, а лишь учат нас тому, чем они могут быть полезны и вредны. И только изредка и случайно чувства сообщают нам, какова природа этих тел самих по себе.

Рассуждая таким образом, мы без труда отбросим предвзятые суждения, основанные на одних наших чувствах и станем прибегать только к рассудку, потому что в нем одном естественно заложены первичные понятия или идеи, представляющие собой как бы зародыши постижимых для нас истин…

Не тяжесть, не твердость, не окраска и т.п. составляют природу тела, а одна только протяженность. Лишь благодаря протяженности в длину, ширину и глубину субстанция обладает качествами тела. Относительно пространства, предполагаемого пустым, должно заключить, что раз в нем есть протяжение, то с необходимостью в нем должна быть и субстанция.

Слово «пустота» в общепринятом употреблении не исключает разного рода тел. В обычном словоупотреблении оно обозначает лишь место, в котором нет ничего из того, что, как мы думаем, должно бы в нем быть…

О невозможности существования мельчайших неделимых телец – атомов…Сколь бы малыми не предполагались эти частицы, раз они по необходимости должны быть протяженными, - мы понимаем, что среди них нет ни одной, которую нельзя было бы разделить на две или несколько еще более мелких; отсюда следует, что они делимы…

Протяжение мира беспредельно. Этот мир или протяженная субстанция, составляющая его, не имеет границ. Земля и небо созданы из одной и той же материи. Они составляют единый мир. Если бы миров было бесконечное множество то они необходимо состояли бы не из одной и той же материи. А идеи какой-нибудь иной материи мы в себе не находим.

Все видоизменения в материи зависят от движения ее частей. Движение, в обычном понимании этого слова, есть ничто иное, как действие, посредством которого данное тело переходит с одного места на другое…Но движение в подлинном смысле есть перемещение одной части материи, или одного тела, из соседства тех тел, которые непосредственно его касались и которые мы рассматриваем как находящиеся в покое, в соседстве других тел.

Первый закон природы: всякая вещь пребывает в том состоянии, в каком она находится, пока что-нибудь его не изменит. Раз начав движение она продолжает его и никогда само собою не останавливается, ибо покой противоположен движению, а ничто по влечению собственной природы не может стремиться к своей противоположности, т.е. к разрушению самого себя…Пришедшие в движения тела продолжают двигаться, пока их не задержат встречные тела.

Второй закон природы: всякое движущееся тело стремится продолжать свое движение по прямой. Однако при всяком движении некоторые части, встречая разные сопротивления, могут образовать круг или кольцо из всей одновременно движущейся материи, что сохраняет движение внутри тела.

Третий закон: если движущееся тело встречает другое, более сильное, оно ничего не теряет в своем движении; если же оно встречает слабейшее, которое может подвинуть, оно теряет столько, сколько тому сообщает… Все частные причины изменения частиц тела заключены в этом третьем законе. Мне не известна иная материя телесных вещей, как только всячески делимая, движимая и могущая иметь фигуру.

Все тела, составляющие Вселенную, состоят из одной и той же материи, бесконечно делимой и разделенной на множество частей, которые движутся различно, причем некоторые кругообразно и в мире постоянно сохраняется одно и то же количество движения.

Но сколь велики частицы, сколь быстро они движутся и какие фигуры описывают мы не смогли установить. Вот почему мы вольны предположить любые способы, лишь бы все вытекающее из них вполне согласовывалось с опытом…

Имеются три основные элементы видимого мира. 1. Форма осколков, отделившихся от остальной материи, дробящаяся до мельчайших частиц. 2. Округлые частицы и 3. Грубые части мало пригодные для движения. Из первой образуются Солнце и звезды; из второй – небеса; а из третий – Земля с планетами и кометами.

Солнце и звезды излучают свет, небеса его пропускают, Земля же, планеты и кометы его отбрасывают и отражают. Это троякое различие – основное для чувственного зрения. Одно светится, другое прозрачно, третье плотно.

До сих пор я описывал Землю и весь видимый мир наподобие механизма, имеющего очертания и движение; однако наши чувства заставляют видеть и многое иное, как, например, краски, запахи, звуки и прочие чувственные свойства. Что такое чувства и как мы чувствуем?

Хотя человеческая душа и объединена со всем телом, основные свои функции, она выполняет в мозгу. При посредстве мозга она не только постигает и воображает, но и ощущает. Последнее происходит при помощи нервов, которые наподобие тончайших нитей тянутся от мозга ко всем прочим частям тела и связаны с ним так, что нельзя прикоснуться ни к одной части, чтобы оконечности нервов не пришли в движение и чтобы оно не передалось самому мозгу, где находится общий объединяющий чувства центр.

Таким образом эти движения возбуждают ум и вызывают разные мысли в зависимости от самих движений…Однако мы обладаем не столькими чувствами, сколько имеем отдельных нервов. Различить возможно лишь семь чувств. Два из них могут быть названы внутренними, а пять внешними.

Первое внутреннее чувство включает голод, жажду и прочие естественные побуждения, вызываемые движениями нервов желудка, глотки и прочих частей, предназначенных для удовлетворения естественных отправлений.         

Второе же внутреннее чувство зависит преимущественно от сердца и связано с диафрагмой, дыханием и другими частями, порождающими эмоции и чувства радости, печали, гнева, страха, ненависти и прочие страсти…

Излагаемая здесь теория не нова, а является древнейшей и наиболее общераспространенной из всех возможных. Совершенно несомненно, что тела, ощущаемые посредством чувств, состоят из частиц, не поддающихся чувственному восприятию…но мне кажется, что ограничивать человеческий разум только тем, что видят глаза, значит, наносить ему великий ущерб.

Кто усомнится в том, что многие тела столь мелки, что не воспринимаются ни одним из наших чувств? Описанные мною начала не более согласуются с Демокритом чем с Аристотелем и иными мыслителями. Быть может, скажут еще, что Демокрит представлял себе некоторые тельца, обладающие различными очертаниями, величинами и движением, которые соединяясь разным образом, составляют все ощутимые тела, и что, тем не менее, его философия всеми отвергнута?

На это я отвечаю. Что никто никогда не отвергал ее потому, что он предполагал рассматривать крайне малые, ускользающие от чувств частицы, которым приписывал различные очертания, величины и движение, ибо никто не может сомневаться в действительном существовании таких телец. Отвергнута же она была потому, во-первых, что он предполагал неделимость этих мельчайших частиц, что я тоже всецело отвергаю.

Во-вторых, Демокрит воображал некую пустоту, окружающую тела, невозможность чего я полагаю доказанной; в-третьих он приписал телам тяжесть, которую я отрицаю в теле самом по себе, ибо она является качеством, зависящем от взаимоотношений между телами. И Демокрит не объяснил в частности, как все вещи возникли из одного столкновения телец.

Однако его доводы настолько связаны друг с другом, что из них вытекает возможность объяснить всю природу (по крайней мере насколько это позволительно думать на основании того, что из его воззрений сохранилось в письменном виде).

 

ПРАВИЛА ДЛЯ РУКОВОДСТВА УМА

 

Целью научных занятий должно быть направление ума таким образом, чтобы он выносил истинные и прочные суждения обо всех встречающихся предметах.

Если все знания являются ничем иным, как человеческой мудростью, то  не надо полагать какие бы то ни было границы нашему разуму.

И, право, мне кажется удивительным нрав большинства людей: они весьма старательно изучают свойства растений, движение звезд, превращение металлов и предметы подобных наук, но почти никто не помышляет о хорошем уме или о всеобъемлющей мудрости; между тем как все другие занятия ценны не столько сами по себе, сколько потому, что они оказывают ей некоторые услуги.

Все науки настолько связаны между собой, что легче изучать их все сразу, нежели какую-нибудь из них в отдельности ото всех прочих. Следовательно, тот, кто серьезно стремится к познанию истины, должен заботиться об увеличении естественного света разума не для разрешения тех или иных школьных трудностей, а для того, чтобы ум его мог указывать воле выбор действий в житейских обстоятельствах.

Надо заниматься только такими предметами, о которых наш ум способен достичь достоверных и несомненных познаний. Мы приходим к познанию вещей двумя путями, путем опыта и дедукции. Опыт часто вводит нас в заблуждение, тогда как дедукция, или чистое умозаключение об одной вещи через посредство другой, если и может быть упущено, когда его нельзя усмотреть, то никогда не может быть плохо построено, даже и умом весьма мало привычным к мышлению.

Вот почему арифметика и геометрия гораздо более достоверны, чем все иные науки. Предмет их столь ясен, что они не нуждаются в предположениях, которые опыт может подвергнуть сомнениям. Это не значит, что надо учить одну арифметику и геометрию, но стоит заниматься тем, что доказательно ведет к познанию истины.

В предметах исследования надлежит отыскивать не то, что о них думают другие или что предполагаем мы о них сами, а то, что можно очевидно усмотреть или дедуцировать, ибо знание не может быть достигнуто иначе.

Совершенно бесполезно подсчитывать голоса, чтобы следовать тому мнению, которого придерживается большинство авторов, ибо если дело касается трудного вопроса, то более вероятно, что истина находится на стороне меньшинства, а не большинства.

Мы никогда не сделаемся математиками, даже зная наизусть все чужие доказательства, если ум наш не способен самостоятельно разрешать какие бы то ни было проблемы; или философами, прочтя все сочинения Платона и Аристотеля; не будучи в состоянии вынести твердого суждения о данных вещах, ибо в этих случаях мы увеличим лишь свои исторические сведения, но не знания.

Немаловажная причина большинства споров заключается в том, что ученые, изначала не удовлетворяющиеся познанием ясных и достоверных вещей, отваживаются на темные и непонятные утверждения, к которым они приходят лишь путем правдоподобных предположений; а затем сами постепенно подкрепляют их полной верой, без разбора смешивая их с истинными и очевидными и, в конце концов, оказываются совершенно не в состоянии сделать ни одного вывода, не зависимо от этих предположений.

Чтобы не подвергать себя подобным заблуждением, возможны только два действия, ведущие к познанию – это интуиция и дедукция. Под интуицией я разумею не веру в шаткие свидетельства чувств и обманчивого беспорядочного воображения, но понятия ясного и внимательного ума, настолько отчетливое, что оно не оставляет сомнений в том, что мы мыслим.

Так, например, всякий может интуитивно постичь умом, что он существует, что он мыслит, что треугольник ограничивается только тремя линиями, что шар имеет только одну поверхность и подобные этим мысли...

Может возникнуть сомнение, для чего мы добавляем к интуиции еще и другой способ познания, заключающийся в дедукции, посредством которой мы познаем, что все необходимо выводится из достоверно известного.

Таким способом мы узнаем, что последнее звено длинной цепи соединено с первым, хотя мы и не можем охватить одним взглядом все находящиеся между ними звенья длинной цепи. Под дедукцией подразумевается последовательность, чего нет в интуиции. Именно таковы – два наиболее верных пути, ведущие к знанию.

Для отыскания истины часто необходим метод. Уж лучше совсем не помышлять об отыскании каких бы то ни было истин, чем делать это без всякого метода. Беспорядочные занятия и темные мудрствования только помрачают естественный свет и ослепляют ум.

Подтверждения этому мы видим на опыте, весьма часто встречая людей, никогда не корпевших над науками, но рассуждающих более основательно и здраво о любой вещи, чем те, которые всю жизнь провели в школах.

Под методом же я разумею точные и простые правила, соблюдение которых всегда препятствует принятию ложного за истинное. В настоящее время процветает особого рода арифметика, именуемая алгеброй, заключающаяся в действиях над числами, подобных тем, которые древние геометры проводили над фигурами. Обе эти науки возникли из начал, связанных с методом, помогающим искать неизвестное.

              Все вещи если их не рассматривать изолированно, а сравнивать, чтобы познать одни через посредство других, можно назвать абсолютными или относительными.

              Абсолютными я называю все, что содержит в себе искомую ясность и простоту, все, что рассматривают как независимое, причину, всеобщее и единое, равное и подобное и т.п. Абсолютным является и самое простое и легкое, чем надлежит пользоваться при решении всех вопросов.

              Относительным является то, что можно соотнести с абсолютным, но что еще есть и то, что называют связанным с отношениями, что зависимо, не равно, косвенно, множественно, сложно. Относительное тем более отдалено от абсолютного, чем более содержит в себе подобных соподчиненных отношений. Идя от последних можно придти к абсолютному.

              Для завершения знания надлежит все, относящееся к нашей задаче, вместе и порознь обозреть последовательным движением мысли и охватить достаточно методичной энумерацией (перечислением). Соблюдение этого правила необходимо. Чтобы считать достоверным те истины, которые не выводятся непосредственно из самоочевидных первичных принципов.

              Для достижения знания нужна непрерывность в исследовании и энумерация или индукция, т.е. столь тщательное исследование всего, относящегося к вопросу, что с помощью ее можно с достоверностью утверждать, что мы ничего не упустили по недосмотру.

              Коль скоро познание нельзя свести к индукции, надлежит отбросить все узы силлогизмов и вполне довериться интуиции, как  единственно остающемуся пути. Если мы не можем различить одним взглядом все звенья длинной цепи, достаточно проверить их поочередно, чтобы убедиться, что есть связь последнего звена с первым.

              Кто задается целью исследовать все истины, доступные разуму, тот должен понять, что ничего не может быть познано прежде самого интеллекта, ибо познание всех прочих вещей зависит от интеллекта, а не наоборот. Затем он увидит, что кроме интеллекта для познания необходимо еще воображение и чувство…

              Это должен сделать хоть раз в своей жизни каждый человек, как бы мало он не любил истину, ибо такое исследование заключает в себе все верные средства познания и весь метод.

              Но ничего не кажется мне более нелепым, чем смелые споры о загадках природы, о влиянии звезд, о тайнах грядущего и о других подобных вещах, споры, в которые пускаются многие люди, никогда даже не задав себе вопроса, доступно ли все это человеческому разуму.

              Надо обращать острие ума на самые незначительные и простые вещи и достаточно долго останавливать на них взор пока не привыкнем отчетливо и ясно прозревать в них истину.

Кто хочет охватить одним взглядом одновременно большое количество объектов, не различает ясно ни одного из них; равным образом и тот, кто имеет обыкновение обращаться одновременно ко многим объектам, имеет смутный ум. Однако мастера, которые занимаются тонкими ремеслами, привыкают рассматривать каждую точку и различают самые мелкие детали.

Также всякий, кто не разбрасывается мыслью, а умеет направлять ее на главное и простое - становится по настоящему проницательным…Из самых простых и доступных вещей выводятся самые сокровенные истины.

Для того, чтобы сделать ум проницательным, необходимо упражнять его в исследованиях вещей, уже найденных другими и методически изучать все, даже самые незначительные искусства, а особенно те, которые объясняют или предлагают порядок.

Все искусства удивительно хорошо развивают ум, если только мы постигаем их не с помощью других, а самостоятельно. Напоминаем здесь о необходимости методического подхода к изучению их, ибо метод является для этих незначительных искусств не чем иным, как соблюдением порядка, введенного в них остроумной изобретательностью.

Для того, чтобы достичь познания вещей, необходимо рассматривать два рода объектов, а именно: нас, познающих, и сами вещи, подлежащие рассмотрению. Мы обладаем для этой цели четырьмя способностями разумом, воображением, чувствами и памятью. Конечно, только разум способен познавать истину, но он должен прибегать к помощи воображения, чувств и памяти, находящихся в его распоряжении…

Что касается предметов познания, то достаточно рассматривать их  трояко, а именно: сначала то, что обнаруживается для нас само собой, затем, как познается одна вещь через другую, и, наконец, какие выводы можно сделать из каждой вещи…

Когда мы хорошо поймем вопрос, надо освободить его от всех излишних представлений, свести его к простейшим элементам и разбить его на возможные части. При этом необходимо соблюдать четыре следующих правила.

Первое – никогда не принимать за истинное ничего, что не познано с очевидностью и включать в суждения только то, что представляется  ясным. Второе – делить исследуемое на столько частей, сколько это нужно для объяснения. Третье – придерживаться определенного порядка мышления, начиная с наиболее простого и восходя постепенно к наиболее сложному. И последнее – составлять всегда перечни и обзоры столь полные, чтобы была уверенность в отсутствие упущений…

Остерегаясь, таким образом, принимать за истинное то, что таковым не является, и всегда соблюдая должный порядок в выводах, можно убедиться, что нет ничего столь далекого, чего нельзя было бы достичь, ни столь сокровенного, чего нельзя было бы открыть…

И это желательно не только в интересах изобретения бесконечного количества приспособлений, благодаря которым мы можем наслаждаться плодами земли и всеми удобствами, но главное для сохранения здоровья, которое, несомненно, является первым благом и основанием всех других благ этой жизни.

Ибо даже дух, столь сильно зависит от тела, что если можно найти какое-нибудь средство, которое сделало бы людей более мудрыми и способными, чем они были до сих пор, то его надо искать, я убежден, в науках и в первую очередь в медицине. Что же касается опытов, то они будут все больше необходимы, чем дальше мы сумеем продвинуться вперед в деле познания природы…

В этих немногих словах я, кажется, высказал все, что знаю достоверно, или, по крайней мере, все, что до сих пор успел подметить, как достоверно известное мне.

Я не жду одобрения толпы и не надеюсь, что мои книги будут прочитаны многими. Наоборот, я бы даже никому не посоветовал их читать, за исключением тех, кто захочет вместе со мной серьезно размышлять, кто в состоянии освободить свой ум и чувства от всевозможных предрассудков; а я знаю, что таких людей найдется пока очень мало.

 

 

ТОММАЗО КАМПАНЕЛЛА  (1568 – 1639)

 

Итальянский философ, ученый, поэт, утопический коммунист. Родился на юге Италии, в Калабрии. В юности поступил в монастырь ордена доминиканцев, где изучал труды античных и средневековых мыслителей. Первое его произведение – «Философия, доказанная ощущениями» (на латинском языке, 1591г.)

В дальнейшем Кампанелла становится одним из руководителей заговора, целью которого было свержение испанского гнета в Неаполитанском королевстве. Раскрытие заговора повлекло в 1602 г. к осуждению Томмазо на пожизненное заключение.

В тюрьмах Южной Италии он провел 27 лет, вынес тяжелейшие пытки и, несмотря на это, написал ряд поэтических и философских произведений, сделавших его имя всемирно известным. Важнейшее из его творений – знаменитый «Город Солнца». Написанное в 1613 году на итальянском языке оно было переведено самим автором на латынь, но опубликовано  только через 10 лет, за пределами Италии (во Франкфурте)

Из других философских сочинений Кампанеллы (все они написаны на латинском языке) наиболее значительны «Об ощущении вещей и о магии» (1620) и «Защита Галилея» (1622). После освобождения из тюремного заключения в 1629 г. он бежал во Францию, где опубликовал «Побежденный атеизм» (1631), «Три части универсальной философии» (1638) и ряд других произведений.

 

«ГОРОД СОЛНЦА» – ПРОВОЗВЕСТИЕ ГРЯДУЩЕГО.

 

              В небольшом зале портовой харчевни Марселя, неподалеку от восточного мола, где у причала швартовались крупные суда, было шумно и весело. Десятка два моряков и горожан собрались вокруг длинного дубового стола, на котором красовались незатейливые закуски: вяленая рыба, зелень, хлеб и толстые глиняные кувшины с вином.

- Ну, так где же твой друг – виновник торжества? – Обратился к хозяину харчевни один из моряков. – Ты говоришь, Пьетро, что ему исполняется сегодня семьдесят лет и ты собрал здесь нас, своих земляков итальянцев, чтобы отметить это событие.

- Он вот-вот придет! Чуть потерпите. – Загадочно улыбаясь, отозвался корчмарь,– Ведь брат Томмазо не только мой друг и земляк, он человек воистину знаменитый.

- Так он монах? Чем же прославился твой юбиляр? Он что – странствующий проповедник? – Посыпались с разных сторон вопросы.

- Не только проповедник, но и подлинный ученый. Его книгами зачитываются во всех странах. Жаль, что большая часть его произведений, написана на латинском языке. К тому же он превосходный поэт и мудрый философ. – Поглаживая окладистую бороду, сказал хозяин харчевни. 

- Неужели! Так вы говорите о Кампанелле? – Воскликнул юный школяр в потертой куртке послушника из монастыря святого Доминика.

- А ты что, Лючано, тоже знаком с ним? – Удивленно спросил трактирщик.

- Не с ним, а с его замечательными сонетами. У нас в монастырской школе они ходят по рукам и я даже выучил несколько из них наизусть. – Смущенно ответил юноша. – А еще Фра Томмазо написал на итальянском языке «Город Солнца». К сожалению, я читал лишь отрывки из этой книги, и то второпях, бегло. Но она лучшая из того, что мне довелось найти в нашей библиотеке.

- Тогда почему бы тебе не поделиться с нами тем, что ты заучил на память! – Предложил один из моряков, сидевших на другом конце стола. – Пока Томмазо не подошел, мы хоть познакомимся немного с его поэзией.

-Давай, друг,не робей! Среди нас нет фискалов! Не сомневайся – докладывать монастырским крысам не побежим! – Единодушно поддержали моряка собравшиеся.

Ладно! – Согласился Лючано. – Тогда слушайте, что написал Кампанелла о нас – о простом народе.

 Звонким юношеским голосом он стал с жаром декламировать.

 

              Огромный пестрый зверь – простой народ.

              Своих не зная сил, беспрекословно,

              Знай, тянет гири, тащит камни, бревна –

              Его же слабосильный муж ведет.

                            Один удар и вождь тот упадет,

                            Но робок зверь, он служит полюбовно,

                            А сам лишь страшен тем, кто суесловно

                            Его морочит, мысли в нем гнетет!

              Как не дивиться! Сам себя он мучит

              Войной, тюрьмой, за грош себя казнит,

              А этот грош король же и получит.

                            Под небом все ему принадлежит –

                            Тому же невдомек. А коль научит

                            Его иной, так им же и убит.

 

- Ей богу, здорово, брат! Не в бровь, а в глаз – как раз – про нас! – Громко захохотал могучего сложения моряк, сидевший рядом со школяром. Дружески хлопнув Лючано по плечу, он весело добавил. – Если вспомнишь еще что – давай, не скупись! От таких стихов, глядишь, и мы поумнеем!

Все дружно выразили желание послушать декламатора ещё.

- Хорошо! – Кивнул тот. – Пожалуй, вспомню ещё что-нибудь.

Школяр продолжал с чувством декламировать.

 

              Наш мир подобен книге, где любой

              Прочтет страницы Мудрости нетленной,

              Подобен храму, где не мрамор пленный,

А статуи живые пред тобой.

              Душа должна, дабы не стать рабой,

              Картиной наслаждаться вожделенной

              И знать, что оттого мы часть вселенной,

              Что Бог не только в бездне голубой.

Зачем же к мертвым храмам, мертвым книгам

Мы дали приковать себя веригам,

Подделкам следуя, а не Творцу?

              Невежество, страданья, распри, муки

              Наставят ли нас в жизненной науке,

              Вернут ли к истинному образцу!

 

-            Или вот еще не плохой сонет. – Сказал Лючано.

 

Я в горстке мозга весь, - а пожираю

Так много книг, что мир их не вместит.

Мне не насытить алчный аппетит –

Почти я с голоду все время умираю.

              Как Аристарх и Метродор – вбираю

              В себя огромный мир – а все не сыт.

              Меня желанье вечное томит:

              Чем больше познаю, тем меньше знаю.

Так, образ я бессмертного отца,

Что нас своей заботой окружает,

Что разумом влюбленным мудреца

              Все силлогизмы, как стрелой пронзает,

              Свободы мысль. Тех радостны сердца,

              Кто смолоду свободы дух впитает.

 

              Не успели слушатели высказать свои суждения по поводу этих сонетов, как дверь в харчевню распахнулась и на пороге появился невысокий седобородый старик с крупными залысинами на широком лбу. Лицо его было изборождено шрамами и глубокими морщинами. Взоры всех обратились в сторону вошедшего.

- Фра Томмазо – провозвестник грядущего! Жив – невредим! А я уж опасался не сцапали ли тебя снова королевские ищейки! – Радостно обнимая вновь прибывшего тихо произнес хозяин харчевни.

- Слава Господу, Пьетро, как видишь, я еще цел, - отозвался тот и добрая, мягкая улыбка разгладила резкие морщины его лица. – Пока продажные псы ищут меня на родине в Калабрии, я, как вольный ветер, гуляю по морям и разным дальним странам. Благо, что друзей у меня с каждым годом повсюду становится все больше.

- Здесь у нас ты в безопасности, среди верных людей! Не сомневайся,- Принимая от гостя плащ с откидным капюшоном и страннический посох, сказал трактирщик. – Твое послание мне передали и я собрал тут приятелей, чтобы отметить твое семидесятилетие и десятый год со дня твоего освобождения. Ведь ты провел в тюремных застенках целых  двадцать семь лет. Такое выпадает не каждому. Но и это не сломило твой дух. Мы только что говорили о тебе, слушали твои славные сонеты и будем все очень рады разделить с тобой общее скромное застолье, чтобы побольше узнать о твоих новых книгах и деяниях.

Кампанеллу торжественно усадили во главе стола и все, подняв кружки, пожелали ему доброго здоровья. Когда гость вместе со всеми выпил вина и как следует закусил, продолжалась общая беседа.

-Что вам удалось еще написать за последние годы? – Почтительно поинтересовался один из марсельцев, знавший латынь и служивший нотарием при городской управе.

- Научные трактаты «В защиту Галилея», «Об ощущении вещей»,  «Побежденный атеизм». – Принялся перечислять Кампанелла. – А совсем недавно закончил «Три части универсальной философии», а также ряд других более мелких произведений.

- И все они, разумеется, написаны на латыни.- Не скрывая сожаления, заметил юный школяр Лючано. – Почему бы не писать их на языке доступном и простому люду.

- Тогда пришлось бы переводить их на французский, немецкий, английский, испанский и другие языки. – Улыбнулся Томмазо. – Да и публиковать философские сочинения не просто. Хотя ими люди интересуются почти во всех странах, но это в основном ученые, либо мыслящие священники, что случается с последними не часто, а простонародью они мало интересны, тем подавай лишь священные писания, где все поставлено с ног на голову и понять ничего нельзя. Зато там полно чудес, в которые можно верить не размышляя и утешаться в земной юдоли загробными сказками.

- Но в книге «Город Солнца», написанной вами по-итальянски, все было понятно даже мне, едва научившемуся  в ту пору читать. – Возразил школяр, - Я только жалею что в ней не хватало многих страниц. Да и те, что уцелели, были зачитаны до дыр так, что с трудом можно было разобрать текст.

- Даже это произведение мне пришлось собственноручно перевести на латынь. – Вздохнул Кампанелла. – А впервые оно было издано только в 1623 году во Франкфурте двадцать лет после написания итальянского варианта.

- Как же вам удалось создать его и даже перевести на латынь, сидя в тюрьме? – Удивленно спросил кто-то из моряков. – Как вообще это возможно?

- В реальной жизни случается больше чудес, чем в любой сказке. – Не весело усмехнулся гость. – Только благодаря такому труду мне и удалось выдержать все пытки и двадцать семь лет тяжелейшего тюремного заключения. Лишь добрые мысли да любовь к ближним и к верным товарищам, которых я, не смотря ни на что, не выдал, позволили мне не сойти с ума и преодолеть жестокие испытания. Такие мысли и чувства стали мне лучшими целителями и лекарством.

- Да, не легкая тебе выпала доля, брат Томмазо, - заботливо подливая тому в кружку вина, негромко произнес хозяин харчевни.

- Как и большинству из нас, мне поздно уже учиться читать, - сказал моряк, сидевший рядом с Лючано. – Но, клянусь всеми святыми – я охотно послушал бы ваш рассказ о чудесном городе Солнца, который наверняка когда-нибудь создадут люди, чтобы жить в нем действительно по-божески – достойно и счастливо.

- В самом деле, Томмазо! Раскажите! Мы тоже хотим услышать о будущем, которое вы когда-то так здорово описали и в которое до сих пор столь пламенно верите! – Дружно поддержали просьбу моряка остальные.

- Что ж, слушайте, - не заставляя себя долго упрашивать, согласился гость. – Только извините, если язык мой стал не так послушен как прежде. Итак, начну с главного.

Верховного правителя в таком городе надо выбирать из самых мудрых людей, чтобы он хорошо разбирался во всех светских и духовных делах. Не обязательно ему быть священником, но хорошо бы, чтобы то был подлинный философ, способный принимать наилучшие решения по всем спорным вопросам. – Рассказчик окинул взглядом присутствующих и неторопливо продолжал. – При верховном правителе должны быть три помощника-соправителя, чтобы один ведал вопросами войны, как бы олицетворяя силу и  могущество государства, другой распоряжался бы мирным строительством, искусствами, науками, ремеслами и учебными заведениями, олицетворяя собой гражданскую мудрость, а третий, чтобы наблюдал и контролировал взаимоотношения между людьми и прежде всего между мужчинами и женщинами, олицетворяя  как бы саму любовь.

- Вы хотите сказать, чтобы он ведал проблемами деторождения и создания здорового потомства? – Не удержался от вопроса один из слушателей.

- Можно выразить это и так, - спокойно ответил Кампанелла. – Почему бы, заботясь усердно об улучшении пород лошадей и собак, пренебрегать в то же время породой человеческой?

- Поясните, если не трудно, как будет ведать множеством гражданских дел второй помощник, олицетворяющий идею мудрости. – Поинтересовался городской нотарий у рассказчика.

- Число подчиненных ему должностных лиц должно соответствовать числу реальных наук и ремесел, - кивнув,отозвался тот. – Среди них там ведь будут космограф, физик, геометр, медик, ритор, историограф, логик, поэт, политик. И должна иметься у них одна общая книга под названием «Мудрость», где сжато и доступно изложены все науки и виды полезных ремесел. Ее иногда читают народу согласно обряду, бытовавшему когда-то у пифагорейцев.

Образ жизни там должен быть общинный, как было и в древние времена, когда еще существовала общность жен. Ведь у них все считалось тогда общим. Распределение производимых совместно благ должно быть в руках должностных лиц, выбранных из самых достойных, так как знания, почести и наслаждения являются общим достоянием то никто не может себе ничего присваивать.

Также надо знать и науки, особенно физические, математические и астрономические. Но прежде всего необходимо постичь корни и основы всех наук и искусств, сходства и различия в вещах, необходимость и гармонию мира,  словом – Мощь, Мудрость и Любовь в вещах и в боге. А так же - знать разряды сущего и соответствия их с вещами небесными и с идеальными, насколько это постижимо для смертных.

- Но можно ли заниматься сразу столь многими делами и разными науками? – Почесывая затылок, с сомнением спросил школяр.

- Не только можно, но и надо, только не сразу, а по мере возможности и необходимости, - улыбнулся Кампанелла. – Потому что тот, кто занимается лишь одной какой-нибудь наукой, ни ее как следует не знает, ни других. А тот, кто изучает что-либо только по книгам, не интересуясь практикой, тот вообще остается навсегда невеждой. Но этого не случается с умами гибкими, восприимчивыми ко всякого рода занятиям и способными от природы к постижению вещей, каковым и должен быть всякий нормальный человек.

В городе Солнца, где обязанности, труды и художества распределены между всеми, каждому придется работать не больше четырех часов в день; остальное время может проводиться в приятных занятиях науками, чтении, письме, собеседовании, прогулках, развитии умственных и телесных способностей. Тогда все это будет доставлять радость и быть вдвойне продуктивным.

Люди должны понимать, что только крайняя нищета и подневольная жизнь делает нас негодяями, хитрыми, лукавыми, ворами, лжецами и т. д., а богатство – надменными, тщеславными, невеждами, изменниками, хвастунами и обидчиками. Тогда как община делает всех одновременно и богатыми – потому что у них есть все необходимое и бедными – потому что у них нет никакой собственности; и поэтому они не служат вещам, а вещи служат им, как было еще у благочестивых апостолов и у продолжателей их славных идей, бесстрашных последователей Фра Дольчино в его альпийской коммуне в Гаттинаре, о чем в «Божественной комедии» так образно рассказал великий Данте, описывая свою встречу в аду с рассеченным надвое Магометом.

Тот, кто знает большее число ремесел, искусств и наук, будет пользоваться и большим почетом. К занятиям тем или иным мастерством определяются те, кто оказывается к ним наиболее способным. Благодаря такому распределению работ всякий может  заниматься, развивающим его силы, полезным трудом.

Граждане города Солнца всегда уверены, что в первую очередь надо заботиться о жизни целого, а затем уже о его частях. Поэтому законы их немногочисленны, кратки и ясны. Они вырезаны все на медной доске у дверей под колоннадой главного храма; и на отдельных колоннах можно видеть определения вещей в сжатом виде. Что такое бог, мир, звезда, человек, доблесть и т.д. Все определено очень точно. Там же начертаны определения всех добродетелей.

              Памятники в честь кого-нибудь могут ставиться лишь после смерти. Однако, еще при жизни в книгу почёта и героев заносятся имена тех, кто изобрел и открыл что-нибудь полезное для государства в мирном либо военном деле.

              Наибольшей любовью у граждан города пользуется Солнце. Но и звезды они почитают, как живые существа, хотя им и не поклоняются. Они признают два физических начала всех вещей: Солнце – отца и Землю – мать. Мир же, по их мнению, это огромное живое существо, а мы живем в его чреве и зависим лишь от промысла божья.

              Они все непреложно верят в бессмертие душ, которые после смерти присоединяются к сонму добрых или злых ангелов в зависимости от того, каким из них они уподобились в делах своей земной жизни, ибо все устремляется к себе подобному.

              Относительно существования иных миров за пределами нашего они находятся в сомнении, но считают безумием утверждать, что вне его ничего не существует. Ибо, считают они, небытия нет ни в мире, ни за его пределами, и с богом, как существом бесконечным и вечным, никакое небытие несовместимо.

              О! Если бы вы только знали! Что провидят астрологи и пророки о грядущем веке. Ведь и в наш-то век совершается уже больше событий за сто лет, чем во всем мире совершалось их раньше за четыре тысячи. Что в этом столетии вышло больше книг, чем вышло их за пять предшествующих тысячелетий.

Что же можно подумать об изумительном изобретении книгопечатания, пороха, о создании аркебузов и применении магнита – знаменательных признаках и в то же время средствах объединения обитателей мира в единую мыслящую паству.

Да разве и собственный мой личный опыт не доказывает неоспоримо, что человек разумный способен противостоять любому самому злобному року? Если, в течение сорока часов беспрерывных пыток, враги не смогли добиться от меня ни единого слова, не вынудили предать друзей, признаться в том, чего добивались, лишь потому, что я решил молчать! Когда мы понимаем, верим и хотим воплотить в реальность светлую мечту о свободе, ничто не может заставить нас поступить против нашей воли!

Даже если нам и не удастся в ближайшие время претворить в жизнь идею о справедливом государственном устройстве, все же написанное нами отнюдь не будет излишним, поскольку мы предлагаем образец для посильного подражанья. А, что такая жизнь к тому же возможна, показала еще община первых христиан существовавшая при Апостолах. Ради этого не испугался смерти на костре и замечательный поэт-пророк Джордано Бруно!

Это показал и опыт соратников Фра Дольчино и его славной подруги Маргариты, сумевших сплотить братьев и четыре года громить бесчисленные орды, закованных в броню рыцарей-наемников, отразив три крестовых похода, организованных против них папой римским. Только голод и холод позволили крестоносцам, предавшим огню все окрестные селения, одолеть бесстрашных апостоликов.  

И разве не о том же свидетельствует опыт альбигойцев у вас  во Франции и война немецких крестьян под руководством тезки моего Томаса Мюнцера, возглавившего войско повстанцев против феодалов насильников.

Лишь в хорошо организованном, справедливом государстве может быть уничтожена жадность – корень всех зол; можно победить навсегда обман и кражи, грабежи и излишества. Только в таком обществе удастся одолеть невежество и прекратить безжалостное угнетение ближних и только тогда исчезнут тщеславная гордость, алчная скупость и другие пороки, порожденные несправедливым разделением имущества, и не будет постоянной вражды, себялюбия, зависти и споров между людьми.

Вследствие распределения государственных должностей, соответственно природным способностям, будет достигнуто искоренение зол, которые проистекают от наследования должностей, от честолюбия и отсутствия выборности. И мы начнем, наконец, подражать природе, выбирая наилучших, как у пчел, и такое избрание не будет произвольным, а станет осмысленным, учитывающим естественные и моральные добродетели, практический опыт, образованность, а не родственные связи и личные привязанности.

Однако, прошу прощения, друзья! Я, верно, утомил вас своим рассказом. Спасибо, что пришли поздравить меня в юбилейный день и дали возможность вспомнить «Город Солнца» – любимое мое творение. В завершение нашей доброй встречи, послушайте еще пару моих последних стихов: «О корнях зол» и «О золотом веке». Рассказчик окинул взглядом сидевших за столом и, четко выговаривая слова, стал негромко декламировать.

 

              Родился я, чтоб поразить порок –

              Софизмы, лицемерие, тиранство,

              Я оценил Фемиды постоянство,

              Мощь, Разум и Любовь – ее урок.

                            В открытьях философских высший прок,

                            Где истина преподана без чванства, -

                            Бальзам от лжи тройной, от окаянства,

                            Под коим мир стенящий изнемог.

              Мор, голод, войны, козни супостата,

              Блуд, кривосудье, роскошь, произвол –

              Ничто пред тою троицей разврата.

                            А себялюбье – корень главных зол –

                            Невежеством питается богато.

                            Невежество сразить я в мир пришел.

 

              Ведь было ж время золотого века,

              Так может он вернуться, и не раз,

              Все, что погребено, назад стремясь,

              К корням своим опять придет по кругу,

                            Коль позабудет мир «моё», «твоё»,

                            Тогда во всем поможем мы друг другу,

                            Во всем полезном, честном и приятном,

                            И верю, раем снова станет бытиё.

 

Под дружное рукоплескание собравшихся, взяв у трактирщика свой плащ с откидным капюшоном и страннический посох, Кампанелла столь же внезапно,как появился, покинул гостеприимную харчевню в порту Марселя. А оставшиеся долго еще обсуждали знаменательную встречу с бесстрашным мудрецом-пророком и мечтали о чудесном Городе Солнца, в котором, по словам поэта-философа будут когда-нибудь жить их более счастливые потомки.